— И он был хромой?
— Да, сударыня, как Гензерик, Шекспир, Байрон, Вальтер Скотт, Талейран — что, впрочем, не помешало ему пройти огромные расстояния. Но как фанатичен и кровожаден он был! Историки утверждают, что в Дели Тамерлан приказал уничтожить сто тысяч пленных, а в Багдаде велел воздвигнуть обелиск из восьмидесяти тысяч голов.
— Я предпочитаю обелиск на площади Согласия[68], — говорит господин Катерна. — К тому же он сделан из одного куска.
Мы покидаем мечеть Гур-и Эмир, и, так как, по словам нашего комика, уже время «причаливать», арба спешно доставляет нас к вокзалу.
Несмотря на неуместные замечания супругов Катерна, я все еще продолжал находиться под глубоким впечатлением от чудесных древних памятников Самарканда.
Но вдруг увиденное на соседней с вокзалом улице возвратило меня к действительности — в центре столицы Тамерлана ехали двое велосипедистов.
— Смотрите, смотрите! — кричит комик. — Халаты на колесах!
Это были таджики или узбеки!
Теперь оставалось только покинуть древний город, оскорбленный шедеврами механического передвижения, что и сделал наш поезд в восемь часов вечера.
ГЛАВА XIII
А через час мы уже сидели за обедом. В вагоне-ресторане появились новые лица и среди них два негра.
— Никто из этих пассажиров дальше русско-китайской границы не поедет, господин Бомбарнак, — сказал Попов.
— Тем лучше, значит, они не должны меня интересовать.
За столом собрались все двенадцать номеров. Думаю, что больше их не будет. Майор Нольтиц не перестает наблюдать за Фарускиаром. Разве он его в чем-нибудь подозревает? Не показалось ли ему тоже странным, что Фарускиар, по-видимому, знаком с тремя монголами, едущими во втором классе, но почему-то старается это утаить? Не заработало ли воображение майора так же деятельно, как и мое, и не принял ли он всерьез мою шутку? Вполне естественно, что я, журналист, к тому же хроникер, ловец сенсаций, захотел увидеть в этом таинственном персонаже соперника знаменитого Ки Пзана, если не самого Ки II.чана. Но кто бы мог поверить, что он, серьезный человек, русский военный врач, придает значение таким фантастическим измышлениям! Об этом мы еще поговорим…
Впрочем, вскоре забываю о подозрительном монголе, вернувшись мысленно к человеку в ящике, на котором теперь должно сосредоточиться все внимание.
Какую бы я ни чувствовал усталость после длительной прогулки по Самарканду, обязательно найду случай навестить его этой ночью.
После обеда все разошлись по своим местам с намерением поспать до Ташкента.
Самарканд и Ташкент разделены расстоянием в триста километров. Поезд прибудет туда не раньше семи часов утра и за весь перегон остановится только на трех промежуточных станциях, чтобы запастись водой и топливом. Все как будто благоприятствует выполнению моего плана! К тому же и ночь сегодня темна — небо обложено тучами, ни луны, ни звезд. Собирается дождь, ветер усиливается. Вряд ли захочется кому-нибудь в такую погоду стоять на площадке. Самое главное — улучить момент, когда Попов будет крепко спать.
Впрочем, в продолжительной беседе с загадочным незнакомцем нет никакой необходимости. Самое главное — успокоить его. Мне нужно узнать не больше, чем требуется в таких случаях репортеру: кто он такой; кто такая мадемуазель Зинка Клорк, что ему понадобилось в Пекине, что заставило прибегнуть к такому странному способу передвижения, какими средствами располагает, каковы его убеждения, взгляды, вкусы, привычки; чем занимался прежде; каковы планы на будущее и так далее, словом, все, что требуется для полноценного интервью. Как видите, не так уж много…
Прежде всего нужно подождать, пока в вагоне все уснут. Это произойдет довольно скоро, так как пассажиры достаточно утомились в Самарканде. Вернувшись из вагона-ресторана, они сразу же раздвинули сиденья и устроили себе постели. Несколько мужчин вышли было покурить на площадку, но сильный ветер загнал их обратно в вагон. Все заняли свои места, затянули шторками фонари, и в половине одиннадцатого дыхание одних и храп других перемежались только с равномерным стуком колес и лязганием буферов.
Продолжаю оставаться на площадке, и Попов говорит мне:
— Этой ночью нас ничто не должно потревожить. Советую вам хорошенько выспаться. Боюсь, что следующей ночью, когда мы будем проезжать через Памирские ущелья, будет не так спокойно.
— Спасибо, господин Попов, последую вашему совету.
Начальник поезда желает мне спокойной ночи и запирается в своем купе.
В вагон возвращаться не за чем, и я остаюсь на площадке. Ни справа, ни слева от полотна невозможно ничего разглядеть. Самаркандский оазис уже позади, и теперь дорога стелется по бескрайней равнине. Пройдет еще несколько часов, прежде чем поезд достигнет Сырдарьи. Мост, перекинутый через эту реку, не такой большой, как амударьинский.
Только в половине двенадцатого решаюсь наконец-то открыть дверь багажного вагона и, войдя, тихонько закрываю ее за собой.
Я знаю, что молодой румын иногда выходит из ящика. А вдруг ему вздумается сейчас немного поразмяться и пройтись?
Но в вагоне полнейшая тишина. Сквозь просверленные дырочки не пробивается ни малейшего проблеска света. Это к лучшему. Значит, номер 11 не будет ошеломлен моим внезапным появлением. Он, без сомнения, спит. Стукну два раза в стенку ящика, разбужу его, и мы сразу же объяснимся. Все очень просто.
Продвигаюсь на ощупь. Моя рука касается ящика, прикладываю ухо к передней стенке и прислушиваюсь.
Ничего не слышно — ни шороха, ни дыхания. Где же румын? Неужели успел улизнуть? Может быть, сошел на одной из станций, а я этого не заметил?.. Прощай тогда вместе с ним и репортаж!.. Не на шутку тревожусь, внимательно прислушиваясь…
Нет! Он не сбежал… Слышу его спокойное, ровное дыхание… Спит… спит, как праведник, этот ловкий обманщик, этот «заяц», обставивший железнодорожную компанию.
Я собрался уже было постучать в стенку, как вдруг услышал пронзительные трели паровозного гудка. Но поезд здесь не должен останавливаться… Жду, пока не прекратятся свистки, и тогда тихонько стучу в стенку…
Нет ответа.
Стучу опять, немного погромче.
Не так слышится, как чувствуется невольное движение удивления и испуга.
— Откройте же… откройте! — говорю я по-русски. — Не бойтесь! С вами говорит друг.
Хотя стенка, вопреки моим ожиданиям, не раздвинулась, но в ящике чиркнула спичка, и засветился слабый свет.
Смотрю на узника сквозь небольшие отверстия.
Лицо его исказилось, глаза блуждают… Он, по-видимому, не может понять, во сне все это происходит или наяву.
— Откройте, друг мой. Откройте и доверьтесь случайно узнавшему вашу тайну… Я никому не скажу… Напротив, даже могу быть вам полезен.
Бедняга как будто немного успокоился, но замер и не шевелится.
— Полагаю, что вы румын. А я — француз.
— Француз?.. Вы — француз?.. — проговорил он на моем родном языке с небольшим акцентом.
Отношения начинают налаживаться.
Передняя стенка отодвинулась.
— Никто нас не может увидеть или услышать? — спросил шепотом мой новый друг.
— Никто.
— А начальник поезда?
— Спит крепким сном.
Румын берет меня за обе руки и крепко сжимает их… Чувствую, что он ищет поддержки… Понимает, что может рассчитывать на незнакомца… И все-таки с губ его срывается приглушенный лепет:
— Не выдавайте меня!.. Прошу вас, не выдавайте!..
— Не волнуйтесь. Разве вы не помните, с какой симпатией отнеслись французские газеты к австрийскому портняжке и к этим испанцам, жениху и невесте, которые избрали точно такой же способ путешествия? Разве газеты не открыли подписку в их пользу?.. А вы боитесь, как бы я, хроникер… журналист…
— Так вы журналист?..
— Клодиус Бомбарнак, корреспондент газеты «XX век».
— И вы едете до Пекина?..
— До Пекина!
— Сам Бог послал вас.
— Совсем не Бог, а редакция газеты. Мужайтесь и поверьте мне! Постараюсь быть вам полезен…
— Благодарю, господин Бомбарнак!
— Как вас зовут?
— Кинко!
— Кинко? Превосходное имя для моих статей! Вы румын, не так ли?
— Румын из Бухареста…
— Но вы, должно быть, жили во Франции?
— Четыре года служил в Париже подмастерьем у одного обойщика в Сент-Антуанском предместье.
— А затем вернулись в Бухарест?
— Да, и занимался там своим ремеслом до того дня, пока стало невмоготу противиться желанию уехать…
— Уехать?.. Но зачем?..
— Чтобы жениться!
— Жениться… на мадемуазель Зинке…
— Зинке?..
— Да, на мадемуазель Зинке Клорк, улица Ша-Хуа, Пекин, Китай.
— Так вы знаете?..
— Конечно… Ведь адрес написан на ящике…
— Ах да, верно!
— Кто же эта Зинка Клорк?
— Молодая румынка. Я познакомился с ней в Париже, там она. училась у модистки…
— Я так и думал.
— Она тоже вернулась в Бухарест… А потом ее пригласили заведовать магазином мод в Пекине… Мы, сударь, так любили друг друга, а ей пришлось уехать… И вот уже год, как в разлуке!.. Три недели назад я получил письмо… Дела у нее идут хорошо… Если приеду в Пекин, то тоже добьюсь положения и стану зарабатывать не меньше… И вот не долго думая пустился в путь… в Китай,
— В ящике?
— Но посудите сами, господин Бомбарнак, — проговорил Кинко, краснея, — что я еще мог придумать? Денег хватило только на покупку этого ящика, да еще чтобы запастись кое-какой провизией на дорогу и отправить самого себя багажом, с помощью одного услужливого приятеля… Ведь один только билет от Тифлиса до Пекина стоит тысячу франков… Но, клянусь вам, когда достаточно заработаю, то возмещу компании все убытки… Поверьте, что…
— Я в этом не сомневаюсь, Кинко… И как только вы приедете в Пекин…
— Зинка предупреждена. Ящик отвезут прямо к ней на квартиру, на улицу Ша-Хуа, и она…
— Заплатит за доставку?
— Да, сударь.
— И с большим удовольствием, я за это ручаюсь…