— Краше, величественнее трудно и придумать!
— Истинная правда, ваша светлость, — вставил наконец комендант.
— Сколько гарнизона?
— Шестьсот человек!
— Пан комендант не боится, что запорожцы и его сковырнут в воду?
Иеремия Вишневецкий имел в виду гетмана Сулиму, который, возвращаясь водой из морского похода, увидел новую фортецию, овладел ею и перебил больше двухсот немецких солдат. А коменданта, французского капитана Мариона, который запрещал продавать запорожцам порох, оружие и даже рыбачить на Днепре, бил их, истязал, Сулима приказал расстрелять. У Гродзицкого от этого напоминания пробежал по коже холодок, но он гордо ответил:
— Теперь пусть хоть сто тысяч обложит, и то не страшно, ваша милость!
Фортеция была обнесена валами саженей в десять вышиной, с бастионами на четырех углах и с глубоким рвом вокруг. Пленные татары каждый год подсыпали эти валы на один локоть. С внешней стороны к валам жалась слободка хат в шестьдесят. Жили в ней пришлые люди, торговавшие кожами, овчиной, овощами и горилкой.
За валами укрывался дом коменданта, казармы, плац для муштры, а к стенам валов прижались хатки ремесленников, некоторые такие маленькие, что только на четвереньках можно было в них забраться.
— Татары часто тревожат вашу милость? — спросил Вишневецкий, в надежде услышать, что враг где-то близко.
— В этом году они не осмеливаются сунуться в Дикое поле, князь!
— Может, коронного хорунжего боятся, Конецпольского?
Гродзицкий заметил в его прищуренных глазах насмешливые искорки и, в угоду ему, не без иронии ответил:
— Татарам такие игрушки не страшны, князь, им страшнее засуха в степи.
От его слов Вишневецкий сразу повеселел, стал шутить, сыпать остротами, а когда на столе, здесь, в дикой степи, появилось венгерское вино, он даже нарушил свой зарок и с удовольствием выпил бокал за здоровье осчастливленной этим пани Гродзицкой. За стенами фортеции без умолку шумели пороги.
Вишневецкий слышал про днепровские пороги, которые, как ступеньки, местами стертые, местами выщербленные, в двенадцати местах преграждали реку и лучше самой грозной фортеции стерегли Низ от охотников посягнуть на его волю; теперь он захотел увидеть их собственными глазами и вместе с конницей переправился через Самару.
Несколькими верстами дальше разведка наткнулась на неширокий след. Не меньше десяти всадников еще недавно проскакало в сторону Крыма. В передовом отряде разведки тоже было только десять человек, включая слуг и ротмистра Ташицкого, и потому они хоть и пошли по следу, но без особого пыла.
Разведка ехала день, миновала пороги — Кодацкий, Сурский, Лоханский, Воронову гряду, Княжий, Стрельчий, а след вел все дальше. Под вечер в степи послышался какой-то шум, словно впереди хлестал дождь, хотя на небе не было ни облачка. Шум все время усиливался, будто вода прорвала плотину и зальет сейчас всю степь. С кургана, стоявшего в стороне, можно было оглядеться окрест, и ротмистр Ташицкий повел туда свой отряд.
Солнце зашло, но небо еще пылало костром, отблески падали на воду, и она стала красной как кровь. В воздухе появились столбы мошкары, она забивалась в ноздри, лезла в глаза и немилосердно кусала людей, а на лошадей напали крупные и быстрые, как пули, серые оводы. Впереди вода поднималась, точно снежные сугробы, которые курились, рассыпались и таяли в струях реки. Оттуда и долетали рев, шум, шипение. Это был порог Ненасытец, ощерившийся семью рядами своих каменных зубов.
— А запорожцы все-таки выгребают на волость, — восхищенно произнес ротмистров джура.
Он был единственный украинец среди поляков, и они посмотрели на него с недоверием: через такое пекло разве что одна душа продерется. Казак объяснял:
— Против воды, конечно, не выгребешь, надо челн волоком тащить, а вниз я бы и сам пошел хоть через все пороги.
Кое у кого блеснули в глазах завистливые огоньки: тут и глядеть-то — мороз по коже дерет, а каково на воде, которая, как бешеная, кидается на скалы, бьет на три сажени вверх, падает вниз с каменных глыб, кружится между скал, бурлит, шипит, снова падает вниз и снова натыкается на острые зубы, разбивается в брызги, ищет прохода, ревет, пенится, кипит. Миновав все преграды, долго еще, даже уйдя далеко, вскидывается, плюется пеною. Нет, чтоб на утлой душегубке или на дубке пробиться сквозь оскаленные зубы Днепра, надо раньше с жизнью попрощаться. А этот хлоп негодный просто насмехается над ними!
— Вот ты завтра и будешь там купаться! — сказал Слива, чувствуя себя задетым больше всех.
Небо на западе еще рдело, а на степь уже спускалась ночь. Решили заночевать у кургана, отсюда видно на несколько верст вокруг и можно укрыться от пронзительного ветра.
Слух постепенно привыкал к шуму порогов, а больше никаких звуков в степи не было.
Ротмистру Ташицкому казалось, что он лежит на огромном возу под огромным шатром, расшитым золотыми звездами, и ничего больше на свете не существует. Покой обнял все тело, лень даже пальцем шевельнуть, даже подумать — отчего так часто падают звезды? Вот сорвалась одна, на полнеба прочертила золотую нить и где-то растаяла. Другая пролетела почти накрест. Говорят, что это души умерших. Откуда же они взялись тут, в степи? А может, раньше... Ротмистру Ташицкому лень думать, мелькнул еще, без всякой связи с предыдущим, образ парубка со связанными руками, плывущего через Псел... «Вот и мой Семен, верно, такой же... Все они такие на нашу погибель!..» Звезды начали мигать, лучиться, танцевать по небу, а потом и вовсе погасли.
Ташицкому начало сниться, будто он перебил целый кош татар и взял в плен красавицу татарку. Теперь он мог делать с ней что хотел... Но тут откуда ни возьмись жолнер. Ротмистр и глазами и всем выражением лица показывает, чтоб он убирался вон, а жолнер настойчиво тянет его за рукав.
— Чего тебе надо? — выкрикнул он с сердцем.
— Пане ротмистр, пане!
Ташицкий замигал: золотые паучки опять забегали перед ним, потом обратились в звезды. Их заслонил какой-то черный силуэт, который наклонился над ним и встревоженно сказал:
— Пане ротмистр, виден дым!
Сладкий образ татарки еще порхал перед глазами ротмистра, но уже только легкой тенью, а ротмистру хотелось удержать его еще хотя бы на миг! Он медленно перевел взгляд на силуэт: над ним склонился жолнер, стоявший на страже...
— Чего тебе? — раздраженно спросил Ташицкий.
— С кургана виден в степи костер! Дым видно!..
Ротмистр знал, что в степи победителем выходит тот, кто первым обнаружит врага. Он быстро вскочил на ноги и поднялся на курган. И правда, впереди, сквозь темь ночи, убранной звездами, в одном месте проступал розовый шар. Он то становился ярче, то опять исчезал.
Весть о враге мигом подняла всех на ноги. Стреноженные кони еще не успели далеко отойти, и разведка вскоре готова была двинуться в путь, но ротмистр послал вперед двух пластунов, а остальные, пройдя немного, остановились, чтобы кони не выдали их ржанием.
Сначала пластуны услышали фырканье коней, затем увидели и огонь. Стало слышно, как трещал бурьян, рассыпая вокруг горячие искры. Вдруг как будто кто-то заплакал. Почудилось? Нет, в самом деле плач. Пластуны удивленно переглянулись, хотя в темноте скорее чувствовали друг друга, чем видели. Должно быть, стонал на могиле пугач. Но почему пугач не боится огня, людей? Разведчики стали прислушиваться: пугачи так не плачут, рыдала женщина, тоскливо и безнадежно. Обоих разведчиков кинуло в холод и в жар. Они проползли еще немного вперед и ясно услышали татарскую речь. Голоса были возбужденные, веселые.
Разведчики подползли еще ближе, татарская речь послышалась отчетливее, а когда один из разведчиков поднял голову, он ясно увидел и самих татар. Их было трое, они о чем-то живо беседовали и время от времени оглядывались. Но той, что плакала, не было видно. Она, должно быть, лежала на земле. На вершине кургана, куда уже не достигал свет от костра, маячил силуэт человека с янычаркой или копьем. Кони разбрелись по степи. Разведчики насчитали шесть штук, но, верно, часть еще была за курганом. Время от времени какой-нибудь конь подымал голову, настораживал уши и тихонько пофыркивал мягкими ноздрями. Это могло встревожить татар, и разведчики быстро поползли назад.
Ротмистр повел своих жолнеров под самым берегом, мимо Ненасытца, рев которого заглушал стук копыт. Когда стал виден костер и возле него на самом деле фигуры двух или трех татар, Ташицкий погнал свой отряд уже не таясь. Татары, сидевшие возле костра, как только услышали воинственный крик, сразу же попадали на землю и так же быстро засыпали огонь. Стало совсем темно. Спавшие вскочили на ноги, только когда между ними затопали кони. Слышно было, как кричали татары, но те ли, что были у костра, или другие в темноте разобрать было невозможно. Кто-то выстрелил из пистоля. Раздался еще выстрел, блеснул клинок, кто-то отчаянным голосом закричал: «Матка боска!»
— Ага, и матку нашу вспомнил, басурман! — Ротмистр еще раз взмахнул клинком, снова услышал сквозь стон: «Ой, спасите!»
— Семен!
— Я здесь, пане ротмистр!
— Ты чего кричишь?
— Это не я, пане. Тут что-то не разберешь... вроде наши! А вот женщина...
— Стой! — крикнул ошеломленный ротмистр. — Вы кто такие?
— Ой, пане, за что ж вы меня убили? — стонал один на земле. — Мы ведь пана Лаща... Стражника коронного...
— Кто старший?
— Пан хорунжий... И его уже...
— Вот татары, пане ротмистр! — крикнул один жолнер.
— А-а... Так вот вы какие лащевцы! — обрадовался Ташицкий, который пришел было в ужас от того, что он натворил: после этого и на глаза князю не показывайся. — Сколько их?
— Вот уже троих поймали!
Татары стояли ни живы ни мертвы. У костра, раздутого заново, стояла девушка. Казавшиеся темными косы венком лежали на голове, продолговатое лицо загорело от ветра, а из-под узких бровей не то испуганно, не то растерянно смотрели на него большие глаза. В них стояли слезы, и оттого при свете костра казалось — из них струятся лучи. Девушка была стройная, высокая. Ротмистр Ташицкий замер от удивления: в степи, за тысячу верст от Варшавы, ночью у костра, среди трупов увидеть такую красавицу! Нет, нет. Это какое-то наваждение... У него даже волосы зашевелились на голове: может быть, он сходит с ума? И он истерически выкрикнул: