Дождь, не переставая, стучал по шатру, уже не согревало вино, и шляхта все больше волновалась. Начали терять надежду и на возвращение послов.
— Наверное, заметила стража, и ждать больше нечего, — сказал Чарнецкий, собираясь идти. — Еще трех шляхтичей подарили Хмельницкому.
— Прошу, панове, это уже превышает мое терпение! — чуть не задохнулся Шемберг. — Пане рейментарь, мне уже наступают на ноги, меня уже учат уму-разуму!
Перебранка вспыхнула, как пламя, шляхта схватилась за сабли, но в это время сторожевая охрана известила, что явились послы от казаков. Все посмотрели на Шемберга, комиссар и сам стоял, выпучив глаза, явно не понимая, с чем могут прийти послы при настоящем положении дел. Первым опомнился Стефан Потоцкий.
— Что, панове, не говорил ли я? Этого и следовало ожидать. За победу! — крикнул он радостно.
На лицах присутствующих сначала робко, потом смелее начали проступать улыбки. А когда молодые шляхтичи высоко подняли бокалы и закричали: «Да здравствует пан рейментарь!» — старшие тоже поддержали: «Слава! Слава!»
— Значит, татары уже бежали!
— Умен все же пан Хребтович. Сумел-таки уговорить татар и без денег!
— А раз уж так быстро казаки явились просить прощения, то, значит, татары не только бросили Хмельницкого, но и перешли на нашу сторону.
— Ну, что теперь скажешь, вашмость? — уже примирительно спросил Шемберг.
— Подождем, увидим, — ответил Чарнецкий, не поддаваясь обшей радости.
— Фома неверующий. Зовите этих Семенов!
— Только никакого прощения мерзавцам! — закричала шляхта. — Хмельницкого выдать живым.
— И пана Кречовского!
— По кусочку буду резать!
— А остальных посечь на капусту!
В шатер ввели трех казаков — высоких, плечистых, чисто побритых, нарядно одетых.
— На колени перед его вельможностью паном рейментарем! — выкрикнул Сапега-младший.
— На колени, казаки! На колени! — впервые подал голос и подкоморий Белзский, заразившись воинственностью Сапеги.
Казаки удивленно подняли брови, улыбнулись.
— Простите, панове, но у нас серьезное дело, — сказал Вешняк, выступая вперед.
— Никакого прощения! — не успокаивался Сапега.
— Мы есть послы ясновельможного гетмана войска Запорожского пана Хмельницкого к пану рейментарю и пану комиссару. Готовы ли, панове, выслушать?
— Что, что? Быдло! Я вас покойниками сделаю! — закричал Стефан Потоцкий, у которого самонадеянная воинственность Сапеги уже возбудила зависть.
— Прошу пана рейментаря, — сказал Шемберг, которому стало неловко за поведение шляхтичей, — пусть говорят. С чем пришли, панове казаки?
— Так разговаривать — себя не уважать, — сказал укоризненно Вешняк. — Послы всюду есть особы неприкосновенные, а к тому же среди пленных немало высокородной шляхты, в случае чего...
— Посмейте только!
— Слушаем, слушаем! — уже раздраженно закричал Шемберг. — О чем вы просите?
— Сообщаем, что казаки не хотят напрасно кровь проливать и согласны на переговоры! — Вешняк поклонился и сделал шаг назад, показывая, что на этом его миссия окончена.
Это совсем не вязалось с тостом, который только что был провозглашен рейментарем, и Шемберг, открыв глаза от удивления, шлепнулся в кресло. Стефан Потоцкий переводил растерянный взгляд с одного на другого. Сапега-старший тупо уставился на кусок ветчины, торчавший у него на вилке. Только Сапега-младший высокомерно направился к выходу.
— Я не привык, чтобы при мне хлопы разрешали себе разглагольствовать.
Чарнецкий нахмурился и ненавидящим взглядом сверлил казаков.
— Больше ничего не скажете?
— Это все, пане Чарнецкий!
— Хорошо, выйдите, нам надо посоветоваться.
— Мы свое дело выполнили, вашмости.
— Нам нужно посоветоваться, — повторил Чарнецкий, избегая обращения.
Когда казаки вышли, в шатре долго еще царило молчание, наконец Шемберг произнес:
— Вам понятно, панове?
Теперь заговорили все сразу, не помня себя от возмущения.
— Какая наглость, какая наглость!
— Уверяю вас, панове, — кричал Стефан Потоцкий, — через час они будут ползать перед нами на коленях! Все это только хитрость казацкая!
— Они еще ничего не знают о татарах.
— А вы знаете? — сердито буркнул Чарнецкий.
— Панове, мне кажется, что мы чересчур беспечно относимся к нашему положению, — сказал Шемберг. — Тут нужно серьезно подумать. Если бы казаки чувствовали себя нетвердо, они бы так быстро не бросились нас просить. Я их знаю: сначала сто раз прибегнут к хитростям. Но они к тому же ничего не просят и не требуют.
— Посмели бы еще требовать! — фыркнул Стефан Потоцкий.
— Кто сумеет, тот и посмеет, вашець. Через три дня нам нечего будет есть, а лошади и сегодня уже без корма. Нам необходимо выведать, о чем думает этот Хмельницкий. Я предлагаю послать к нему послов.
— Что, что? Пане комиссар, это вы, вашмость, предлагаете направить послов к бродяге, которого следует посадить на кол?
— Если удастся заполучить его, пане рейментарь. Марс не помог — пусть помогают дипломаты.
— Чтоб и этих арестовал Хмельницкий?
— Я думаю, что пан Хребтович и остальные скоро возвратятся.
И правда, послы вернулись раньше, чем шляхтичи успели разойтись из шатра рейментаря. Хребтович был разозлен: выше чауша [Чауш – татарский чиновник] никто с ним не стал разговаривать, а под конец и вовсе вышел конфуз.
— Нет, папове, — сказал он, хлопнув о стол мокрой шапкой, — хитрая бестия этот Хмельницкий. Его голыми руками не возьмешь.
— Но ведь вы же, вашмость, имели поручение к мурзе...
— Оставьте! — раздраженно отмахнулся Хребтович. — Вы лучше послушайте, что случилось. Пахолок не обманул: провел нас прямо к татарскому шатру. Заходим. На кошме сидит какой-то идол в чалме вот с такой бородой, — и он провел рукой по животу. — Мы к нему: «Кошголды!» Отвечает на чистом татарском языке: «Добрый день, панове!» Мы тогда к нему по-турецки — понимает еще лучше. Стали выкладывать нашу просьбу, кивает, идол, своим чурбаном, соглашается, только сам решить не может. «Нужно, говорит, к мурзе». Ну, веди к мурзе, к нему же мы и пришли.
— А кто же это разговаривал с вами?
— Чауш, — ответил второй из послов.
— Приводит нас этот чауш в очень скромно обставленный шатер — походная кровать, медвежья шкура на земле, а у порога тканая дорожка. Мы только сели на стульчики, как вдруг выходит из-за полога — кто бы вы думали?
— Ага, ага! — понимающе закивали головами и остальные послы.
Но шляхте, видно, лень было думать, так как никто не ответил.
— Сам Хмельницкий! — выкрикнул Хребтович с расчетом на эффект.
Действительно, все вздрогнули, как от выстрела, а Стефан Потоцкий даже переспросил:
— Хмельницкий? Быть не может!
— Собственной персоной, пане рейментарь!
— Гетман! — произнес и второй посол.
— Так и обратился к нему бородатый идол. «Пане гетман», — говорит.
— Уже на русском языке, — добавил третий посол.
— Говорит: «Пришли к его вельможности пану Тугай-бею послы от рейментаря польского войска уговаривать татар переметнуться к полякам или хотя бы отступиться от тебя, ясновельможный пане гетман».
— Так и сказал Хмельницкому?
— Словно нас тут и не было, — подтвердил второй посол.
— Сидим уже ни живы ни мертвы, думаем: позовет сейчас своих Семенов и прикажет изрубить нас на капусту. Но Хмельницкий только бровью повел, а бородатый идол кланяется да все выкладывает: и что мы обещаем и сколько обещаем, только говорит: «Решить это чаушу самому нельзя, а твой брат Тугай-бей, пане гетман, велел, когда его нет, к тебе, вашмость, обращаться».
— Какой-то полоумный этот чауш, — сказал третий посол, — все время руку к сердцу прикладывает, а вторая, наверно, выбита. А кланяется, как крымскому царю.
— Хмельницкий и впрямь стоит, как царь. «Говорите, что вам угодно?» — уже нас спрашивает. — «Не понял, говорим, ваш чауш: мы пришли просить Тугай-бея передать хану крымскому, что уже послали дань за все четыре года. Хотим и дальше жить в дружбе».
— Ловко вывернулся, вашмость! — крикнул Сапега.
— Попробовал бы пан не вывернуться! — огрызнулся Хребтович.
— Хмельницкий будто мысли твои читает, даже спросил: кому такая глупость в голову пришла? Он хотя и простого роду, а умная голова у него на плечах.
— Не то что у пана Хребтовича, — язвительно сказал Шемберг. — Чем же эта голова поразила вас?
— Говорит: «Татары больше получат выгоды от поляков, имея их противниками, нежели наоборот. А дани вы никакой не посылали, потому что не из чего. Идите, говорит, назад и передайте комиссару Шембергу и пану рейментарю: пусть не пытаются обмануть Хмельницкого. А не хотят по-честному — пускай тогда на себя пеняют».
— Его нужно было зарубить на месте! — выкрикнул рейментарь.
— Хитро же обвел он вас, панове, вокруг пальца, — укоризненно покачал головой Шемберг.
— Что пан комиссар хочет сказать? — окрысился Хребтович.
— А то хочу сказать, пане Хребтович, что вы, вашмость, выложили Хмельницкому все наши тайные мысли.
— По вашему приказанию я излагал их татарам.
— Вы их и в глаза не видели. Где тот пахолок, который провел вас к татарскому шатру?
— Должен был вернуться.
— Никто не возвращался, вашмость. Это, верно, был шпион Хмельницкого, а бородатый только чалму татарскую нацепил.
— Уж не тот ли, что утром дразнился? — добавил Чарнецкий. — Нужно было окуляры надеть, пане Хребтович.
— Хорошо, панове, — ехидно ответил Хребтович, помолчав. — Возможно, я ошибся, но это было ночью, а вы и днем казаков приняли за татар. Стоило им крикнуть «алла, алла», и уже...
— Довольно! — сердито сказал Шемберг. — Что же, панове, все ясно, иного выхода нет — будем звать казацких послов!
Ему никто не ответил, тогда он сам хлопнул в ладоши. Вошел слуга.
— Прикажите... задержать казаков до утра!
VII
Богдан Хмельницкий вставал рано. В шесть часов он уже выслушивал своих начальников и есаулов. Сегодня первым докладывал Лаврин Капуста. Разведка донесла, что оба гетмана коронного войска с главными силами дошли уже до Чигирина. Рады, что близко нет запорожцев, и весело пируют. О битве у Желтых Вод еще ничего не слышали, оба гонца были перехвачены.