— Пусть силы у них и невелики, но упорство, упорство... — вслух подумал гетман.
— Чего отец хочет? — не расслышав, переспросил Александр.
— Сын мой, либо мы казаков уничтожим, либо они уничтожат нас. Но лучше всем нам погибнуть, чем уступить казакам, хлопам нашим.
— Почему так тревожат тебя свинопасы? У нас хватит плетей на это быдло.
— Но мы и сами должны взяться за ум. У нас всякий может по своему усмотрению собрать войско, когда заблагорассудится, поднять знамя и, попирая закон, верховодить, как ему вздумается. Грешен был в этом и я, сын мой!
Гетман умолк, но продолжал думать: «Вельможи заботятся только о пышности и расточительствуют, плодят анархию, разрушают единство державы, попирают нравственность. Польская шляхта в большинстве своем черпает теперь науку только в магнатской прихожей. Нет у нее чувства гражданского долга, она погрязла в сибаритстве. А что произошло с домами шляхетскими? Они стали похожи на хлопский баз: спиной повернулись к свету, заискивают перед вельможами, а понимание народной души утратили. Спесивостью подменили шляхетность, республиканские права — произволом, ум — высокомерием, а рыцарство — хвастовством...»
Он перевел глаза на Александра, и посиневшие уста его горько искривились. Все это он видел и в своем наследнике.
— Сын мой, каждый польский шляхтич из уроджоных — это солнце. Он восходит, как солнце, и должен, как солнце, сиять лучами шляхетских добродетелей и рассеивать все тучи, которые затемняют его славу!
— Отец, скажи. Гадяч наш по праву?
— Город Гадяч подарил нам король. Почему, сын мой, ты спрашиваешь об этом?
— Князь Иеремия Вишневецкий учинил набег, захватил себе Гадяч... Но если это так, сто дьяволов...
— Не пристало Конецпольским потакать последышам Байды Вишневецкого, прислужника московского царя, — вспыхнул гетман. — Ты должен отстоять наше право. Пока не будет отплачено за это надругательство, я не узнаю покоя и на том свете. Вот тебе сабля. Когда я шел в поход на Тараса Трясила из Киева, отцы доминиканцы трижды обнесли эту саблю вокруг костела и, подавая мне, сказали: «Это на язычество, на Русь, дабы истребить их под корень». Я хочу, чтобы сын мой не умалил, но приумножил мою добрую славу...
Старый гетман утомленно закрыл глаза и уже едва слышно прошептал:
— Сломить, стереть с лица земли казаков, пока они не отторгли у нас богатой и изобильной Украины... Польша, сын мой, бедна... Не хотите сидеть голодными — не отдавайте Украины... не отдавайте...
В комнату вошел ксендз Петроний Ласка с миром в руках, но гетман уже отвернулся к стене. Сын, точно желая выпустить на волю душу отца, широко раскрыл окно. На дворе начиналась весна; по стенам замка ходили часовые, в раскрытые ворота было видно, что мост через ров разведен. По аллее из молодых липок, в конце которой стоял высокий костел, ехал зеленый рыдван, запряженный шестеркой лошадей с белыми султанами. Через двор, вымощенный каменными плитами, бежал дворецкий. Александр Конецпольский крикнул:
— Пане Стах, спустите флаг на башне!
II
После, похорон великого коронного гетмана сын его Александр Конецпольский выехал к себе на волости. В дороге он узнал, что король Владислав выслал на Украину своего приближенного шляхтича с каким-то тайным поручением. Прошел также слух, что запорожцы самовольно вышли в море. Конецпольский спешил в Чигирин.
В дороге хорунжий не скучал: на Брацлавщине он заехал в имение графа Синявского и принял участие в веселой, шумной охоте; в Махновке ночевал в имении графа Тышкевича, воеводы киевского, где подстароста предоставил ему для развлечения сельских красавиц. В Фастове сидел сенатор Адам Кисель. Он хотя и был уроджоный шляхтич, но из украинцев, и к тому же греческой веры, и Александр Конецпольский считал ниже своего достоинства иметь дело с этим паном. Но случилось так, что у самого Фастова сломалась карета, и волей-неволей пришлось заехать к схизмату. Впрочем, Адам Кисель тоже сумел развлечь гетманича. После хорошего обеда были поданы трубки, и все вышли на крыльцо.
Перед крыльцом стоял уже старый слуга, вероятно специально вызванный во двор, чтобы позабавить гостя.
— Что хлопу нужно? — спросил его хозяин.
Плохо заучив свою роль или в предчувствии предстоящих страданий, слуга сморщился и нетвердым голосом ответил:
— Готов об заклад, милостивый пане, что за четыре талера выдержу сто кнутов!
Конецпольский встрепенулся, как стрелок на охоте.
— И кто бы ни бил?
— Выдержу. Может, не выдержу только правой руки вашей милости. Гетманская у вашей милости рука.
Кроме самого Киселя, на крыльце сидели еще четыре толстых шляхтича, и гетманич выглядел среди них как цыпленок между петухов. Он сначала подумал, что слуга смеется над ним, а в этом повинен и пан, и готов уже был вспыхнуть гневом. Но не только хозяин — все гости смотрели на гетманича подобострастно и завистливо улыбались. Тогда Конецпольский уже с азартом воскликнул:
— А что же, согласен! Вот тебе талер, хлоп!
Остальные шляхтичи тоже полезли в карманы. Талер за двадцать пять ударов — это не так уже дорого, но держись, хлоп!
Последним бил Конецпольский, и старый слуга не выдержал. Сделал ли он это по уговору с хозяином, или в самом деле его допекли кнуты бешеного гетманича, но после двадцатого удара слуга упал лицом в пыль и так, без чувств, лежал, к удовольствию Конецпольского, который выиграл четыре талера. Остался лежать слуга на земле и когда гости ушли с крыльца.
Но не только ради развлечений пустился гетманич в путешествие. Была еще одна причина, заставившая его покинуть — хотя бы и ненадолго — роскошный замок в Подгорцах и по пыльным дорогам в зной тащиться к Днепру. После смерти великого гетмана его булава перешла к Николаю Потоцкому. Теперь король и шляхта должны были назвать кандидата на булаву его заместителя — гетмана польного. Князь Иеремия Вишневецкий, не признававший над собой ничьего верха, считал, что только он достоин этой булавы. Александр Конецпольский тоже считал себя не менее достойным стать гетманом. Этому в значительной мере могла способствовать шляхта Киевского воеводства, жившая на границе с татарами и владевшая Днепром. А в чьих руках Днепр — в тех и казаки.
Всеми делами в Чигиринских владениях Конецпольских заправлял вертлявый шляхтич, подстароста Даниил Чаплинский. Зная, что молодой гетманич будет без конца требовать деньги на банкеты, Чаплинский, чтобы не пришлось лишиться всех своих доходов, приказал мелкой шляхте, арендаторам явиться на поклон к пану старосте. Другие гонцы приглашали шляхту на банкеты и охоту.
Пыльные коляски и кареты, окруженные свитой, потянулись к Чигиринскому замку на следующий же день. Шляхта, сидевшая на волостях, всегда была рада попировать, а теперь она ехала в замок, надеясь также узнать, откуда пошли слухи о том, что якобы близится конец польской администрации на Украине. Такие разговоры с каждым днем все откровеннее звучали среди казаков.
Тревожили шляхту и вести из Варшавы. Кто задумывался над этим, начинал понимать, что в Польше назревают события, грозящие положить конец тому покою, которым так дорожила шляхта.
Теперь жизнь ее проходит не в походах, не в боях, а в пышных банкетах и в роскоши, не знающей границ. Этот покой — сладкий отдых, который, по их мнению, бог милостиво ниспослал Речи Послолитой за военные труды и заботы. Шляхта теперь, не проливая крови, расширяла свои владения новыми займищами по обе стороны Днепра.
Короля Владислава IV не удовлетворял этот покой на Речи Посполитой. Веря в свое высокое предназначение, он помышлял утвердиться не только королем Польши, но и носителем короны шведской и московской. Однако и на этом не останавливались его мечты — он надеялся в будущем стать помазанником божьим на цареградском престоле Палеологов. Нужно только изгнать турок из Европы и освободить гроб господень от неверных.
На крестовый поход его благословлял римский папа, а Венеция давала согласие вступить в союз. Третьей силой должны были быть казаки-запорожцы. В своих планах король отводил для них роль угрозы против турок, роль передового отряда в войне, а если понадобится, то вооруженной силы против своей же шляхты.
Далеко идущие политические и военные планы короля не находили отклика в среде польского дворянства. Наоборот, политики и магнаты делали все возможное, чтобы помешать их осуществлению. Была лишь небольшая горстка людей, которые поддерживали короля в его притязаниях, и потому больше всего надежд он возлагал на казацкую старшину, думая, что она поверит его обещаниям.
Смерть коронного гетмана Станислава Конецпольского, который знал казаков и умел договариваться с ними, выбила из рук короля самое сильное оружие, и именно тогда, когда он решил приступить к осуществлению своих планов. Гетманич Александр Конецпольский получил от своего отца в наследство все его поместья и всю его жестокость, но не унаследовал его хитрого и дальновидного ума.
Гетманич, желая добиться гетманской булавы, не скупился на банкеты и еле успевал взыскивать оброк и арендную плату на своих землях. Вот уже три дня сидел он в Чигиринском замке. Когда наступило утро четвертого дня, в комнату робко заглянула рыжая голова с длинными, торчащими кверху усами.
— Пан Чаплинский может войти! — крикнул Конецпольский, которого в это время одевал слуга. В углу комнаты стоял, прикрыв руками брюшко, ксендз Петроний Ласка.
Чаплинский, согнувшись пополам, вбежал мелкими шажками и обнял колени гетманича.
— С добрым утром приветствую вашу милость!
— Благодарю, пане подстароста. Казаки уже прибыли?
— Да, пан староста! Но стражник коронный Лащ немного пошутил с ними — выгнал казаков со двора. — И Чаплинский подобострастно захихикал. — «Идите, говорит, ко всем чертям, пока я не испробовал саблю на ваших боках!»
— К чему такие шутки? — нахмурившись, спросил Конецпольский. — Казаки должны приветствовать меня!
— Это верно, пан староста. Но они надумали беспокоить вашу милость жалобой. Схизматы рады бы утопить меня в ложке воды, но я стою на страже интересов пана старосты. Эти оборванцы даже на пана Лаща осмеливаются жаловаться.