«Жигули» белые, «пятерку», сторговал в Бракане, сельце на подъезде к Грозному, за тысячу долларов. Цена чрезмерная. Машинами республика была забита под завязку. Любые марки и модели. В гаражах и на улицах. Среди развалин и возле уцелевших домов. Но время требовало жертв.
Двигатель оказался не совсем хорош, резина лысая. В багажнике — фомка и ключи. Ручку заводную все же он выторговал, свечи новые, канистру бензина и полный бак. Не местного. Военного. А также ведро грязное.
Старков остановился у ближайшего ручья, привел машину в порядок, вычистил салон. В бардачке ничего. Ну и ладно.
Вдоль дороги время от времени попадались продавцы местного моторного топлива. Хитом сезона была табличка: «Бензин тюменский, очень хороший».
Бензин этот мог быть действительно куплен у русских, но и они стали практиковать кидалово — покупали трехлитровые банки самопала, а потом переливали в канистры и хорошо если вообще добавляли настоящего семьдесят третьего.
В Брагунах оставил машину на автостоянке. Оказалось, была и такая. Сто рублей в день — хороший тариф. Он пообещал еще столько же и посулил вернуться через час-другой. Но приказал довести стекла до полной прозрачности. За это дело тут же принялся русский парень, бомж. Раб, значит. Старкову все тяжелее становилось видеть это. Ведь он уже покинул территорию любви. Уже на московские тротуары ступил. Держала его эта земля, не отпускала.
Власть в Брагунах была уже русская, зачистка мягкая прошла. Поселок передан «на баланс» аксакалам.
Автостоянка в самом центре, возле площади. На ней еще две машины. Когда он уходил, еще две подъехали, тоже тольяттинского розлива. Другие автомашины на самосохранении. И в каждой — мужик с автоматом, и не один.
Разные причины могут сейчас быть для передвижения по республике. Купить чего, дело какое сделать. Успеть главное дело сделать. На Старкова никто внимания, в принципе, не обращает. Однажды подошли в камуфляже два юноши местных, погоны советские, со звездочками, нашивки полицейские отсутствуют. Только шакал на рукаве. Старков мог бы устроить им выволочку. И они бы обязаны были его слушать, вытянувшись в струнку. Но он не стал делать лишних телодвижений.
Внешнюю оболочку вокруг Стелы, то поле, куда должен был ступить он и непременно пропасть, попасться, недоброжелатели Старкова передоверили чеченской стороне. И ошиблись. Они не рассчитывали на практически мгновенные действия Славки. Но только так он мог прорваться.
— Иди, как бы на рынок. Это рядом с пятачком, где легковушки стоят. Мои «Жигули» белые. Но ты к ним не подходи. Просто ходи по лоткам, товар рассматривай. Я появлюсь с Андреем, сразу иди к закусочной. Не к машине. И метрах в двадцати от нее останавливайся. Только иди, а не беги. И все.
— Мне страшно, Славка.
— А жить тебе не страшно?
— Жить я привыкла.
— Привыкать не нужно. Потом отвыкать трудно. Ничего не бойся. Ну, иди.
Старков постучал в калитку Мусы. Долго никто не показывался. Собаки не было. Значит, котов полон дом. Любят братья вайнахи котов. Чистое животное и лукавое. Мягкое. Наконец показалась женщина.
— Мусу Шариповича можно?
— А вы кто?
— Я из Грозного. Из МШГБ.
Хозяин появился немедленно. Сам вышел к калитке. Старков поздоровался, удостоверение показал. Муса мужик еще молодой, лет под пятьдесят. Не поймет, о чем речь.
— Забираю твоего русского. Деньги привезли из России.
— Мне ничего начальник не говорил. Глава администрации. Башир. Нужно послать к нему человека.
— Посылать не нужно. Я только что с ним говорил.
— Я тебя не знаю.
— Ты видишь, кто я?
— Так нельзя. Нужно послать.
— Не нужно.
— Я сказал — нет…
— Я тебя сейчас пристрелю.
Старков пистолет держал на уровне живота Мусы. Тот заерзал, повел глазами. Старков вначале стволом ткнул ему в солнечное сплетение, потом быстро обыскал.
— Веди в дом. Тихо только.
Там, в мужской комнате, положив Мусу лицом на пол, оглянулся, увидел автомат в углу.
— Не двигаться, лежать.
Он отстегнул рожок, нажал на верхний патрон. Под завязку.
Идти с Мусой через двор безумие. В доме полно народа.
Старков достал приготовленный скотч, взял Мусу за волосы, подтянул голову, заклеил рот, скотч обрезал маленьким ножичком, что всегда был кармане. Ударил в затылок рукояткой пистолета. Муса ткнулся лицом в ковер, размяк. Пятнадцать минут у Старкова было верных.
Связка ключей — вот она. Теперь открыть окно и выпрыгнуть во двор. До сарайчика нескладного двадцать метров. Быстро, бегом.
Вот кошма, и под ней — крышка люка. Замок действительно висячий, простой, советский. Ключ от такого примерно — вот он. Или вот. Есть. Замок прочь, задвижку влево.
Причиной неуверенности и скомканного поведения было то, что в яме оказались два пленника.
— Перов Андрей!
— Я. — Из угла неуверенно поднялся мужик, заросший, худой.
— На выход. С вещами.
Перов уставился на Старкова, медлил.
— Быстро, сука. Тебя освобождают. Я советский офицер. — И длинные чеченские ругательства вперемежку с русским матом. — Быстро, у нас времени нет.
В доме обозначилось уже некоторое недоумение и шум.
— А я? — спросил второй.
— А ты кто?
— Харлов. Артиллерист.
— И ты, — неожиданно решил Старков. Он оглянулся. Во дворе показалась женская часть семьи. Три бабы выстроились живописно и замерли.
— Сейчас, сейчас. — Длинный монолог на чеченском делал свое дело, давал секунды. Когда за чеченками появился мужик с карабином, Старков уже гнал пленников к калитке.
— Лежать! Стреляю, лежать! — передернул затвор.
Парень неуверенно, послушно лег. Слишком все происходившее было фантастично.
— Харлов!
— Я!
— Держи ствол. Стреляй не думая. Я сейчас за тобой на машине подъеду. Через три минуты.
— Есть!
Брагуны — невеликий населенный пункт. До площади они добежали за полторы минуты. Перед ней Старков велел остановиться, восстановить дыхание и идти медленно. Вот она, машина. Стекла блестят. Теперь отпереть дверцу. Перов сзади. Вроде не мандражирует.
Стела — вот она. Возле харчевни, идет медленно, спокойно, как он учил. Ее на первое сиденье. Машина заводится сразу. Теперь протянуть хозяину деньги, медленно задом выехать с пятачка и сорваться резко направо. Все. Получилось. Естественно, Харлова он не забрал.
Преследовать их начали только минут через пятнадцать. Долго ориентировались в обстановке, соображали, зачем-то бегали к главе администрации, на площадь, теряли время. Потом на трех машинах бросились вслед, глава по телефону оповещал соседей, а Харлов своих начальников, потому что не был он ни Харловым, ни артиллеристом. А легенду свою с массой подробностей заучил накануне. Но фокус не удался.
Старков машину ровно через пятнадцать минут бросил, остановил автобус «ПАЗ», шедший навстречу, без пассажиров, загнал всю свою команду внутрь салона, заставил лечь на пол. Сам сел позади водителя.
— Как тебя звать?
— Муса.
— Да сколько ж вас! Давай, Муса. Если хочешь жить, делай, что скажу.
Потом он присел на пол, так, чтобы не был виден снаружи, автомат на коленях.
— Давай, Муса, в Брагуны, а потом — на Грозный. Не останавливаться. Сразу стреляю.
— У меня бензина мало.
— По пути купим. Если будешь себя хорошо вести.
Через щелочку в двери он видел столпотворение на площади. Не каждый день крадут заложников из домашнего зиндана. Среди бела дня, нагло и красиво. Старков похвалил себя мысленно за работу и пожелал сам себе удачи.
Бензина хватило почти до самого Грозного. Там он вывел водителя в овраг и застрелил. Один выстрел — дело обычное. Никто из слышавших его не обеспокоился.
Ночь в шалаше
Я не понимал, где нахожусь. Во всей Чечне я имел две точки приложения смысла — квартира в Грозном и подвал в Брагунах.
Старков в город не въехал, а долго петлял по сельским дорогам, потом вывел нас из автобуса на опушке, машину скатил в овраг. Потом еще часа три мы шли по пересеченной местности. Для моих ног, отвыкших от работы, это оказалось непосильным испытанием. Я просто сел на дороге и отказался идти дальше.
— Правильно делаешь, — сказал он. — Мы уже пришли.
В камышах недалеко от реки нам предстояло со Стелой остаться до утра. Спаситель и командир отбывал теперь по своим, одному ему понятным и нужным делам. События последнего дня лишили меня сил окончательно. Я лег на спину и задремал. Очнулся уже в сумерках.
Стела сидела рядом на корточках и смотрела на меня.
— Ну, здравствуй.
— Здравствуй.
— Это твой большой друг?
— Самый большой.
— А я?
— А ты попутчик.
— Так он отбил тебя?
— Дурак ты.
— А он?
— Он умный. По-особому умный.
— Кто он?
— Мужик.
— А я?
— А ты литератор.
— Спасибо.
— Не за что.
— А он придет за нами?
— Он всегда возвращается.
— Вот же волчара.
— Тише. Не надо поминать волка.
— А то что?
— А то он придет.
— Большой Волк? Тотем?
— Он самый.
— Так что? Чеченец — волк, а русский — медведь?
— Нет. Все немного не так. Россиянин не волк и не медведь.
— А кто?
— Раб.
— А русский?
— А русский — в зависимости от внутреннего строения души. Но в основном тоже раб.
— Чей?
— Ваши хозяева евреи.
— Это кто сказал?
— Это каждый день говорили по всем каналам телевидения и всем радиопрограммам.
— А ты-то сама что думаешь?
— Я думаю: так вам и надо.
— Но ты же русская?
— Я уже не русская.
— А какая?
— Никакая. Я помыться хочу. Пойду в камыши, купаться. А ты сиди тут, веди себя пристойно и не поминай волка. Камышовый волк не лучший их представитель.
— Борз.
— Вот именно. А ты лай.
— Не умею.
— Лай — это раб.
— Спасибо на добром слове.
— Я не то имела в виду. Ты раб обстоятель