Мила не вдавалась в подробности процесса соблазнения, но я почему-то не сомневалась, что дело дошло до постели. Как-то не верилось, что даже при всей своей влюбленности Кирюша шел на такие жертвы бескорыстно. Я искоса взглянула на Аньку – та слушала Милу равнодушно, не подавая ни малейших признаков ревности. Оставалось только надеяться, что момент самоуничижительных переживаний у подруги прошел.
Пару дней назад мы встретились в кафе, как и договаривались. Но, вопреки моим ожиданиям, Анька не стала откровенничать, умело повернув разговор в русло обсуждения моих невеселых дел. Пару раз тщетно попытавшись вызвать ее на откровенный разговор, я сдалась, решив не давить. Сама расскажет, если захочет, а пока хорошо уже то, что мы снова стали общаться как прежде.
Сейчас же мы по привычке сидели рядом и вяло выслушивали сетования той самой барышни из числа пассивных участников клуба, которая на прошлом собрании сочувствовала Гале. Барышню «заклевали» коллеги: перешла на новое место работы, где на нее свалили все и сразу, от самых ответственных заданий до… мытья посуды за всем отделом после обеда, который обычно проходил прямо в офисе. Возглавляемый откровенным самодуром женский коллектив изощренно сживал бедняжку со свету, совсем как Жизель – нашу Карьеристку.
– С чем-то подобным я столкнулся в армии – это же настоящая дедовщина! – неожиданно разоткровенничался сидевший рядом с барышней лысоватый мужчина лет пятидесяти. Он тоже высказывался крайне редко и скупо, но эта тема, чувствуется, его зацепила. По обрывкам фраз я решила, что он был бывшим военным, которого несправедливо «задвинули» на службе. – Стоило появиться каким-то новобранцам, как вчерашняя «зелень» начинала задирать нос и присоединялась к травле. Уж я-то знаю, хлебнул в свое время такого вот… мытья посуды.
Я пыталась выжать из себя хотя бы каплю сочувствия по отношению к девушке, но ничего не выходило. Я почти не знала ее, но вряд ли именно это обстоятельство мешало мне проявить жалость. Скорее в моем непривычном жестокосердии были повинны кроткий, без малейшего намека на умение постоять за себя взгляд и еле слышный срывающийся голосок барышни, представлявшиеся признаками редкой бесхребетности.
– Иногда мы, сами того не желая, провоцируем агрессию окружающих. Прежде всего, очевидной демонстрацией слабости, – словно подслушав мои мысли, обратился Гений к девушке. – Аня уже упоминала о виктимности – склонности к роли жертвы. Поэтому для начала задание: попробовать выйти из этой роли. Вести себя смелее, не бояться осаживать обидчиков. Интриговать, угрожать, оскорблять – делать что угодно, только не терпеть унижения! А дальше посмотрим…
Я внимательно наблюдала за Гением, сосредоточившись не на его словах, а на мимике и жестах. Ему явно не терпелось перейти к следующей теме. То ли так горел желанием услышать историю Жизели, то ли… боялся сорваться на мягкотелую барышню? Я в который раз поразилась, насколько этот человек не терпит слабости. И порой готов обращаться с доверившимися ему людьми жестоко – как в случае с Юлечкой, когда он попросил ее нарисовать свою фигуру. Тогда, проникнувшись азартом, Гений жаждал показать нам что-то вроде фокуса – и совершенно не беспокоился тем, как это скажется на состоянии и без того истощенной физически и морально девочки. Кстати, после «предательства» Паши Юлечка не появлялась на собраниях, но это нашего руководителя, похоже, совсем не волновало. Словно «отработали» человека – и трава не расти…
Сейчас, анализируя методы Гения, так не похожие на все, с чем мне доводилось сталкиваться на многочисленных тренингах, я отмечала его редкое бессердечие. Разве психологи не носятся с пресловутой этикой, опасаясь навредить клиенту? Или это такой особо креативный способ работы, позволяющий хорошенько встряхнуть слабаков и научить их постоять за себя? А может, я просто начиталась про Темную триаду и притягивала за уши любой мимолетный намек на одну из входивших в этот жуткий конгломерат черт? Проявляла – как бы это назвала Анька? – избирательность мышления.
Так или иначе, но теперь, дав слово Жизели, Гений уже потирал руки в преддверии нового серьезного обсуждения. А в том, что оно будет именно серьезным, можно было не сомневаться: Марина, при всех ее эзотерических заворотах, слыла теткой авторитетной и обстоятельной. Она самозабвенно участвовала в работе клуба: конспектировала умные речи Гения, внимательно выслушивала всех сотоварищей, подавала идеи – ценные и не очень, а иногда и брала на себя финансовые расходы по реализации «операций».
После того как Галя в обличье уборщицы добыла ценные сведения о делишках Борова, Жизель с Гением часто и подолгу секретничали в кабинете. О результатах этих бесед нам не сообщали, да и вряд ли мы поняли бы хоть что-нибудь в тонких бухгалтерских выкладках. На одном из собраний Гений лишь вскользь обмолвился о том, что в деле Паши открылись «небывалые перспективы», причем исключительно благодаря помощи Марины.
– Моя история весьма примечательна, – расплылась в интригующей улыбке Жизель. – Прежде всего, потому, что возмездие уже свершилось. Спросите, что я в таком случае делаю здесь? Во-первых, ощущение несправедливости и унижение остались со мной, хотя минуло уже немало лет. И то, что оскорбившие меня люди расплатились сполна, нисколько этого не меняет. Почти… И, во-вторых, в клубе я наконец-то нашла то, что так давно искала. Сообщество единомышленников и ощущение, что тебя понимают. Что ты нужна. У меня ведь нет никого, кроме вас…
Голос Жизели дрогнул. Ну и ну, оказывается, ее ожидания не сильно отличались от моих! Конечно, я не могла назвать себя настолько одинокой, но, если уж начистоту… Мне вспомнился тест, который мы заполняли у Милы перед вступлением в клуб, тот самый круг с секторами. Я даже не заполнила все «дольки»: плохие отношения вспоминать не хотелось, а по-настоящему близких людей у меня насчиталось всего трое: мама, папа и Анька.
Теперь же я вполне могла заполнить как минимум два таких теста. У меня были Алик, его друг Ванька, неоднозначный Гений, практичная Галя, да та же Марина… Не сомневаюсь, что и Анька точно так же приросла значимыми людьми. И Алик – тоже… Кстати, он по-прежнему избегал откровений о своих близких, как не раскрывал и причин, которые привели его в клуб, обещая обо всем поведать «в свое время». Я не настаивала и чуть ли не впервые в жизни ничего не выпытывала, слепо веря ему. Даже ни разу не заглянула в вечно валявшиеся у меня на глазах паспорт и мобильный – потому что мне с детства внушили уважение к чужому личному пространству, а в большей степени потому, что боялась одним неосторожным действием нарушить царившую у нас идиллию.
Жизель между тем взяла себя в руки и продолжила:
– Все вы наверняка считаете, что моя проблема связана с работой. Это не так. Как и у многих из вас, речь пойдет о личной жизни и предательстве близкого человека. Я никому еще об этом не рассказывала. – Теперь она заговорила ровно и спокойно, тем самым малоэмоциональным тоном, что был знаком каждому участнику клуба. – Произошло это давным-давно, в предперестроечные времена, кого-то из вас еще не было на свете. Я росла в обеспеченной семье, мой папа занимал ответственный по тем временам пост. Но, главное, родители искренне любили друг друга, и у меня перед глазами был замечательный пример семейной жизни.
Потягивая горьковатый травяной чай, я пыталась представить, какой была жизнь Марины в ту пору. Служебная дача, импортные шмотки, забитая отборным дефицитом просторная квартира в центре, и все это – на фоне, как принято говорить сейчас, унылой советской действительности. Я и правда родилась чуть позже, но моя мама уверяла, что в то время далеко не все было так уж мрачно, несмотря на пресловутые очереди и пустые магазинные полки.
Фантазия без труда рисовала мне рослую, с формами, молодую блондинку. «Упакованная» по высшему разряду, бойкая, привыкшая добиваться своего и всегда быть лучшей, она, словно яркая бабочка, не могла не привлекать внимания. И, разумеется, довольно рано вышла замуж – за перспективного подчиненного своего отца.
– Друзья пели мне в уши, что я соглашаюсь на неравный брак. Некоторые даже прямо говорили про его «любовь с интересом», но я отказывалась верить, – грустно улыбнулась Жизель и риторически вопросила Гения: – Вот что это такое, а? Я была настолько уверена в себе, что и мысли не допускала о чем-то подобном! Разве со мной – со мной!!! – можно так поступить? Наверное, какой-то особо извращенный комплекс сверхполноценности.
Гений деликатно развел руками и кивнул, подбадривая Жизель, а я снова погрузилась в навеянные ее рассказом грезы. Мне легко представлялась беззаботная обеспеченная жизнь молодой пары, омрачаемая лишь отсутствием детей. Марина с обычным напором взялась за решение проблемы, но ни папины выходы на лучшую по тем временам медицину, ни долгое мучительное лечение не давали плодов. Супруги совсем было отчаялись, и, как это часто бывает, когда последняя надежда стать родителями растворилась в туманной дали, случилось чудо. Подтвердив беременность, врачи строго-настрого запретили Марине… практически все: перегружаться на работе, вести активный образ жизни, пить много воды и есть соленое, нервничать. На последнем медики настаивали особо, будто предчувствуя беду…
– Она позвонила вечером, когда муж был еще на работе. Он часто засиживался там допоздна, и я не возражала, приветствуя его карьерные устремления. Отец его хвалил и даже доверил возглавить один из отделов. – Жизель усмехнулась и монотонным голосом продолжила: – Со временем почти все ее слова забылись… точнее, я постаралась это забыть. Но первую фразу помню. Она изъяснялась вульгарно, по-хамски. Что-то вроде: «Зачем же вы портите жизнь собственному мужу? Пролопоушили его, так имейте достоинство не мешать чужому счастью!»
Разумеется, Марине стало плохо, все поплыло перед глазами, а звонившая, намеренно добивая ее, с издевательским смешком сообщила, что говорит все это по просьбе подруги. Та состоит в любовных отношениях с мужем Марины, который по совместительству приходится ей начальником. Мало этого: подруга беременна от него!