– Анечка… дай попить.
– Сейчас, потерпи немного. – Она помогла мне приподняться и подержала на весу крошечную чашку, потом мягко откинула меня на подушку. – Скоро приедут твои родители, они тут днюют и ночуют, с трудом отправила их домой немного отдохнуть…
– А где Алик? Анечка, почему он не со мной?
Подруга застыла на месте, обменялась многозначительным взглядом с медсестрой и странным голосом произнесла:
– Милая… ты ничего не помнишь?
Я взглянула ей в глаза – и от сочетания отразившихся в них жалости, смятения и тоски мучительно заныло все внутри. Аня потерянно смотрела на меня, и в памяти медленно всплывали детали произошедшего – то, о чем я боялась думать, о чем предпочла бы навсегда забыть. «Убили… красавчик…» Реальность вдруг надвинулась на меня с удушающей жестокостью, и я резко выпрямилась на кровати. Трубка вылетела, качнулась стоявшая рядом капельница.
Медсестра кинулась ко мне.
– А вы говорите – амнезия, – бросила она Аньке через плечо и вскинула шприц. – Ничего, сейчас мы поспим, и все придет в норму…
В ужасе глядя на нее, я отдернула руку. Какая еще норма? Ничего и никогда уже не будет нормально! Нет, это неправда, со мной не могло случиться такого ужаса, я не вынесу, нет… Изнутри, разрывая горло, вместе с сокрушительными рыданиями рвался крик, но я не издавала ни звука. Так и тряслась всем телом, беззвучно открывая рот, как рыба, безжалостно выброшенная на сушу и терзающаяся в ожидании скорой смерти.
Женщина в белом халате решительно схватила меня за руку. Под кожу проникло тонкое, острое жало иглы, и я провалилась в забытье.
– Риточка, деточка, – мама деликатно постучала в приоткрытую дверь, – к тебе пришли.
Я пошевелилась и нехотя вынырнула из-под одеяла.
– Мамочка, скажи Ане, что мы обязательно поговорим, но в другой раз. Нет сил.
И я снова накрылась с головой, глядя в темноту опухшими глазами.
С недавних пор этот кокон из одеял стал моим постоянным прибежищем. В доме поселился неистребимый запах лекарств и горя, родители почему-то ходили на цыпочках и разговаривали вполголоса, а меня никогда не оставляли с закрытой дверью, то и дело справляясь, не сотворила ли я что-нибудь с собой.
Какое-то время меня продержали в больнице, на успокоительных. Я почти не помнила тот период, да и возвращение домой осталось в памяти смазанным эпизодом. Психиатр настоятельно советовал положить меня в клинику неврозов, чему решительно воспротивилась мама, считая, что вдали от нее я совсем расклеюсь. Тогда он выписал какие-то препараты, вызывавшие странный эффект: я чувствовала, что мне нестерпимо плохо, но сопровождавшие горе эмоции словно блокировались. Нечто подобное я испытывала обычно, принимая при простуде сбивающие температуру таблетки: градусник показывал тридцать пять с копейками, а ощущение жара оставалось.
Под надзором мамы я старательно глотала препараты по схеме, пока однажды не ощутила, что скоро сойду с ума. Я словно попала в клетку, лишенная свойственной каждому возможности выражать эмоции, и уже мечтала ощутить хотя бы что-нибудь… даже острое горе. Категорически отказавшись от лекарств, я перекочевала на кровать, где и спряталась ото всего мира под горой одеял, сдавленно рыдая почти без остановки.
Меня больше не мучили ночные кошмары – реальность стала моим кошмаром. Сон дарил желанное успокоение, и я намеренно сбегала в мир своих грез, туда, где могла быть снова счастлива с Аликом… Но после каждого сна следовало жестокое пробуждение, и я, постепенно возвращаясь в страшную явь, опять задыхалась от рыданий.
Мне регулярно звонили с работы. Я неизменно передавала телефон маме, не в силах произнести ни слова, и та деликатно объясняла, в каком я состоянии. Сначала в мое положение с грехом пополам входили, но с недавних пор неуемные работодатели стали намекать, что неплохо бы выйти с больничного… Тогда я просто стала сбрасывать звонки. Пусть увольняют – мне совершенно все равно.
Ко мне частенько захаживала Анька, с энтузиазмом пытавшаяся пробудить меня к жизни. Но я не реагировала на попытки подруги завязать разговор, и тогда она молча сидела у кровати, сжимая мою руку и с трудом сдерживая слезы. Я слышала, как Анька утешала моих родителей, уговаривая немного потерпеть, и была благодарна ей, но… Сегодня я вновь не была расположена к общению.
– Это не Аня, – мягко возразила мама. – К тебе молодой человек…
Откинув одеяло с лица, я заметила в дверном проеме невысокую коренастую фигуру и белокурые волосы. Ваня! Вид человека, знавшего Алика гораздо дольше меня, разом придал сил. Я резко выпрямилась, а Ваня прошел вглубь комнаты с какой-то сумкой, кивнув моей маме, что все будет в порядке.
Мы остались одни, и он присел на кресло рядом с моей кроватью.
– Рита… я все ждал, когда тебе станет лучше. Аня просила еще подождать, но я должен вот-вот уехать, прости. – Он пододвинул сумку. – Твои вещи.
Я заглянула внутрь, и слезы навернулись на глаза. То немногое, что я успела перевезти к Алику: две косметички, плащ, ветровка, пара платьев, изящные домашние туфельки с бантиками… А это что? Наклонившись, я вытянула из кипы вещей голубой джемпер.
– Это не мое, но…
– Пусть останется у тебя, – вздохнул Ваня, глядя, как я прижимаю к груди кусок мягкой шерсти. – Ну что ты, Рита, разве так можно…
Он уселся рядом, обняв меня, затрясшуюся в беззвучных рыданиях. Какое-то время мы сидели вот так, задумчиво покачиваясь в такт своим горестным мыслям.
– У меня есть еще кое-что, – спохватился Ваня, потянувшись к карману своей рубашки. Передо мной появилась пара сложенных листков, исписанных знакомым размашистым почерком. – Он рвался объяснить тебе, но все как-то не было подходящего момента… Тот мерзавец угрожал ему. И незадолго до… Словом, Алик решил, что лучше напишет. Не хотел тебя пугать, рассчитывал, что обойдется… Прости, он дал мне письмо без конверта, я не читал.
Мог бы и не говорить об этом! Да и нечего мне было скрывать от лучшего друга Алика. Я в нетерпении выхватила листки и с жадностью стала поглощать неровные строчки с редкими скобочками смайликов.
«Куколка! Наверное, есть известная пошлость в том, чтобы начинать послание с фразы “Если ты читаешь это, значит, меня уже нет в живых”. Но что поделать, я не могу исключать подобного исхода. Не буду тратить время на то, что ты и так уже, должно быть, поняла. Если все-таки возникнут вопросы, Ваня объяснит».
– Он пишет, что ты объяснишь, – подняла я мокрые глаза на сидящего рядом друга Алика, и тот кивнул.
– Я отвечу на все твои вопросы. Больше нет смысла скрывать. Спрашивай.
– Для начала… – Я помолчала, чтобы собраться с мыслями, и вдруг поняла, что не могу разговаривать об этом здесь, в доме родителей. Меня и так полтора месяца терзали беспощадные демоны – вся эта комната, казалось, навеки наполнилась тяжелой, физически ощутимой тоской. Если я собиралась с грехом пополам существовать дальше, нужно было прочувствовать всю боль до конца. Дойти до самого дна, чтобы, оттолкнувшись, начать выплывать наружу. – Ваня, ты мне поможешь? Я хочу на крышу. В последний раз…
– Хорошо. Он предупреждал, что у тебя наверняка возникнет такое желание. – Ваня энергично поднялся. – Собирайся, я тебя отвезу.
Он вышел, а я впервые за долгое время сама, без уговоров, встала с кровати. Сунула ноги в джинсы, и те чуть не свалились с талии – я, всегда питавшая слабость к вкусной еде и обожавшая готовить, с некоторых пор стала совершенно равнодушна к пище. И это еще мягко сказано… Мама выбивалась из сил, уговаривая меня поесть, и чуть ли не силой кормила каждое утро с ложки кашкой, как маленькую.
Я вышла в прихожую, стянув с вешалки теплую дутую куртку. Мама смерила меня тревожным взглядом: последний месяц я безвылазно просидела дома.
– Мы ненадолго, прогуляемся. Рита побудет на свежем воздухе, а потом я доставлю ее обратно, в целости и сохранности, – улыбнулся Ваня, и мама сразу успокоилась. Алик мог быть импульсивным и до наивности бесстрашным, но с ним было надежно, факт. А друзья так часто бывают похожи…
Через пять минут Ваня уже разворачивал машину у подъезда, а я сидела рядом, снова погрузившись в чтение.
«Я и предположить не мог, чем обернется это “приключение” с клубом. Все началось с того, что я выяснил, кто стоит за бедами моей семьи. Решил сходить на одно собрание, посмотреть на этого негодяя. Тот как раз распинался о своих загубленных годах – туманно, но меня проняло. Я решил во всем разобраться – и пошло-поехало…»
– Ваня, это ведь ты забрался тогда в клуб, – повернулась я. – Тебя запросто могли схватить как воришку. Да и Алик, по-моему, не слишком скрывал желание что-нибудь разнюхать. Ты бы слышал его на собраниях – он будто нарочно дразнил этого… Рот не закрывался. Почему вы действовали так опрометчиво?
– Сначала мы были тише воды ниже травы, – не отрывая взгляда от дороги, стал рассказывать Ваня. – Кстати, Алик ведь не всегда так выглядел… Напомни, покажу как-нибудь потом пару фотографий, вполне себе обычный парень. После смерти отца он отправился за границу, там были какие-то семейные активы, требовалось уладить дела. Оттуда он вернулся обросший, отпустил волосы. Глупо, но решил, что это – простейший способ немного изменить внешность, чтобы выиграть время, походить на занятия клуба неузнанным, тихо все выяснить. Естественно, этот ваш недопсихолог быстро просек, кто перед ним. И началась своего рода холодная война…
То-то мне иногда казалось, будто они разговаривают о чем-то своем, известном лишь им двоим! Алик и Гений часто подтрунивали друг над другом, но поначалу это выглядело совсем безобидно.
– Тогда Алик перестал скрываться, нагло гулял по зданию, благо в то время еще было мало охраны. Замечая очередную следившую за ним камеру, просто показывал средний палец и шел дальше. Словом, вел себя скандально. Но это не было лишено смысла. – Ваня на мгновение отвлекся от дороги, проверяя, в порядке ли я, и продолжил: – Этот гад снова прицепился к его сестре. Я не нахожу слов, чтобы описать это, в голове не укладывается! Она сорвалась, потом Алик попал в ту аварию, начались проблемы с работой… Ничего не оставалось, кроме как открыть карты и пригрозить.