Неожиданно для себя Селим по-настоящему расслабился. Званые ужины у него в доме проходили крайне редко, да и для семьи это было непривычно и увлекательно. Асия просто расцвела, чувствуя себя нужной. Первые полчаса она с дикой ревностью смотрела на Лебедеву, а проходя мимо, словно случайно коснулась ее волос. Лебедева вздрогнула, но не подала виду.
– Самое время выпить ракии, – объявил Селим и поднялся.
Асия вскочила с места.
– Я принесу.
– Да, помоги мне, дорогая жена, – улыбнулся Селим.
Давно не слышавшая такого от мужа, Асия неуверенно улыбнулась. Едва они вышли на кухню, как Селим подтащил ее к себе и шепнул:
– У меня будет к тебе важная просьба. Приглядись к французику. Что ты о нем думаешь?
Асия явно ждала чего-то другого, потому растерянно захлопала ресницами.
– К французику?
– Мне навязали этого человека. Я не особо ему доверяю. Но за столом буду вести себя как радушный хозяин. Ты – другое дело, ты не участвуешь в расследовании, потому он не будет обращать на тебя внимания. Следи, как он реагирует на наши слова, слушает ли, может, будет что-то уточнять и записывать.
Асия метнула в сторону Лонго подозрительный взгляд и напряглась.
– Не привлекай к себе внимания, – настаивал Селим. – Будь естественной, угождай ему, угощай самым вкусным, клади в тарелку лучшие куски. У него должно сложиться впечатление, что мы просто с ума сходим от такой высокой чести.
– Он может причинить тебе вред? – спросила Асия. – Это как-то повлияет на твою карьеру?
– Я не знаю. Просто есть нехорошее предчувствие.
Селим прихватил бутылки с ракией и вернулся к гостям, чрезвычайно довольный собой. Он не соврал жене, никакого доверия к Лонго он не испытывал, но и опасности от лощеного француза не ожидал, его только раздражали неприятные помехи и полное непонимание собственной роли в расследовании Интерпола. Так что его чувства были схожи с переживаемыми русским следователем. Лебедева была убеждена, что их как-то используют втемную, отчего ощущала себя неуютно. Но она могла в любой момент вернуться в Россию, наплевав на распоряжение начальства и соврав что-то подходящее. Селиму же придется в любом случае расследовать убийство. И сейчас он, переключив внимание жены с Лебедевой на Лонго, почувствовал, что вечер удастся завершить без скандала. Тем более что все вели себя непринужденно, разве что Карталь откровенно заигрывал с Лебедевой, игнорируя щипки и тычки со стороны Нехир. Русская гостья, похоже, его внимания даже не замечала. И, когда званый ужин подошел к концу, все с огромной благодарностью попрощались с хозяевами и разошлись по домам. Карталь вызвался подвезти Лебедеву, но его опередил Лонго, так что помощнику пришлось довольствоваться компанией Нехир. Когда за всеми закрылась дверь, Асия стерла с лица радостную улыбку и повернулась к Селиму.
– Что скажешь? – спросил он, будто бы его действительно интересовало мнение жены о французском агенте.
– Он какой-то скользкий, – предсказуемо выпалила Асия. – Очень мало пил, почти не говорил и все время слушал. Мне кажется, твоя русская коллега его раздражала. Особенно когда стала говорить, что необходимо копать в направлении работы этого убитого мужчины. Французу это не очень понравилось, а когда она сказала, что наведет справки в России, его перекосило и он перевел разговор на другое.
– Ты молодец, я тоже это заметил, – похвалил жену Селим, попутно отметив, что Асия говорит про Лебедеву «русская коллега», а не «твоя шлюха». Словно подслушав его мысли, Асия задумчиво продолжила:
– А она какая-то неживая. Очень холодная. Красивая, но будто бы очень злая. Ее бросил муж, и она не ищет нового.
Селим удивленно поднял брови, Асия усмехнулась.
– Ну да, мы поговорили немного. Агата-ханым сказала, что рассталась с мужем и рана очень свежа. Она не может даже смотреть на мужчин без отвращения.
– Бедный Карталь, – рассмеялся Селим. – Он будет расстроен, весь вечер так неуклюже ухаживал.
– Не только Карталь, – многозначительно ответила Асия. Селим напрягся, но она продолжила: – Француз тоже не сводил с нее глаз…
Этого Селим не заметил, и почему-то данное обстоятельство его очень расстроило. Когда они с женой улеглись в постель, он впервые за несколько недель начал ласкать ее, и в момент пика страсти пухлое лицо Асии растворилось во тьме, уступив место на подушке другому – с острыми скулами и глазами цвета темных камней.
Голова болит. Руки болят, особенно то место, где только что стояла капельница. От нее чуть легче, но все равно очень тошнит. Есть не хочется. Все время холодно, пальцы просто ледяные, а еще нос и уши. Если резко повернуть голову, что-то вспыхивает и во все стороны расходятся разноцветные круги, яркие, как перья жар-птицы. И еще этот звук, как от колокола, под темечком, такой гулкий – бонг! А потом звон и хруст, будто колокольчики полетели по ступенькам.
Потолок серый, в пятнах, в углу отслоилась штукатурка, а еще там сидит паук и плетет сеть для мошек. На окнах противомоскитные сетки, чем он там питается, бедный? Или тоже сидит на диете? Мама приедет сегодня с работы и заберет домой. А если не сможет, то папа. Они говорят, что волнуются, но на самом деле ничего не понимают, потому что для недостижимого пока результата нужно принимать серьезные усилия. А без этого ничего не получится.
Полина потирает руку и встает, сует ноги в больничные тапки и бредет к туалету в своем стареньком кигуруми, таком застиранном, что даже желтый капюшон с медвежонком выглядит уныло. Она выпила почти литр воды, но моча в унитазе темная, нездорового оттенка, но это все ерунда. Ей негде размяться, потому что это больница, а не спорткомплекс, тут даже растяжку сделать проблема, врачи подлетают и велят не напрягаться, идиоты. А как ей быть?
Она подслушивает разговор врача и родителей. Полине становится гадко, хочется выбежать к ним и надавать доктору по морде. А ведь он ей даже немного нравился, потому что слегка похож на Артемия: такой же темноволосый, крупный и улыбка милая. Но то, как он разговаривает с родителями, повергает Полину в шок.
– Речь вообще о соревнованиях не идет, если она в ближайшее время не возьмет себя в руки. Тут капельницами не обойтись, требуется усиленное питание и строжайший запрет на силовые тренировки. Организму нужно отдохнуть.
– Но у нее режим, – робко возражает мама. Врач вскипает.
– Да какой, к чертям собачьим, режим? У нее уже аноректическая стадия. Ваша дочь сознательно отказывается от пищи, вызывает рвоту, у нее анемия и гипертермия. О чем вы думаете вообще? Хотите потерять ребенка?
– И что нам делать? – Это уже отец. Голос тусклый, отчаявшийся. Полина озирается по сторонам: в любой момент придут медсестры и погонят ее от дверей на лестницу, куда врач увел родителей на разговор. – Мы поговорим с ней… Но…
– Но! Вот именно – но! Ей нужен психотерапевт, – устало говорит врач. – Не помогут ей ваши разговоры. Она вас не услышит и не поймет, потому что в башке туман. Ей внушили, что она жирная, что у нее не получится. Вы ее совсем затюкали с баллами, очками, рекордами, и у нее теперь в голове каша, потому что она себе уже сказала, что плохая и недостойная. От того, что вы один раз ей скажете, что это не так, ничего не изменится. Это долгий и серьезный процесс, ведь она так же долго и целенаправленно гробила себя. Вы должны осознать, что это не болезнь тела, а серьезное психическое расстройство. И потому качество вашей жизни сейчас будет совершенно другим. Не получится просто сказать: «Дочь, не дури!»
– Мы растили ее сильной, – зло говорит отец. – Она разумная девочка и все поймет.
– Ну вот и похороните ее разумной с таким отношением, – жестко отвечает врач. – Ладно… Я вам не нянька, в конце концов. Это ее выбор и ваш в том числе – жить или умирать. Направление к психотерапевту я выпишу. Сходите еще к терапевту своему, пусть вам выпишет препараты по показаниям, гормоны там, нейролептики… Мы сделали все, что могли на данном этапе. Завтра можете забирать ее домой… И не думайте, что это все ерунда и девочке достаточно дать ремня. Она себя загонит такими темпами через месяц, и вы пойдете на кладбище. Не бросайте ее в беде.
– Да никто никого не собирается бросать, – говорит отец с горечью, а мама поддакивает с такой рабской угодливостью, что Полине становится противно.
– Не бросим, не бросим. Мы все выполним. Мы проследим, чтобы ела, и с занятий ее заберем… Я тренеру скажу.
Полина поджимает губы. Скажет она… Мать Артемия боится до жути, его слово закон. Отец тоже не отважится возражать. Но что ей делать? Как теперь бороться с родителями, не забывая, что надо еще готовиться к выступлению. Что бы там ни говорил врач, невесомой она себя не чувствует, но двигаться уже легче. Полина пробует прыгнуть самый простой тулуп прямо в больничном коридоре, и у нее это довольно легко получается, только при приземлении немного кружится голова. Как только ее выпустят, она отработает это движение на льду. Там будет проще, и прыжок получится выше, ведь она уже похудела.
Из больницы ее забирает мать, и они бесконечно долго тащатся в такси. Мать все не решается начать заунывную беседу о том, как надо жить дальше. Она и сама когда-то каталась, только результаты были весьма посредственные, а потом замужество, фигура полетела к чертям, и прощайте, мечты об олимпийском золоте. Все, что не удалось воплотить в жизнь ей, она хотела реализовать в дочери.
С отцом сложнее. Он сажает Полину напротив и долго зло объясняет, что она не права, загубленного здоровья не вернуть и никакие чемпионские титулы его не утешат. Полине хочется выкрикнуть ему в лицо: «А помнишь, как ты ходил по двору и показывал всем мои медали? А помнишь, как ты ушел в двухдневный запой, когда я выиграла чемпионат? Ты гордился моими успехами даже больше меня, а сейчас ты предаешь мои мечты и идеалы?»
Но она молчит. И даже смиренно соглашается, обещает, что будет следить за собой, нормально питаться, лишь бы ее не отлучали от тренировок, на которых ее ждет Арсений, так верящий в нее. И она соглашается попить чаю с какими-то жирными печенюшками, а родители смотрят ей в рот, радуются, пока она давится тяжелым рассыпчатым тестом, а потом ее отвыкший желудок начинает бунтовать. Полина бежит к унитазу и извергает комья прожеванного печенья в унитаз, пока мать держит ее волосы. Обе плачут, и Полина даже не понимает, отчего рыдает: от осознания собственной никчемности или от радости, что в этот день она точно не поправится ни на грамм.