Глава 4
Наверное, я бы забил на просьбу Агаты. Дружба дружбой, но, когда у тебя несколько дел в производстве, не до выяснения обстоятельств смерти какого-то там тренера по фигурному катанию, тем более что убили его не в твоем районе и дела как такового у тебя нет. Так что пару дней я занимался исключительно своими проблемами, точнее – Леркиными. Сестру действительно отчислили за «злостные нарушения дисциплины», вряд ли что-то можно было изменить. Но проректор Павел Костров, который стал причиной отчисления Лерки, не выходил у меня из головы. С ним можно было поговорить, мама намеревалась пасть ему в ноги, но я убедил ее этого не делать. Найдя его соцсети, я вглядывался в фото рано облысевшего мужчины в очках и видел в лице что-то гадкое. Мне мерещился маньяк, что растлевал бедных девчонок, но тому надо было найти доказательства. Я допускал, что Лерка могла преувеличить. Потому я решил проверить.
Даже любительские методы быстро дали весьма пикантные результаты. Первым делом я пробил Кострова даже не по официальным каналам, а просто через интернет, через специальное приложение, а также по ботам, которые показывали, как Костров забит у людей в телефонах. Помимо имени, фамилии и должности, Костров у кого-то был забит как «не брать», «козлина» и «мразь». Вечером, вернувшись с работы, я растолкал Лерку, которая задремала у телевизора, и потребовал вспомнить, не отчисляли ли кого-то из института по надуманным обвинениям. Лерка сразу сообразила, что я имею в виду.
– Я слышала, что в прошлом году была похожая история, но кто и что… Я поспрашиваю у девчонок, – сказала она, и в ее голосе я услышал слабую надежду на справедливость. Она вновь превратилась в маленькую девочку, которой я заплетал косички и мазал зеленкой разбитые коленки.
Утром, когда я собирался пробить Кострова по официальным базам данных, меня вызвали к начальству и жестко потребовали негласно уделить делу убитого Солнцева самое пристальное внимание. Это было странно. Я не верил, что Агата настучала бы на мое бездействие, она и сама была готова спрыгнуть с этой мутной темы в любой момент. Удивляла и формулировка. Заниматься чем-то негласно у нас в отделе было не принято, полковник Зарайский этого не любил. Да и никто из нас не стремился взять себе больше дел, чем имелось, со своими бы справиться. Люди почему-то совершали преступления каждый день, так что в убойном прохлаждаться не получалось. Но обсуждать решения начальника у нас тоже не было привычки.
Личное дело Артемия Солнцева оказалось тонким. Не был, не привлекался, бездетный вдовец, ничего интересного. Проходил свидетелем по делу об убийстве жены, и этот момент меня насторожил. Но дело было в другом районе, требовалось поискать, кто его вел. Да был ли смысл там вообще копаться? Я не то чтобы совсем отрицал совпадения, но убивали в городе и правда каждый день. Был у меня как-то случай, когда последовательно, одного за другим, убили трех мужиков из одной семьи с интервалом в полгода и всем под ребро сунули нож. В Италии бы это назвали вендеттой, у нас же – бытовой алкоголизм, даже несмотря на то что все убийцы были незнакомы друг с другом. Может, это карма, но когда я закрыл дело об убийстве младшего сына из этой семейки, то подумал, как было бы замечательно в графе «причина убийства» писать «злой рок».
Агата позвонила вечером и была крайне раздосадована. Она воспользовалась видеозвонком, за ее спиной виднелась белая стена гостиничного номера с очень плохой картиной из трех мазков краски разного цвета, какая-то стандартная абстрактная ерундовина серийного производства, пошлая и яркая. Узнав об убийстве жены Солнцева, Агата обрадовалась, но, когда поняла, что это случилось несколько лет назад, приуныла.
– Месть отпадает, видимо, – грустно сказала она. – Хотя на фоне здешних страстей это кажется вполне вероятным, но мы не Турция. Узнай побольше у этого дяди Жени. Хотя месть давно бы скисла. Мне видится, что Солнцев сам жену грохнул.
– Какие у тебя там страсти кипят? – подозрительно спросил я. Агата отмахнулась, закинула в рот орех и стала его жевать.
– Меня тревожит наше участие в этом деле, – сказала она. – Все какие-то недомолвки, шепотки. Турецкого инспектора тоже используют втемную. Попробуй поискать, не появится ли в этом деле хоть каким-то боком фамилия Бояджи.
– Это кто?
– Фомин, я пока не знаю, я тут как попка-дурак сижу на жердочке и не сильно отсвечиваю. Домой хочется уже, потому что это какой-то идиотизм.
– Ты хоть искупаться успела?
– Да рано еще, море холодное. Я его толком и не видела. Очень хотела полежать на камешках у воды, но меня довольно быстро утрамбовали в самолет. Я уже в Анкаре.
– Так в Анкаре сходи искупайся, – посоветовал я.
Агата фыркнула и рассмеялась.
– Тут нет моря, Стас. Это же не курортная зона. Ладно, я намереваюсь завтра-послезавтра пообщаться с теми самыми Бояджи и с фигуристами, которых тренировал Солнцев, и, если начальство не будет против, сразу улечу домой.
– Что говорит Интерпол?
Агата скривилась.
– Там какие-то мутные воды и подводные камни. Этот тип… Помнишь, был у тебя в отделе некий Антонов… Ну вот то же самое…
Я помнил Антонова: довольно скользкий тип, который не гнушался подставлять коллег. Карьерист, истерик, мелкий пакостник, он недолго продержался в убойном, поднялся выше и перешел в соседний район на должность замначальника. Меня с ним жизнь больше не сталкивала, как и Агату, но слухи долетали самые мерзкие. Один раз под Антонова начали серьезно копать, но он умудрился вывернуться, так что служебное расследование закончилось ничем. Агата говорила, что он откупился, причем за очень большие деньги. Где он их взял, история умалчивала.
– Возможно, вместе с Солнцевым тут отдыхала некая Виктория Садовская, – сообщила Агата и добавила ядовитым тоном: – Я поискала информацию, она – фигуристка, тренером является кто бы ты думал?
– Торадзе?
– Я всегда говорила, что ты умен, – порадовала она. – Они жили в одной гостинице, сомнительное совпадение, но поговорить с ней у турецких полицейских не вышло, она уже улетела домой. Судя по характеру ранений, она вполне может быть подозреваемой. Пообщайся с ней.
Я записал себе телефон Садовской и пообещал, что встречусь с ней и поговорю. Агата не была уверена, что Садовская захочет с нами общаться, помня о прошлом опыте и о том, как любит Торадзе ставить палки в колеса.
– Нам нужны какие-то неофициальные сведения, – сказала Агата. – Помимо той истории. Никто не хочет говорить о Солнцеве, он вроде бы такая фигура, но про него все молчат, как про жену Цезаря. Я готова сдаться и уехать, Стас. Эта беготня в колесе просто бессмысленна. У тебя есть мысли, кто нам может о нем хоть что-то рассказать?
– Есть у меня один могильничек, – усмехнулся я. – Не факт, что там тоже со мной поговорят, но попробую.
Несмотря на то что спортбар находился в самом центре города, на проходимом месте, народу там было довольно немного. Впрочем, ранний час оправдывал недостаток посетителей. Телевизоры на стенах показывали беззвучную и довольно вялую игру хоккеистов, судя по форме, наших. Ребята гоняли шайбу без огонька, за те четверть часа, что я пил свое пиво и грыз сухарики, не провели ни одной атаки. Бармен уныло протирал стойку и на меня, усевшегося подальше от дверей, поглядывал косо, с подозрением. Не знаю уж, чем я ему не угодил, то ли лицом не вышел, то ли тем, что под пиджаком у меня болталась кобура табельного. Я скорчил ему злую рожу. Бармен торопливо опустил глаза и больше на меня не смотрел. Избавившись от его внимания, я вытащил телефон и пересмотрел сообщения.
Агата явно была раздражена тем, что не контролировала ситуацию, и искренне не понимала, чем она может помочь расследованию турецких коллег. По ее словам, все ее участие сводилось к сидению на брифингах с умным видом, хотя школьных знаний турецкого ей явно не хватало, она понимала лишь каждое десятое слово, а переспрашивать, что происходит, у турецкого Пинкертона ей было стыдно. Когда я легкомысленно ответил, что, по крайней мере, из этой командировки она вынесет новый жизненный опыт и средиземноморский загар, она наорала на меня так, что я надолго запомнил. Хотя чего жаловаться? Я бы не возражал, если бы меня тоже отправили в командировку к морю. Тем не менее я пообещал, что попробую собрать все, что могу, об убитом Солнцеве. Официальная версия никуда не годилась, так что приходилось искать другие источники. И один из них уже шел по направлению ко мне от дверей.
Вошедшая девушка сразу же привлекла к себе нездоровое внимание, поскольку мало того что была невероятно хороша, так еще и размножилась на телеэкранах, на которых транслировали ее лицо: она с ослепительной улыбкой и микрофоном в руке беззвучно шевелила губами, общаясь с фанатами хоккеистов на трибунах. Телеведущая Александра Кротова – Алекс – бывшая фигуристка, бывшая фигурантка громкого дела об убийстве перспективного спортсмена, красавица, нахалка, мечта миллионов, нерешительно обвела бар глазами и, встретившись со мной взглядом, направилась ко мне с непонятным выражением лица – смесь испуга и решимости, будто готовясь прыгнуть в ледяную воду. Я до сих пор недоумевал, почему она не послала меня подальше и согласилась встретиться, и уж вдвойне было непонятно, чего она так испугалась. С того момента, когда мы виделись в последний раз, прошел почти год, она завязала с карьерой фигуристки, ушла на телевидение.
Я встал и отодвинул стул, приглашая ее присесть. Алекс устроилась за столиком и, видимо, взяла себя в руки, поскольку ее лицо приобрело уже знакомое дружелюбно-непроницаемое выражение, с которым она так бесподобно врала на допросах, ни разу не спалившись даже на мелочи.
– Честно говоря, я была очень удивлена, – начала она. – По-моему, больше у вас не осталось никаких вопросов ко мне. Чем обязана, товарищ капитан? Или как у вас там принято говорить? Господин?
– Просто Стас. Можно на «ты»? – спросил я. Алекс на миг нахмурилась, но кивнула. – Встреча насквозь неофициальная. Мне нужно с кем-то поговорить об одном человечке, но знакомых у меня в этой сфере немного. А понять, кто это такой, очень нужно.