Под конец тренировки у нее уже нет сил, и, когда она, прервав катание на середине, понуро опускает плечи и медленно катит к бортику, Торадзе бросает ей в спину:
– Мешок с говном! Готовиться надо к выступлению, а не трахаться с кем попало в чужих койках!
Ужасно то, что все это слышат. Торадзе все знает. Будь на ее месте кто-то другой, Вика не осталась бы в долгу. Она давно отточила язычок и привыкла к словесным баталиям, иногда они даже помогали. Но спорить с Торадзе себе дороже, старуха коварна, злопамятна и способна воробья в поле загонять. Ладно, Вика потерпит, чтобы потом, когда на нее свалятся все титулы, пнуть старую ведьму под зад и уехать в Штаты. Тем более что оттуда давно уже делают заманчивые предложения, денег больше, контракты лучше. Торадзе знает о заморских предложениях, она всегда все знает, но Вике хватает хитрости строить из себя простодушную дурочку, которой очень нравится на родине. Артемий должен был ей помочь, именно с этой целью она и летала в Турцию. Агент, представляющий интересы сборной США, должен был прилететь в Турцию, но встречу Вике никто не назначил, и потому ей следовало самой взять быка за рога, а для этого нужен был Солнцев. Она планировала поговорить, обеспечить себе безопасные пути отхода и захомутать его в тренеры. Но он ушел в ночь и не вернулся, подлец, ничтожество, гад!
Перед тем как пойти в душ, Вика проверяет телефон. От Солнцева ничего. Куча сообщений и пропущенных звонков, но от него – по нулям, будто ему безразличны ее страдания и чувства. Она встает под душ и включает максимально горячую воду, которую только может терпеть, а затем резко холодную и ахает, когда ледяные струи бьют по коже наотмашь. Зато в голове сразу проясняется, включается привычный режим автопилота.
Вика живет на этом режиме несколько дней. Завтраки, обеды, ужин мы пропускаем, потому что надо быть в форме, тренажерный зал, массажист, каток, сон. Суровые взгляды Торадзе теплеют, она уже не отпускает язвительных комментариев в таких количествах, старая кошелка! Вика выбрасывает Солнцева из головы. Ничего, еще сам приползет, она унижаться не намерена, не дай бог рухнуть на ту же позицию, что Полинка, это же со стыда сгоришь.
А потом настает этот день.
После тренировки ее останавливает Ксюша Журавлева с каким-то странным выражением лица, вроде скорби или сочувствия, но глаза горят жадным огнем.
– Вика, ты слышала? Артемия Солнцева убили.
Вика спотыкается и роняет сумку с формой.
– Что?
– Да, представляешь! – жарко дышит в ухо Ксения. – Говорят, застрелили в Турции. Мне Саша Кротова позвонила, говорит, там какая-то страшная история, сплошное мясо. Очень загадочное дело, говорят, киллер преследовал его несколько дней. А я еще подумала, как ты это перенесла?
– В каком смысле… я перенесла? – говорит Вика.
Ксюша притворно удивляется.
– Ой, я думала, что вы там вместе были?
– С чего вдруг? Я ездила просто отдохнуть на пару дней. Хотелось на солнышке поваляться.
Голос Вики звучит зло и неприязненно, ей подсознательно хочется быть подальше от этой истории, но одновременно сердце обливается кровью. Артемий убит? Его застрелили? Ксения скорбно поджимает губы.
– Значит, я ошиблась, и ты туда вместе с Торадзе летала…
– Да почему с Торадзе-то? – взрывается Вика. – Я что, без Софико не могу куда-то сходить или слетать? Я девочка маленькая? И вообще…
Прежде чем она придумывает, что, собственно, «вообще», ее осеняет, и она, схватив Ксюшу за руку, спрашивает:
– Погоди, Софико летала в Турцию?
– На пару дней, – радостно сообщает Ксюша. – Ленка, ну секретарша ее, билеты заказывала, я сама видела.
Вика начинает лихорадочно соображать. Торадзе не собиралась в Турцию, во всяком случае, она ничего не говорила о своих планах. В самолете ее не было, но это ни о чем не говорит, рейсов хватает. Артемий тоже не был в курсе…
Или был? Не предал ли он Вику? Не рассказал ли старой вешалке о ее планах? И почему за ним бегал киллер? Неужели Артемий был для кого-то так опасен? Сашка Кротова наверняка знает больше, надо позвонить, она же из своих, обязательно расскажет все, что ей известно… Но Торадзе знает еще больше и должна ответить!
Вика несется в кабинет Торадзе, рывком открывает двери приемной, отталкивает в сторону секретаршу Ленку, некрасивую прыщавую дуру, что пытается помешать. Торадзе нет за столом, она пристроилась на крохотной ажурной софе у окна и пялится в телефон. Злые слова уже готовы сорваться с губ Вики, но в самый ответственный момент горло перехватывает, и она хрипло спрашивает:
– Артемия… убили?
Торадзе откладывает телефон в сторону и раскрывает объятия. Вика падает на ее объемную грудь и рыдает, размазывая слезы по лицу, а тренер гладит ее по волосам и ласково, как мама, шепчет:
– Что поделать, девочка моя? Что поделать? Жизнь такая жестокая. Бедный мой Артем, как же мне его жалко. Сколько лет мы бок о бок на льду, сколько схваток было и с другими, и между собой… как мы друг друга ценили, как любили, как переживали победы и неудачи… Я его безмерно уважала, это ведь не просто спортсмен был, почти бог. Такая потеря, деточка моя, такая потеря для всех… Я никогда не забуду наши разговоры, даже перепалки… Как он шутил, как он смеялся… У меня сердце кровью обливается, когда я думаю, что он больше не скажет мне «моя царица»…
Торадзе плачет, и Вика тоже, но в ее уши сквозь вату переживаний пробираются ядовитые щупальца, вонзаясь в мозг с кислотной усмешкой. Торадзе была в Турции, и Артемий говорил именно с ней, иначе кого еще он мог назвать в разговоре царицей?
Я поднялся утром, как всегда, самым первым, занял ванную, побрился и принял душ. Пока я мылся, мама подогрела мне суп и вчерашнюю картошку с мясом и грибами. Когда я вышел на кухню, она стояла у окна и курила.
– С добрым утром. Я бы сам все сделал, – сказал я и чмокнул ее в висок. Она погладила меня по руке.
– Все равно вставать… Что ты думаешь о Лерке и ее рассказе?
Я пожал плечами. История нуждалась в проверке, вчера сестра рассказала обо всем родителям. Мама пришла в ужас, отец схватился за сердце и порывался бежать в институт, бить морду Кострову, звонить журналистам, чтобы вывести подлеца на чистую воду. Успокоить его удалось с большим трудом, причем Лерка испугалась больше всех, расплакалась, начала лепетать что-то маловразумительное, мол, плевала она на эту учебу, вполне может выйти на работу в «Шоколадницу», заработает денег и оставит нас в покое. Мне же не давал покоя вопрос: рассказала ли она всю правду?
– Она может врать? – спросила мама.
– Я не знаю.
– Стас, ну как это? Уж ты должен знать ее лучше всех.
– Мам, я не знаю. Мне хочется верить безоговорочно, проще всего обвинить какого-то постороннего мужика во всех ее бедах, но я всякого на работе повидал, в том числе и несостоявшихся изнасилований, которые бог знает чем оборачивались. Что, если Лерка и правда вела себя как полная тварь? Ты же знаешь, она это может. А когда ее отчислили, придумала историю с домогательствами, чтобы оправдаться перед нами.
– Думаешь, нам не было бы легче, если бы ее просто выставили? – с вызовом спросила мама. – Отец бы не хватался за топор, а потом за сердце.
– В том случае она была бы виновата. А здесь виноват проректор. Большая разница, на кого злиться. Сейчас Лерка жертва. Мне кажется странным, что этот Костров начал приставать к ней только сейчас, в апреле месяце. Но история слишком дикая, чтобы ее запросто придумать, это не в ее стиле. Думаю, что доля правды в ее словах точно есть.
– Морда у этого Кострова противная, – сказала мама. – Губы слюнявые, и глаза все время бегают. Я склонна поверить родной дочери.
– Я тоже, но горячку мы пороть не будем. Надеюсь, Лерка не орала там, что у нее брат – мент и всех тут пересажает. Мне еще служебного расследования не хватало.
– Завтракай и езжай на службу, – сказала мама и ушла. Отец на работу не пошел, ему все еще нездоровилось со вчерашнего дня, к завтраку он не вышел. Лерка тоже дрыхла. Я доел, сунул тарелки в раковину и побежал на улицу. Едва я завел мотор, как Лерка, лохматая, в спортивных штанах, в майке наизнанку и ветровке, вылетела из подъезда, перегородила мне дорогу. Я нажал на тормоз и выругался, Лерка открыла дверь и молниеносно уселась рядом.
– Ты чего выперлась? Да еще под колеса лезешь, – сердито спросил я. – Хотела, чтобы я тебя переехал?
– Ты куда сейчас? – спросила она. Изо рта у нее пахло, я поморщился, она протянула руку: – Дай жвачку, я зубы не почистила… Мне надо по делам.
– Я еду на работу, и подвозить тебя некогда. Могу до метро подкинуть.
Лерка проигнорировала мое предложение, раскопала хлам в бардачке, нашла жвачку, закинула в рот сразу две подушечки и стала их яростно пережевывать.
– А чем ты сегодня будешь заниматься? – спросила она с вызовом. – Бомжей у вокзала гонять? Или трясти бабки с сутенеров?
– Работой буду заниматься. Обычной ментовской работой, которой у меня много. Буду опрашивать свидетелей, ездить на трупы и грабежи, писать отчеты. Где тебя высадить?
– Да езжай, куда ехал, я просто кое-что тебе рассказать хотела, пока родители не слышат, им и вчерашнего хватило, – сказала Лерка, и ее голос дрогнул. – Я тут нашла девчонку одну, которую турнули в прошлом году якобы за прогулы и неуспеваемость, но на самом деле там тоже Костров тянул свои липкие ручонки. В общем, он закрылся с ней в кабинете, начал лапать, она как-то вырвалась. Не знаю, до чего он успел дойти, но ее выгнали. Она хотела идти к его жене, но передумала. Сейчас где-то в салоне стрижет собак. Хочу сегодня к ней сгонять, пообщаться.
– Давай лучше я.
– Нет, – помотала головой Лерка. – Они ее там так запугали, что она с полицией разговаривать точно не будет. Сперва я ее обработаю. Может, удастся подать коллективную заяву?
– Ты понимаешь, что это тяжело доказуемая история? – спросил я. – Домогательство и секс по принуждению – вещи разные. Он запросто отбрешется.