– Нет, постой! – рычит он. – Смотри на себя! Смотри!
И она смотрит. И теперь уже не кажется себе такой красивой, как час назад. Перед ней существо с землистой кожей, запавшими глазами, редкими бесцветными волосами, истощенное до невозможности. Это не спортсменка, это уродина, узница концлагеря, забальзамированная мумия, кто угодно, но только не будущая олимпийская чемпионка.
– Такая спортсменка мне в команде не нужна, – презрительно говорит Артемий. – Тебя любая дебютантка сделает как девочку. В общем, мы с тобой прощаемся. Ты не оправдала моих ожиданий.
За стенкой ахает мать: подслушивает. Но Полине, из глаз которой льются слезы, не до ее переживаний. Что значат ахи матери, когда ее судьба разрушена? Артемий отпускает Полину и поворачивается к дверям. У Полины трясется подбородок, она собирает всю волю в кулак, чтобы не разрыдаться, но потом всхлипывает. Артемий останавливается и, повернув голову вбок, говорит все с тем же презрением:
– Впрочем, я сегодня добрый. Даю тебе последний шанс. До чемпионата еще восемь месяцев. За два ты должна набрать прежнюю форму. Сегодня же созвонишься с диетологом, начнешь питаться как следует. Как только врачи разрешат тебе тренироваться, я еще раз с тобой встречусь и решу, выпускать ли тебя на лед. А до тех пор на глаза мне не попадайся!
Растерянная Полина не находит сил даже попрощаться, когда он выходит из комнаты и еще минуты две о чем-то говорит с матерью. Та бормочет слова благодарности или что-то в этом духе, Полина не может распознать. Обессиленная, она сползает на пол и сидит так несколько минут. Она даже не слышит, как уходит Артемий, но в голове, сквозь спутанную темноту, электролампочкой светит надежда: если она наберет нужную форму, ее оставят в команде и допустят к соревнованиям. Худой она Артемию не понравилась, толстой тоже, значит, нужно стать чем-то средним, а это проще простого, надо всего-то набрать пару кило. Полина поднимается и выходит на кухню.
– Мама, – срывающимся голосом говорит она, – у нас есть суп?
– Куриный, – дрожащим голосом отвечает мать. – Я сварила, как чуяла, что ты поесть захочешь. Налить? Или попозже, когда отец с работы придет?
– Налей, – говорит Полина. – А когда отец придет, я еще поем.
Обрадованная мать помещает миску с супом в микроволновку, а потом, обхватив полотенцем, вынимает и ставит перед дочкой на стол, туда же идут и хлеб, которого Полина не ела уже года три, домашние соленья, тугие безвкусные магазинные помидоры и огурцы. Порция кажется Полине огромной, хотя перед ней крошечная, почти кукольная супница. Запах куриного бульона кажется Полине отвратительным, но ей надо есть, и она глотает суп, надеясь, что к ней придет аппетит. На кону возвращение в команду, а потом – попадание в сборную, то, о чем она мечтает все эти годы.
С огромным трудом она доедает суп, мотает головой на предложение матери о добавке. Ей уже дурно, в животе что-то бултыхается, плещется по стенкам и просится наружу. Полина слабо улыбается, видя радость в глазах матери, а потом сгибается пополам и ее выворачивает наизнанку, прямо на свежевымытый пол.
Про похороны Артемия ничего не было известно, тело вроде бы даже не доставили из Турции, поскольку наследников у тренера не оказалось. Точнее, не нашлось желающих заниматься этим хлопотным и неблагодарным делом. А имущество уже делили, если верить слухам, потому что даже в ледовый дворец приходили какие-то мутные типы с трясущимися руками и расспрашивали всех подряд, что принадлежало Солнцеву и можно ли закабалить его учениц, как древних наложниц. Причем делали это люди, далекие от спорта, ничего в нем не понимающие, искренне верящие, что права на живых людей, их достижения, награды, физическую форму тоже принадлежат им. Виктория радуется, что вся эта ядовитая суета обходит ее стороной, поскольку Артемий только ставил ей программу, официально она с ним не тренировалась, а вот девчонки уже наплакались. Ксюша Журавлева с возмущением рассказала, что к ней в раздевалку ввалилась какая-то истеричная жирная баба и заявила, что теперь она – Ксюшин тренер, поскольку является двоюродной сестрой Артемия. Борзая Ксюша увещевать бабу не стала и вломила ей так, что та с визгом вылетела из раздевалки и больше не приходила.
Торадзе ведет себя странно, и Вику напрягает ее молчание, неодобрительное, мрачное, сопровождаемое косыми взглядами. Старуха явно знает больше, чем говорит. На тренировках она даже не смотрит толком в Викину сторону. Та вспоминает: нечто подобное было с Алекс – Сашкой Кротовой, звездой теленовостей, что раньше старательно резала коньками лед, да так и не добилась никаких впечатляющих результатов. Перед тем как изгнать Сашку из команды, Торадзе ее игнорировала несколько недель, не реагируя ни на удачные каскады, ни на падения. Алекс не выдержала прессинга и ушла с гордо поднятой головой, не особо прогадав. Теперь она все время торчит в ящике, сверкая белозубой улыбкой. Ее пышный бюст, так не нравившийся тренеру, теперь мечта всех мужиков, что смотрят спортивный канал. Уходя с тренировки, Вика все думает о Сашке и, не выдержав, звонит ей, назначая встречу у себя дома.
Алекс прилетает в назначенное время, хотя они раньше не сказать чтобы дружили. Алекс старше на несколько лет, Вика на момент ее ухода наступала на пятки другой приме, Алисе Серебряковой, но в полную силу еще не вошла, отчего ее как малышню всерьез никто не воспринимал. Потому Вика даже удивляется, что Алекс в ее нынешнем звездном статусе подрывается и мчит к бывшей сокоманднице. Когда Вика открывает гостье дверь, та с порога вручает ей бутылку вина и пакет с какой-то снедью.
– Еле доехала, – радостно говорит Алекс, целует Вику в щеку и, торопливо скинув туфли, спрашивает: – Где у тебя туалет?
– Направо, – оторопело говорит Вика, руки которой оттягивает минимум три кило еды. – Куда ты столько набрала?
– Что? – кричит Алекс с унитаза.
– Куда столько еды купила? У меня же режим, ты же должна понимать.
– Ну не сидеть же нам насухую, – безмятежно возражает Алекс за дверями. – Тебя же никто не заставляет все жрать. Чисто символически можешь пригубить, вино, кстати, очень хорошее. Я его после сложных эфиров пью, чтобы расслабиться. Бокальчик, и я уже спокойна и весела, что и тебе советую.
В ванной рычит смыв унитаза, затем льется вода из крана. Вика накрывает на стол, точнее, водружает на уже сервированный бутылку вина и фрукты. Алекс быстренько осматривает квартиру.
– Уютно у тебя тут, – констатирует она. – Чистенько, порядок кругом.
– У тебя не так?
– О, да моя квартира выглядит как бордель после драки, особенно утром, – смеется Алекс. – Я встаю в четыре утра, мою голову и бегом в машину, ни завтрака, ни кофе, иначе опоздаю. Костюмы с собой в чехлах, потом меня приводят в порядок, красят, чистят перья. Ну а когда возвращаюсь, сразу падаю спать. И так пять дней в неделю. Но мне нравится. Я долго думала, есть ли жизнь после льда. Оказывается, есть, и очень даже неплохая.
– Не жалеешь, что не попала в сборную? – спрашивает Вика и пытается открыть бутылку. Штопор продырявил пробку насквозь, и она теперь не поддается. Алекс с усмешкой смотрит на Викины мучения, забирает бутылку и легко, как заправский бармен, открывает ее. Видно, что опыт есть, не то что у неумехи Вики.
– Жалею, – легко признается Алекс, только в голосе ни капли печали, то ли врет, то ли отгорело, отболело. – Но у меня шансов не имелось. Катались три подружки, одна за всех, все за одну. Если что, я была Портосом, самая мощная и здоровая. Потому меня и выперли, куда мне на Олимпиаду с такой грудью? Она же меня перевешивала, на поворотах заносило. Печально другое: подружки мои тоже в сборную не попали, а вроде были перспективные.
– Кроме Серебряковой, – уточняет Вика. Алекс кривится.
– Мы никогда не дружили с ней, мразью высокомерной. Представляю, что она сейчас о тебе думает и говорит.
– Это да, – соглашается Вика, вспоминая злой язык Алисы Серебряковой, Снежной королевы российского спортивного льда, которой на пятки стала наступать Ледяная царица. Серебрякова никогда не упускала возможности поддеть Вику. И на тренировках не молчала, и в интервью небрежно швыряла уничижительные слова, мол, дорасти, салага, сперва, прежде чем на трон претендовать. Узнай Алиса о желании Вики сбежать в США, заклевала бы, как ворона.
– Так что я, конечно, жалею, потому что в умелых руках из меня в свое время могло что-то получиться, – изрекает Алекс и протягивает Вике бокал с вином. – Держи… Займись мной в свое время Солнцев, я бы блистала. Но Торадзе его к нам не подпускала, а сама сделала ставку на Алиску. И, знаешь, лучше уж как я, чем как мои подружки. А ведь год назад они еще могли чего-то добиться. И где они? А нет их. Конец карьере. Давай за нас…
Бокалы звонко стукаются друг о друга. Вика делает робкий глоток, и ей неожиданно нравится. Вино терпкое, сладкое, богатое, без газов, ей никогда не нравилось шампанское и игристые вина, а вот это, наполненное солнцем, очень вкусное. Но у нее режим, ей нельзя много, и Вика решительно ставит бокал на стол. Алекс выпивает свой до половины и торопливо закидывает в рот дольки мандарина, будто закусывает водку. На удивленно поднятые вверх брови Вики Алекс округляет глаза:
– Что? Я не ела еще с утра, только две чашки кофе выпила. Я же сегодня матч вела. Наши играли отвратительно, все-таки без Антохи Романова команда уже не та…
Вика вежливо молчит. Нападающего Антона Романова убили в прошлом году, и Алекс была одной из последних, кто видел его живым, ее даже в ментовку тягали, а это тоже репутация. Вика не решается спросить: в курсе ли Алекс, что смерть Романова и ее касательная причастность к делу стала одной из причин, по которой Торадзе избавилась сперва от нее, а потом и от двух других девчонок, не решившись выбросить из команды только истинную звезду Алису Серебрякову. Сделав еще один глоток, Вика все же задает этот вопрос. Алекс сразу скучнеет лицом, а потом сжимает губы.
– Мразь, – припечатывает она, и Вика сперва думает, что оскорбление адресовано ей. Алекс залпом допивает свое вино и наливает еще, щедро, да так, что красная жидкость переливается через край, потом наполняет бокал Вики и ставит пустую бутылку на пол. – Софа меня давно не любила, но вот так выставить, да еще и от девчонок избавиться, – это верх подлости. Алисе дорогу расчищала, что ли? Но это так глупо, мы же не представляли для нее угрозы, были скорее страховкой. Думаю, дело не в этом.