– Не могу поклясться, конечно, ведь слухов ходило очень много, но теперь мне кажется, он не имел отношения к убийству жены, – задумчиво сказала Алекс. – Нет, конечно, Солнцев не был святым. Я знаю, что он трахал все, что шевелится. Но ведь не насиловал же? И не принуждал. К нему все в койку сами прыгали, и с большим удовольствием, и ведь ни одна женщина потом не закатила скандал, не побежала к сопернице драть волосы и ресницы.
– А еще его тесть уже после смерти Ирины долго продвигал его по служебной лестнице и даже пытался сделать министром, – припомнил я. – Если бы Эдуард Таранов подозревал Солнцева в смерти дочери, вряд ли бы он так старательно тащил его наверх. Таранов мог знать, кто причастен к убийству Ирины, и понимал, что Артемий тут ни при чем.
– Я вот что думаю, – сказала Алекс, – если разобраться, то особо в биографии Артемия нет темных пятен. Ну, кроме, пожалуй, той девчонки, что умерла от анорексии. Но у Полины явно кукуха улетела. Он ей велел похудеть, и она отощала так, что просто умерла. Но это в любой момент можно было прекратить, не знаю, куда родители смотрели. Так что и это не в счет. Поля была в Артемия влюблена, скажи он ей спрыгнуть с крыши, она бы сиганула не раздумывая. Остается тот мутный бизнес жены, которым он занялся после ее смерти. Но Вика ничего про это не знает.
Алекс помолчала и добавила обреченным тоном:
– И вообще, это лишь мои предположения. После откровений Вики все с ног на голову перевернулось.
– Не переживай, – сказал я и поднялся. – Спасибо за чай. И за информацию.
– Я тебе хоть немного помогла?
– Помогла, и даже очень. Думаю, что в этом деле наметился прорыв.
– Ладно, – сказала Алекс, тоже встала и нервно пожала плечами. Мне показалось, что она немного расстроена. – Надеюсь, ты не пожалел, что тащился в такую даль ради пустого разговора. Все-таки мне кажется, что я сказала слишком мало.
– Я не пожалел. И тебе зря кажется, – улыбнулся я.
Наверное, это было каким-то переломным моментом, а может, так произошло потому, что эта квартирка была чертовски тесной, но она меня вдруг поцеловала по-взрослому, а я только на второй секунде понял, что отвечаю, а мои руки лезут куда-то под халат. А еще через мгновение мы осознали, что целоваться куда удобнее на толстом матрасе посреди комнаты. Мы и целовались, и одежда куда-то делась сама собой, а потом вообще все завертелось и взорвалось желтыми искрами, в которых остались только мы вдвоем.
Я остался у Алекс на ночь. Она растолкала меня в четыре утра, сообщив, что ей надо на студию. Если учесть, что проспали мы от силы часа два, мое состояние можно представить. Я отвез ее на работу и подумал: что делать дальше? К моменту, пока я доберусь домой, надо будет собираться на работу, так что, прикинув, я поехал сразу на службу, добрался до кабинета и, сдвинув стулья, прилег отдохнуть, как частенько делал в юности, только-только получив погоны. Заснул я моментально и даже увидел какой-то сон, только не успел его запомнить, поскольку из забытья меня вырвал телефонный звонок. Я дернулся, стулья разъехались – и я приземлился на пол, злой как черт на себя, телефон и, конечно же, на Литухина, которому почему-то приспичило позвонить в половине восьмого.
– Литухин, у нас мэра грохнули, раз ты мне в такую рань звонишь? – зло спросил я, игнорируя его торопливое «алло?».
– Да если бы, – безрадостно ответил Литухин, и я сразу насторожился. – Шеф, ты бы подъехал вот прямо сейчас к соседям в отделение на Зорге. Вот прям не откладывая, до планерки.
Тон Данила мне не понравился, а затылок резко похолодел.
– И что там?
– Да родственница там твоя, – ответил Литухин. – Я уж пытался как-то сам, но там потерпевший верещит, и просто так ее не выпустят. Надо договариваться. Наделала она шуму. Ты уж побыстрее…
Пока я мчал на улицу Зорге, лихорадочно соображая, что могла натворить Лерка, в голове вертелось: почему Зорге? Мы живем далеко, институт находится в другой стороне. Чем так переклинило сестру, что она поехала сюда, да еще рано утром? Или же она, как и я, ночевала не дома? В самом низу живота ворочалась неприятная тяжесть предчувствия чего-то ужасного, да еще Литухин, зараза, ничего по телефону не сказал, а значит, дело плохо.
Дело было действительно плохо. Когда я увидел Лерку в обезьяннике, то чуть в обморок не упал. Она вся была в крови. Рядом сидела точно такая же деваха, но обе вроде бы чувствовали себя довольно бодро, поскольку Лерка при виде меня торопливо закрыла руками лицо, но потом убрала ладони и поглядела на меня с вызовом, сверкая голубыми глазищами. Помирать она, кажется, не собиралась. У дежурки топтался Литухин, который при виде меня тоже восторга не испытал и рад был бы смыться, но совесть не позволила.
– Говори, – приказал я, пожав ему руку.
На Зорге проживал Костров, который рано утром отправился на работу. Лерка с подельницей подкараулили его у подъезда и закидали презервативами, наполненными свиной кровью. Юркий Костров пытался отбиться, парочка снарядов лопнула в руках нападавших, так что Лерка и ее подружка тоже оказались залиты кровищей. На беду сестры, мимо проезжали патрульные, которые быстро скрутили и утрамбовали девчонок в машину вместе, кстати, с Костровым. В патрульке эта троица еще и подралась. В отделении Костров, размахивая паспортом и служебным удостоверением, накатал на Лерку заявление. Ситуацию осложнил еще и момент, что мимо проходила толпа народу, вооруженная телефонами, и с удовольствием все засняла на камеры. В отделении быстро выяснили, чья Лерка сестра, но она упросила позвонить не мне, а Литухину, который тут же примчался и попытался разрулить ситуацию.
– Видео уже во всех городских пабликах, – сказал Литухин. – Через час будет известно, кто она такая. Я попытался поговорить с этим Костровым, но он брызжет слюной и требует наказания. Шеф, а что вообще происходит? С чего она так поступила?
– Чего она тебе звонит? – спросил я. Литухин развел руками.
– Так побоялась. Сказала, что ты ей весь мозг вынесешь.
– Там нечего выносить, – отмахнулся я. – Где этот пострадавший гражданин?
– Домой уехал. Написал заявление и укатил. Полчаса тут плескался в раковине, но так и не отмылся. Таксисты не хотели его везти, но потом все же взяли. А что он сделал?
– Долгая история, – вздохнул я. – Долгая и неприятная. Ладно, пойду договариваться. Может, удастся все замять по-тихому.
В машине Лерка и ее подружка сидели как мыши. На заднее сиденье я накинул старый драный плед, который использовался для таких вот исключительных случаев, когда требовалось перевезти что-то грязное, не испачкав чехлов, после дождя, например. Как-то меня, пьяного в дым, домой вез Литухин, а я валялся на заднем сиденье на этом самом пледе. Даже после многочисленных попыток отстирать плед уже не удавалось, но выбрасывать было жаль, он так-то целый, не прохудившийся ни в одном месте, так что может служить еще долгие годы.
Первым делом я отвез домой подружку Лерки. Звали ее Оксана Смирнова, и она была той самой студенткой, исключенной за оплеуху Кострову. Все это Лерка торопливо вывалила на меня, пока я, предупредив начальство, что задержусь по семейным обстоятельствам, рулил по проспекту.
– Я же тебе русским языком сказал: не делай ничего! – рыкнул я. – Ты понимаешь, в какое положение ты меня сейчас поставила? И сами подставились, две дуры! Какого хрена вы все это затеяли? Кто сейчас вам поверит? Подумают, что вы ненормальные! Это ж надо, облить кровью человека средь бела дня, да еще под камерами! Ты понимаешь, что меня сейчас порвут?
– Ты обещал! – яростно возразила Лерка. – Обещал и ничего не сделал! Сколько еще я могла ждать?
– Ты ждала всего пару дней! – заорал я. – Долбаных пару дней! Твоя девичья честь бы не пострадала, подожди ты еще немного! Твой Костров – не урка! К нему не придешь быковать! Там нужен был тонкий подход, а теперь моя сестра будет во всех новостях, а он выглядит жертвой!
– Жертвы здесь мы! – завопила Лерка. – Он распускал свои поганые руки! Он меня трогал, ты понимаешь? Это плешивое чмо трогало меня за грудь! Он запускал пальцы мне под юбку! А ты просишь меня подождать? Он получил, что заслужил!
– А теперь и вы получите! Хулиганка – это статья. Ну ничего, отделаетесь условкой. Еще одна веха в твоей биографии. Будет чем похвастать перед подружками.
– А тебе лишь бы с тобой ничего не случилось, – едко заметила Лерка. – Уже наметил себе очередную звездочку на погоны? Боишься, что из-за хулиганки-сестры майора не дадут?
– Боюсь! – заорал я. Да так, что Лерка и ее подружка головы вжали в плечи. – Боюсь, что меня вообще без погонов оставят! Выкинут на улицу, потому что у меня сестра – дура набитая!
– То есть тебе меня не жаль? И козлина тот пусть себе ходит?
– Мне. Тебя. Жаль, – веско, вдалбливая слова, как кувалдой, сказал я. – И козлу этому я все равно всю малину обломаю. Но это не минутное дело. Я не могу просто ему рожу разбить, все-таки я в органах работаю. Но я могу очень многое. И потому я просил тебя не лезть.
– Ничего ты не сделаешь, – мертвым голосом сказала Лерка. – Побоишься. А такие, как я, будут и дальше терпеть. Или вылетать из института ни за что.
– Посмотрим, – ответил я. – Сейчас главное от этого кровавого дела отмазаться с наименьшими потерями.
Глава 7
Необратимость.
Полина не знает значения этого слова, но тем краешком мозга, что еще борется за едва теплящуюся жизнь, понимает, что это что-то фатальное, безнадежное и возврата в прежнюю жизнь – ни в какую прежнюю жизнь – уже не будет. Ей так плохо, как никогда раньше, и когда она выныривает на поверхность реальности, то думает, что очень хочет жить, пусть без всего, без льда, коньков, рекордов. Просто жить как человек, смотреть телевизор, гулять, нюхать цветы и купаться в море. Если бы еще можно было как-то не есть, ведь мысли о еде вызывают все то же отвращение. Ее попытка послушаться тренера и вернуться обратно провалилась, и, оказавшись в больнице, Полина подслушала разговор врача и родителей, который и сказал это слово «необратимость». И что они сделают все возможное, но нужно, чтобы Полина и сама боролась. А она уже не может и не очень хочет бороться. Вот бы ее боль и страдания просто прошли сами по себе. А она бы отдохнула. Отдохнуть хочется больше всего.