– Ваша дочка вряд ли станет молчать, кто ее папа.
– А сестрица твоя что? Молчала, что брат опер?
– Молчала. Стремно ей. Глядишь, обошлись бы без выяснения отношений.
– Ну, будем поглядеть, – задумчиво сказал шеф и отправил меня работать. Через два дня он вновь вызвал меня и провел краткий инструктаж, снабдив нужными данными и велев строго-настрого не упоминать нигде его имя. За оставшийся вечер я провел колоссальную работу, вернувшись домой почти ночью, усталый, но довольный. Так что вопросы Агаты могли подождать.
Ректор, Алла Васильевна Терешкова, элегантная дама лет пятидесяти, облаченная в вызывающе красный брючный костюм, моему визиту не обрадовалась, неприязненно поглядев на меня сквозь стекла вытянутых, усыпанных стразами очков. Однако выгонять меня не стала, учитывая, что я явился в форме, и даже попросила секретаря приготовить нам кофе. Свой она выпила, я к чашке не прикоснулся.
– Станислав Сергеевич, я даже не знаю, чем можно в этой ситуации помочь. Валерия – трудная студентка, на нее неоднократно поступали жалобы, но чтобы облить проректора свиной кровью… Или же посреди зачета ударить за то, что ее подловили на шпаргалке…
– Это версия Кострова?
– Ну послушайте, – вздохнула Терешкова, – тут не до версий, если весь интернет пересматривает видео. А на нем отчетливо видно и Кострова, и вашу сестру, и еще одну нашу бывшую студентку. Тут никакие доказательства не нужны, улики, как у вас говорят, налицо.
– И вы никогда не рассматривали вариант, что девушки говорят правду?
– Какую? Что Костров их домогался? Ой, Станислав Сергеевич, ну бросьте, вы же видели Кострова. Это интеллигентнейший человек, он мухи не обидит, мы же перед приемом на работу проверяли его карточку. Про нас всех студенты распространяют всяческие слухи, особенно стараются те, кто не успевает по ряду дисциплин. Я понимаю их где-то, им надо оправдаться в глазах родственников. Вот они и выдумывают всякую ересь, чтобы казаться обиженными и обделенными. Знали бы вы, что говорят про меня…
– Вы так хорошо знаете Кострова, чтобы ручаться за него?
– Он работает у нас уже шестой год, так что – да, я хорошо знаю Кострова и могу поручиться, что все эти наветы на него – абсолютная ложь!
– И вы знаете, как обстоят у него дела на личном фронте?
Терешкова помрачнела.
– На что вы намекаете? Ну да, Павел Андреевич разведен, и что из этого? Ну не сложилась у него личная жизнь, только развод еще не делает из него монстра. Алименты он выплачивает регулярно, насколько я знаю, это надо в бухгалтерии уточнить…
– А до того, как прийти сюда, где Костров работал?
– Я не помню, в каком-то белорусском университете, он же переехал в Россию несколько лет назад… Послушайте, товарищ капитан, я не понимаю сути ваших расспросов. Кажется, мы здесь обсуждали поведение вашей сестры?
– Не совсем, – улыбнулся я и открыл принесенную с собой папку. – Костров принял российское гражданство, и когда вы проверяли его документы, то, конечно же, никакой судимости не увидели. Поэтому вы не знали, что в Белоруссии Костров дважды был в суде. И знаете за что? Его обвиняли в сексуальных домогательствах студенток. Срок он не отбывал, поскольку дело прекратили по примирению сторон. Оба раза, вот вам документы. Они на белорусском, но вы разберетесь. После второго дела жена Кострова подала на развод. Он уехал в Россию, сменил гражданство, тогда это было проще. В личном деле судимости не отобразились. В посольстве его, конечно, проверяли, и, если бы Кострова осудили, он мог бы и не получить новый паспорт, но так как девочки отказались от своих заявлений, все прошло гладко. До развода Костровы жили в трехкомнатной квартире, сейчас его жена и дочь живут в общежитии, здесь Костров снимает себе квартиру. Также раньше у него была машина, сейчас ее нет. Я так полагаю, что ему пришлось откупаться за свои грехи.
– Этого не может быть, – сказала Терешкова ледяным тоном. – Мы делали запрос.
– На запрос такого рода вам может дать ответ только МВД, а в родном универе ему, естественно, дали положительную характеристику. Копни вы чуть глубже, вы бы тоже получили исчерпывающую информацию. Вам было бы проще, не меняй он гражданство, но сведения даже из дружественных стран кому попало не разглашают. А для вас его репутация была безупречной.
– Я не верю, – выдохнула ректор.
– Понимаю. А вот копии показаний пострадавших девушек. Они как под копирку совпадают с тем, что рассказали мне Валерия и ее знакомая. Удивительно, правда, когда незнакомые девушки, при этом проживающие в разных странах, одинаково описывают ситуацию. Минимум четыре человека утверждают, что Костров запускал им руки под юбки. Это официальные документы, Алла Васильевна. Все очень легко проверяется. Если хотите, я могу дать вам контакты этих девушек. Сомневаюсь, что они так уж охотно будут откровенничать о делах давно минувших дней, но попытка не пытка. Ну а в белорусской альма-матер вам, наверное, правду расскажут охотнее. Я вас не тороплю, проверьте.
Терешкова отодвинула от себя папку с выражением отвращения на лице.
– Чего вы хотите? – резко спросила она, а потом маска суровой решимости сползла с ее лица. Терешкова неожиданно всхлипнула, ее лицо исказилось, но она удержалась от рыданий. – Господи, это же позорище, если это вылезет в публичную плоскость, нас растерзают. Каждого мужчину будут рассматривать под микроскопом, по малейшему поводу будут проводить проверки, а студенты… Вы представляете, какое это оружие для студентов? Они же всех, уж поверьте мне, всех будут обвинять в домогательствах, лишь бы не учиться! Все как снежный ком покатится! Я столько лет выстраивала этот институт как крепость, чтобы все безупречно, чтобы ничего скандального… И тут под самым носом сидит любитель юных девочек.
– Я понимаю.
– Нет, не понимаете. Я билась за свой институт насмерть, вычистила его от всякого сброда и почти успокоилась. За десять лет тут не случалось ничего серьезного. И теперь эта бомба. Чего вы хотите, капитан Фомин? Что я должна сделать, чтобы все это остановить?
– Вы должны уволить Кострова, – решительно сказал я. – Восстановить Лерку. И тех девчонок, что вылетели из института по вине Кострова, – тоже, если они захотят восстанавливаться.
Терешкова опустила голову и долго молчала.
– Я не могу позволить вашей сестре вернуться сюда победительницей, – холодно сказала она. – Это будет равносильно признанию ее правоты. Валерия станет болтать, поползут слухи, и репутация института будет испорчена. Я не могу на это пойти.
– Да бросьте, – не менее холодно ответил я. – Лерка в этой истории пострадала больше всех, несправедливо ее не вернуть. И она будет молчать, я гарантирую. Это мерзкая история, здесь абсолютно нечем гордиться.
Терешкова встала, подошла к окну и открыла створку. Нашарив на подоконнике сигареты, она закурила и с шумом выпустила воздух.
– Я очень рискую, – сказала она. – Мне, получается, приходится полагаться только на ваше слово. Давайте так: я верну Валерию в институт, но пусть она возвращается через неделю. За это время я попрощаюсь с Костровым, пусть пишет заявление по собственному желанию и убирается куда подальше. Мне нужно, чтобы все прошло тихо… Погодите, он ведь написал на вашу сестру заявление…
– Он его заберет, – пообещал я.
Хотя я не сообщал Лерке, куда направился, она уже поджидала меня у института, выхаживая в скверике неподалеку от моей припаркованной машины и кусая ногти от напряжения. Увидев меня, Лерка с трудом удержалась, чтобы не броситься ко мне со всех ног.
– Ну? – не удосужившись поздороваться, сказала она.
Я кивнул в сторону машины.
– Садись.
Лерка села, уставилась нам меня, как собака, которая еще не знает, накажут ее или дадут кость, и даже дышать, по-моему, боялась.
– Кострова уволят, а ты можешь вернуться в институт. Но через неделю.
Лерка взвизгнула и полезла целоваться, сходство с собакой стало просто поразительным. Обмусолив мне все лицо, ликующая Лерка уселась в свое кресло, однако спокойно усидеть не смогла и принялась подпрыгивать.
– Господи, ты лучший… Ведь можешь, когда хочешь… Погоди, а почему я только через неделю могу вернуться?
Я объяснил. Лерка нахмурилась и поджала губы. Кажется, она была не слишком довольна таким исходом дела.
– То есть он просто уволится, а я вернусь и сделаю вид, что ничего не произошло? Ты не находишь, что это как-то несправедливо? О нем надо рассказать всему миру, чтоб он больше на пушечный выстрел не подошел к студенткам.
– Иногда справедливости надо наступать на хвост, – заметил я. – И учиться договариваться, пусть даже это не совсем справедливо.
– Этот мир – дерьмо, – надулась Лерка.
Я усмехнулся и завел мотор.
– Еще какое…
Вечером, предупредив семью, я укатил к Алекс, строго-настрого велев следить за ликующей Леркой, чтобы не болтала, не выкладывала в соцсетях победные статусы и все такое. Костров еще не был уволен, лишняя болтовня могла выйти нам боком. Хотя, упрись Костров или Терешкова рогом, я бы пошел на многое, например, слил бы всю информацию в городские паблики, со всей документацией, показаниями свидетелей, и тогда полетел бы со своего места не только Костров, но и Терешкова, против которой я лично ничего не имел. В конце концов, она никак не могла знать, кем является сотрудник института, а ее стремление замять дело я вполне понимал. К моменту, когда я приехал к Алекс, она уже отоспалась, слегка прибралась в квартире и даже приготовила что-то такое, что считалось овощным рагу. Выглядело это месиво малоаппетитным, но на вкус получилось очень даже ничего. Поужинав, мы оказались в постели, причем Алекс строго предупредила: у нее утренний эфир и на нежности у нее особо нет времени, режим у телеведущей как у спортсменки. Это я понимал, она уже в девять начинала позевывать. Однако сразу заснуть у нас не получилось. Я не привык укладываться так рано, а Алекс будоражили разные эмоции, поскольку я все рассказал про Лерку и Кострова, сравнив последнего с Солнцевым.