В его спальне была двухъярусная кровать. Сперва я ложилась на верхнюю кровать, но потом переместилась вниз к нему. Мы полночи болтали. На стенах его спальни был плакат с изображением горы Фудзияма, а за окном рос огромный дуб. Иногда мы просто засыпали, иногда занимались любовью. Наши любовные отношения естественным образом развились из нашей близкой дружбы.
Я потеряла свою семью, но начала строить новую. Ева, Бобби, Сэм, Фиф, Дэнни, Джош и Джейми – люди, с которыми меня связывала взаимная привязанность и любовь. Они помогали мне пережить сложный период.
Конечно, папа и Лиза были моими ближайшими родственниками, но после смерти мамы мы совсем отдалились друг от друга. Лиза осталась жить у Брика, а папа был в приюте. Мне кажется, нашим отношениям мешало очень много недосказанного. Я полагала, Лиза винит меня за то, что я в трудный момент бросила маму. А мои отношения с отцом раз и навсегда изменились после того, как меня забрали в приют Святой Анны.
Было ощущение, что мои отношения с ним сломались, как сухая ветка, и со временем мы отдалялись друг от друга все больше и больше. Мне казалось, я подвела его тем, что в свое время бросила школу, после чего меня забрали в приют. Я, со своей стороны, была недовольна, что папа даже не известил меня о выселении из квартиры на Юниверсити-авеню. Я воспринимала его поведение как то, что я стала ему безразлична. Я уже не была его любимым ребенком, девочкой, которая делает вид, что она мальчик и послушно играет в машинки. Мне казалось, что я потеряла папу.
Моя жизненная орбита перестала пересекаться с орбитами Лизы и папы, и мы жили совершенно независимо друг от друга. Ко времени окончания моего первого года обучения мне стало казаться, что мы уже совершенно чужие люди.
Мы делали неловкие попытки наладить наши отношения. Встречались на дни рождения и праздники в любимом папином месте, где продавали вкусные десерты. Эти встречи оказывались крайне натянутыми, и атмосфера на них была тяжелой. Я второе лето подряд работала в организации по сбору пожертвований и за все платила.
Все наши встречи проходили одинаково. Мы с папой приходили вовремя, Лиза чуть опаздывала. Мы болтали о мелочах, но не говорили о главном в нашей жизни. После того, как приходила Лиза, мы садились за стол. Столиков на троих в ресторанах нет, так что проблемы начинались уже с рассадки. Нас всегда сажали за стол на четверых, поэтому один пустой стул символизировал мамино отсутствие. Официантка выносила торт с зажженными свечками, и мы – люди, которые уже практически не знали друг друга, – послушно пели песню «С днем рождения тебя!».
Лизины дни рождения были самыми сложными. Я прекрасно видела, как папа волнуется. В ее присутствии он напрягался гораздо больше, чем со мной. Папа становился таким же нервным, как и тогда, много лет назад, когда отправил нас гулять со своей дочерью и нашей старшей сестрой Мередит. Казалось, папу гнетет чувство вины. Он сидел, не зная куда деть руки, натянуто улыбался, и было видно, что ему совершенно не хочется петь.
У меня все внутри переворачивалось от папиного вида, и я надеялась, что Лиза не замечает, как ему неудобно. Сестра не знала, что я сама звонила отцу и просила его связаться с Лизой по поводу ее дня рождения. Папа просил меня купить Лизе поздравительную открытку:
«Я не умею выбирать открытки, Лиз. И денег у меня сейчас совсем нет. Пожалуйста, выбери ей что-нибудь. – И потом добавлял: – Спасибо, что я бы без тебя делал?»
Однако выбрать Лизе открытку от папы было не так-то просто. Все поздравления на день рождения дочери были написаны от лица отцов, которые выполняли свои родительские обязанности. На открытке мог быть изображен рисованный портрет среднестатистического отца со словами: «Поздравления от любящего папы». Или: «Все эти годы я с любовью смотрю на тебя. Я так рад, что ты моя дочь».
Такой текст мог обидеть Лизу, потому что в нашей семье все обстояло немного не так. «Мой дочурке на день рождения. Ты всегда так много для меня значила»… Мне не хотелось ставить Лизу в неловкое положение и обижать в ее собственный день рождения. И я решила искать открытку для Лизы не в секции, где стоят поздравления от пап, а в секции, где собраны открытки, выражающие сочувствие и сострадание, которые можно подарить на годовщину смерти близких. Например: «Я много думаю о тебе». Или: «Сегодня и всегда я буду с тобой рядом». Такие тексты выражали любовь и подспудно передавали трагедию и пережитые сложности. Только открытки из этой секции более-менее отражали реальную ситуацию в нашей семье и роль, которую играл папа в жизни Лизы.
Папа хотел, чтобы я сгладила шероховатости в его отношениях с Лизой и общую натянутость наших встреч. Когда Лиза выходила в туалет, я незамедлительно передавала ему деньги, чтобы он мог при ней расплатиться по счету. Официантка появлялась с чеком, папа брал его со словами: «Я плачу», – и быстро передавал деньги.
«С днем рождения, Лиза», – добавлял папа после этого.
Дело совсем не в том, что мы перестали любить друг друга. Просто мы уже не знали, как находиться друг с другом. Мы не были готовы, мы не знали, что делать, когда семейная жизнь трагически заканчивается. Мы не знали, что делать, когда мама заболела и когда она умерла. Мы не объединялись, хотя и пытались объединиться. Мы искренне старались.
Через несколько дней после того, как мне исполнилось восемнадцать, мы встретились в нашем обычном месте. Я приехала на Одиннадцатую улицу первой, папа появился через несколько минут. Мы ждали Лизу.
– Как дела в школе? – спросил папа, выбрав самый безопасный предмет разговора.
Со школой все было хорошо. Он и сам знал, что у меня там все в порядке. Вероятно, школа была единственной частью моей жизни, о которой папа был хорошо осведомлен. Он попытался вести со мной легкую светскую беседу и заговорил о том, что недавно прочитал в газете:
– Послушай, в наше время произошел огромный прогресс в создании лекарств от СПИДа. Вполне вероятно, что скоро смогут найти и панацею от этой болезни.
Обычно мы избегали всех тем, которые могут вывести нас на разговор о маме. Папа, видимо, заметил, что я смутилась, и отвернулся, делая вид, что смотрит, не появилась ли Лиза. Однако он упорно не хотел менять тему:
– Новые лекарства позволяют больным СПИДом жить нормальной жизнью. Их положение стало гораздо лучше. Теперь со СПИДом можно жить годами. – Я хотела вставить, что, затрагивая вопрос СПИДа, он кое-что позабыл, но папа продолжил: – Ты знаешь, что и я сам ВИЧ-позитивный? В апреле диагноз поставили.
В апреле? Сейчас – конец октября. И он полгода молчал об этом? Даже учитывая, что мы не были такими близкими людьми, как раньше, он мог бы это сделать. Я чувствовала, будто меня ударили в солнечное сплетение, и кровь прилила к лицу. Я посмотрела на единственного живого из моих родителей и поняла, что не хочу его терять. Мы стояли на тротуаре около ресторана, и краски окружающего нас города мгновенно потускнели.
Из толпы появилась Лиза. Она еще не успела к нам подойти, папа наклонился ко мне поближе и прошептал на ухо:
– Лиз, ты только ей не говори. Сделай, пожалуйста, такое одолжение.
Мы расселись вокруг стола в ресторане. Я слушала, как папа с Лизой пытаются общаться. Голова кружилась, но я старалась делать вид, что у меня все прекрасно. Я пробовала отвлечь себя будничными мыслями. Надо будет напомнить отцу о наступающем дне рождения Лизы, купить ей от него открытку, заказать столик в ресторане…
В тот вечер папа смеялся чаще и громче, чем обычно. Принесли торт с восемнадцатью зажженными свечами, и они хором спели мне «С днем рождения тебя». Папа под столом сжал мою руку. Он очень редко шел на физический контакт, поэтому я поняла значение его жеста. Он пытался достучаться до меня, сказать мне: «Лиззи, я с тобой». Я не могла оторвать от него глаз. Я попыталась запомнить, как папа хлопает в ладоши после того, как я задула свечи. Что будет потом, никто не знает. Мне хотелось крепко обнять его и защитить от страшной болезни. Мне так хотелось, чтобы беды перестали валиться на нашу семью, так хотелось, чтобы он был здоров.
«Господи, дай мне спокойствия, чтобы принять то, что я не могу изменить, и смелости изменить то, что могу. А также мудрости, чтобы понять разницу».
Я не загадала никакого желания перед тем, как задуть свечки. Вместо этого я пообещала себе простить отца и приложить все силы, чтобы наладить с ним отношения. Я не хотела повторять ошибку, которую уже один раз совершила с мамой.
Я понимала, что он не был самым лучшим в мире отцом, но другого отца у меня не было. Мы нужны друг другу. Несмотря на то что он много раз меня разочаровывал, жизнь слишком коротка, чтобы помнить все обиды. Я должна забыть и простить. Я должна перестать желать, чтобы мой отец изменился, и принимать его таким, какой он есть.
Я представила, что вся моя обида и горечь накачана в воздушный шарик, который я отпускаю в воздух, и простила его.
Хотя я много лет избегала ходить в школу, именно Академия стала моим спасением. У меня оставалось еще два семестра, и я воткнула в свой распорядок дня максимальное количество курсов, предметов и лекций. Мне нравилось, что обучение помогало изменить мою жизнь. Я начала получать удовольствие от долгих часов, которые вкладывала в учебу, и от того, что постепенно у меня получалось лучше и лучше.
Я складывала слова в предложения эссе, словно собирала пазл. Помню, как однажды Пери на лекции сказал, что синтаксис, грамматика и пунктуация имеют такое большое значение, что способны спасти жизнь.
«Пунктуация меняет все, меняет смысл предложения, – говорил он. – «Казнить, нельзя помиловать» или «Казнить нельзя, помиловать». Понимаете? Это диаметрально разные по значению предложения».
Мы засмеялись.
Однако я любила школу не ради ее самой. Я не считала себя «книжным червем», не хотела в будущем заниматься научной работой. Мне нравилось, что я учусь вместе с другими людьми, меня привлекал социальный аспект учебного процесса, а также то, что хорошее образование является основой хорошей жизни.