Конечно, мне очень помогали и мои друзья медики. Лечащий врач сказала, что первые три месяца нет смысла назначать хоть какое-то лечение. Все болит! Но эта боль в основном носит психогенный характер. Тут надо просто ждать. Отвлекаться. Занять себя. Легко сказать, когда вставать не хочется. Ночами не спишь. Нет, вру. Первые полгода, пока была на антидепрессантах, я спала. Понятно, что это был насильственный, искусственный сон. Но он был. Хоть физическое тело отдыхало. Все время снились кошмары. Но я на них старалась не фокусироваться и не запоминать.
В режиссерской работе есть свои особенности. На сцене нельзя изобразить чувства. Можно показать только действие. Как, например, показать шок? Был такой этюд. Война. Женщина в тылу стирает белье в корыте. Приносят похоронку. Она читает. Кладет ее в сторону и машинально продолжает стирать. Шок в высшей степени. До крика и слез дело еще не дошло.
Мы много лет сотрудничаем с Областной библиотекой для слепых. В конце прошлого года мы ставили с ними «Собаки в овраге» по повести Сергиенко. В день похорон моего мужа у них была генеральная репетиция, первый раз на настоящей сцене. Тотально незрячие люди должны были ходить по незнакомой высокой площадке без ограничителей в первый раз. Перенести было нельзя. Пропал бы многомесячный труд библиотеки, и это плохо сказалось бы на ее репутации и инвестициях. Через два часа после поминок дочь повезла меня к ним. Я несла ответственность за безопасность людей. А еще помнила про шок и надеялась, что по инерции смогу успеть нормально отработать. Так и вышло. Потом меня, конечно, освободили от всех занятий. И мы собирались возобновить их в марте, когда состояние стало более-менее стабильным. Но тут грянул карантин.
Как я провела ту репетицию, не помню. Дочь сидела в зале с капельками наготове. Не понадобились. Мне потом рассказали, что спектакль прошел хорошо.
Говорят, что до сорока дней человек еще как-то держится. И я торопилась свернуть все сильно зависящие от меня дела. Пока не развезло. Как показала практика, я правильно сделала.
Прошло девять дней. Я первый раз вышла на работу. До сих пор благодарна своим слушательницам из Клуба Деловых Старух за тот такт и ненавязчивое внимание, которым они меня встретили. Три человека. Кто десять лет назад, кто пять, кто пятнадцать испили горькую вдовью чашу. Выжили. Значит, и я выживу.
Они не говорили утешающих слов. Я раньше в чужом горе думала, что говорю умные, проникновенные вещи про то, что надо жить для детей, внуков, для себя, какого-то дела. Как оказывается, это все пусто, зря и мимо. Ни для кого и ни для чего ничего не хочется, не надо. И добрые слова не трогают и не доходят ни до сердца, ни до разума. Организм занят тем, чтоб сберечь свою физическую сущность. Просто стоишь, улыбаешься, вежливо благодаришь. Человек ведь от чистого сердца тебя жалеет.
А тут мы просто занялись обычной работой по плану урока. Я потом поняла, почему мне это было не в тягость и никак, почти никак, не отразилось ни на поведении, ни на самочувствии. Моя преподавательская деятельность ни с какой стороны не пересекалась с Гениным присутствием. И это было хорошей передышкой в горестном существовании.
Несколько лет назад я как-то смотрела интервью с Роксаной Бабаян, передача была посвящена памяти Державина. Они в студии были вместе с Ширвиндтом. У них ведь как у артистов, «Таточка (жена Александра Анатольевича), Рокочка». И вот Роксану ведущий спрашивает, как она переживает смерть мужа. А она говорит: «Никак. Он для меня не умер». Я еще тогда подумала: «Что за ерунду она говорит. Видно же, как она переживает. Как, успокаивая, прижимает ее руку Ширвиндт». Это называется просто: «Не суди, пока сам не попробовал». Теперь я ее поняла, что она имела в виду.
Я часто видела, как на кладбище люди разговаривают на могиле, как с живым. Одна моя знакомая каждое утро здоровается с портретом, целует его, рассказывает новости. Другая убрала все фотографии сразу же после похорон. Каждый по-своему расстается с умершим.
Я перестала плакать, когда пересматриваю видео, которое сделали нам к поминкам. Но фотографии тоже все убрала.
Моя подружка детства овдовела в 29-летнем возрасте. 40 лет прошло. Помнит. Без слез, буднично. Мне, как и ей, все время кажется, что муж где-то тут, во дворе, или в гараже, или с работы сейчас придет. Так как Гена работал, я совершенно спокойно возилась в огороде до 17.30. Через час начинала метаться, оглядываться на калитку, посматривать на часы. Я прекрасно понимаю, что никто не придет. Срабатывают память и привычка, укрепившаяся за долгие годы.
В каких-то житейских ситуациях, новость какая-нибудь, забавный случай, в первую долю наносекунды мелькает мысль сказать Гене. А что он подумает, ответит. Потом уже в реальность вступаешь.
Я, когда это осознала, выучила стихотворение Марины Цветаевой «Осыпались листья над Вашей могилой…»
Осыпались листья над Вашей могилой,
И пахнет зимой.
Послушайте, мертвый, послушайте, милый:
Вы все-таки мой.
Смеетесь! – В блаженной крылатке дорожной!
Луна высока.
Мой – так несомненно и так непреложно,
Как эта рука.
Опять с узелком подойду утром рано
К больничным дверям.
Вы просто уехали в жаркие страны,
К великим морям.
Я Вас целовала! Я Вам колдовала!
Пыталась поспорить с судьбой!
Я смерти не верю! Я жду Вас с вокзала —
Домой.
Пусть листья осыпались, смыты и стерты
На траурных лентах слова.
И, если для целого мира Вы мертвый,
Я все же жива.
Я вижу, я чувствую, – чую Вас всюду!
– Что ленты от Ваших венков! —
Я Вас не забыла и Вас не забуду
Во веки веков!
Таких обещаний я знаю бесцельность,
Я знаю тщету.
– Письмо в бесконечность. – Письмо
в беспредельность. —
Письмо в пустоту.
Стихотворение учила очень долго. Но оно легло мне на душу. И я его часто про себя повторяю. «Вы просто уехали в дальние страны…» Кстати, в этом стихотворении я изменила две строчки.
Надеюсь, Марина Ивановна не обиделась бы на это.
На Новый год мне подарили книгу «Бабий ветер» Дины Рубиной. Легкий слог, грустная история. Ошеломляюще откровенная, с какой-то подкупающей долей цинизма.
Я эту книгу читала сутки, всю новогоднюю ночь. В какой-то момент собралась хорошенечко разреветься, но почему-то передумала. Книга подействовала как прохладный душ.
Начался 2020 год. Первый год без Гены. Прошло сорок дней. Я открыла его спальню. До этого и не входила практически.
Наняла мастера. Сделали косметический ремонт. Хотя, по большому счету, в этом не было никакой необходимости. Сменила люстру, цвет стен, занавески на окнах, покрывало и подушки, переставили мебель. Перевесила в другом порядке картины.
Сделано это было для того, чтоб сбить стереотип, укоренившийся в подкорке, и не плакать каждый раз, когда входишь.
А еще ради восьмилетнего внука, который психологически тяжело перенес кончину деда. Он это, конечно, не осознавал, но по некоторым невербальным признакам это четко прослеживалось.
Привела в порядок документы. Перебрала личные вещи. Раздала. Несколько рубашек оставила на память.
Сходила к косметологу, парикмахеру, сделала маникюр. Не хотелось быть на людях в жалком неухоженном виде и выставлять на показ свое горе. Как-то внешне приободрилась.
По роду своей работы я обратила внимание на то, как к тебе относятся окружающие, когда ты подавлен, или не здоровится, чувствуешь себя обиженным, усталым, растерянным. Как говорила моя мама: «Вожжи выпустила, и взять не могу». Как бы это цинично не звучало, но подсознательно срабатывает инстинкт доминантности сильного над более слабым. Речь, конечно, не идет о близких. Хотя, как сказать. Всякое бывает, может, и не со зла.
Пошла к нотариусу. Стою на улице у входа, мимо троллейбус проехал. И вдруг меня поразила мысль. НИЧЕГО в мире не изменилось. Фраза «И как шесть тысяч лет назад, восходит солнце над землею» обрела конкретное значение.
До такой степени мне это показалось чудовищной несправедливостью. Дома стоят, люди живут. Я к нотариусу пришла. А Гены нет. Это ощущение меня преследовало несколько месяцев. Я и уговаривала себя, и плакала, и старалась вспоминать примеры житейские, и то, что «все равно когда-нибудь помрем», ничего не помогало. Как нахлынет, душа вся вздыбливается. Потом я просто покорилась этой мысли. И постепенно как-то все стало затихать.
Вообще понятие «Покорность» стало часто появляться в моей жизни. Наверное, так надо, когда ничего сделать или изменить не в силах. Для моей бунтарской и деятельной сущности это оказалось большим испытанием. Но что делать, что делать…
Началась пандемия. Всех закрыли на самоизоляцию. Я за свою жизнь помню эпидемию полиомиелита, вирусной пневмонии, холеры, ящура. Поэтому пока сгоряча не перекрыли подходы, быстренько заказала на кладбище готовую оградку для Гениной могилы. От того, что он огорожен, мне как-то спокойней стало. Почему-то до этого все время казалось, что ему там неуютно, одиноко, холодно и кто-то может обидеть. Оградка получилась хорошая, крепкая, не вычурная и красивая.
На самоизоляции понятно стало преимущество частного дома перед квартирой в многоэтажке.
Первым делом я перебрала все в доме, вещи, книги. Не трогала только фотографии. Повыкинула то, что сочла ненужным. Причина была простая, вдруг нечаянно неожиданно помру, детям лишняя канитель будет. Опять же в запале повыкинуть могут что-нибудь нужное.
Вообще тема жизни и смерти в моей голове стала вертеться постоянно и безостановочно. Раньше, когда я была замужней женщиной, все это было как-то абстрактно. Правда, я этого не понимала. А сейчас неумолимость судьбы, хрупкость жизни в ее чудовищной несправедливости обрела конкретное значение. Но эти мысли со временем тоже переварились в мозгах и потихоньку стали затихать.