с большим мраморным камином и с широкими парчовыми портьерами, дышащими роскошьюстаринных времен. Мягкие диваны и кресла, очень широкие, по моде того времени,чтобы не мять пышных юбок герцогинь и маркиз, приняли гашишистов в своигостеприимные объятия.
Усевшись подле камина, я полностью отдался власти магического зелья.
Прошло несколько минут, и мои сотоварищи исчезли один за другим, оставив на стене лишьсвои тени. Впрочем, она их быстро поглотила: так вода уходит в песок, неоставляя мокрых пятен. Начиная с этого мгновения я перестал осознаватьокружающее и буду описывать только мои личные впечатления.
Слабо освещенная гостиная была пуста, и вдруг красная молния сверкнула под моимивеками, сами собой вспыхнули бесчисленные свечи, и я почувствовал, что утопаю вэтом теплом свете. Я находился в той же комнате, но все вокруг изменилось,стало больше, богаче, пышнее. Действительность служила лишь отправной точкойдля великолепной галлюцинации.
Я еще никого не видел, но уже чувствовал присутствие огромной толпы.
Я слышал шелест тканей, стук бальных башмачков, шепчущие, шепелявящие, сюсюкающиеголоса, приглушенные взрывы смеха, шум передвигаемых столов и стульев.Доносился звон посуды, хлопанье дверей, вокруг происходило что-то необычайное.И вдруг показалось загадочное существо.
Не знаю, откуда оно взялось, но я не испугался. У него был изогнутый, как птичийклюв, нос, и он часто вытирал огромным платком свои зеленые окруженные тремятемными кругами глаза. Высокий белый накрахмаленный галстук, в узел которогобыла продета визитная карточка со словами: – Давкус Карота из «Золотогогоршка», – так крепко стягивал его тонкую шею, что кожа щек красными складкамисвисала на воротник. Черный сюртук, из-под которого виднелась связка брелоков,обтягивал его округлое тело, делая его похожим на каплуна. Что касается егоног, то вместо них были корни мандрагоры, разветвленные, черные, шероховатые,узловатые и бородавчатые. Казалось, они только что вырваны из земли: на ихволоконцах еще виднелись кусочки приставшей к ним земли. Эти ноги как-тонеобыкновенно трепетали и скручивались Когда маленький торс, который ониподдерживали, очутился против меня, странное существо вдруг разразилосьрыданиями и, вытирая глаза, сказало мне жалобным голосом:
– Именно сегодня нужно умереть от смеха.
И крупные, как горох, слезы покатились по крыльям его носа.
– От смеха… от смеха… – эхом отозвался хор нестройных, гнусавых голосов.
Фантазия
Взглянув на потолок, я заметил множество головок без туловищ, как рисуют херувимов, но стакими забавными и счастливыми лицами, что я невольно развеселился. Делая гримасы,они так щурили глаза, растягивали губы и раздували ноздри, что могли рассмешитьдаже воплощение сплина. Эти смешные маски двигались и вертелись в разныхнаправлениях, производя ослепительное головокружительное действие.
Вскоре гостиная наполнилась необыкновенными лицами, прототипами которых могли служитьлишь офорты Калло да акватинты Гойи; мишура смешивалась здесь с живописнымилохмотьями, человеческие образы со звериными. В другое время я бы испугалсяподобной компании, но в этих уродах не было ничего страшного. Их глаза сверкалине жестокостью, а лукавством, и лишь веселая улыбка открывала торчащие клыки иострые резцы.
Я сделался кем-то вроде короля этого праздника: каждое новое лицо вступало всветлый круг, центром которого был я, и с забавно-сокрушенным видом бормоталомне на ухо какую-нибудь шутку; ни одной из них я не могу вспомнить, но тогдаони казались мне верхом остроумия и вызывали безумный смех.
С появлением каждого нового лица вокруг меня раздавались раскаты гомерического,олимпийского, безмерного, оглушительного хохота, который, казалось, гремел вбесконечности.
Поминутнослышались восклицания то визгливых, то замогильных голосов: – Нет, это слишкомсмешно! Довольно, довольно! Господи, какая прелесть! Еще, еще! Хватит, я большене могу!.. Хо-хо-ху-ху-хи-хи! Какая удачная шутка! Какой прекрасный каламбур!Постойте! Я задохнусь! Не смотрите на меня так… или стяните меня обручами, нето я лопну!
Несмотряна эти полушутливые, полусерьезные мольбы, грозная веселость росла, шумусиливался, стены и пол дома поднимались и дрожали, как человеческая диафрагма,потрясенные этим неистовым, неукротимым, неумолимым смехом.
Теперьстранные призраки напали на меня всей стаей, потрясая длинными рукавамишутовской одежды, путаясь в складках балахонов, сминая свои картонные носы,сталкиваясь, поднимая облака пудры со своих париков и фальшиво распевая нелепыепесни с невозможными рифмами.
Здесьбыли все типы, созданные когда-либо вдохновенным юмором народов и отдельныхличностей, но в десять, в сто раз более яркие. В этой невообразимой сутолокенеаполитанский пульчинелла фамильярно хлопал по горбу английского панча,бергамский арлекин терся своей черной мордочкой об осыпанную мукой маскуфранцузского паяца, испускающего дикие крики, болонский доктор засыпал табакомглаза отца Кассандра, Тарталья скакал верхом на клоуне, Жиль угощал пинкамидона Спавенто, Карагёз, вооруженный своим непристойным посохом, дрался на дуэлис шутом Оском.
Дальшебесновались персонажи забавных снов, уродливые создания, безобразная помесьчеловека, животного и домашней утвари: монахи с колесиками вместо ног и котломвместо живота, воины в латах из посуды и с птичьими лапами, размахивающиедеревянными саблями, чиновники, крутящиеся на вертеле, короли с башней в формеперечницы вместо ног, алхимики с мехами вместо головы и с членами в видеперегонного куба, развратницы, сделанные из тыквы с прихотливыми выпуклостями,и вообще все, что может создать лихорадочная фантазия циника, вдохновленногоопьянением.
Все это шевелилось, ползало, бегало, прыгало, хрюкало, свистало, как в «Вальпургиевой ночи» Гете.
Я спрятался в темный угол, чтобы избегнуть чрезмерной любезности этих странныхсуществ, и стал любоваться их танцами, которых не знало ни Возрождение временШикара, ни Опера времен владычества Мюзара, этого короля разнузданной кадрили.Эти плясуны, в тысячу раз более талантливые, чем Мольер, Рабле, Свифт иВольтер, изображали посредством какого-нибудь антраша или балансе такие глубокофилософские комедии или полные силы и пикантной соли сатиры, что я держался забока в моем углу.
Давкус Карота, все время утирая глаза, выделывал пируэты, немыслимые, особенно для существа, обладающего ногами из корня мандрагоры, повторяя при этом забавножалостным тоном: – Сегодня нужно умереть от смеха!
О, вы, восхищавшиеся когда-либо великолепной тупостью Одри, хриплым вздором АлкидаТузе, самоуверенной глупостью Арналя, обезьяньими гримасами Равеля и думавшие,что видели настоящие комические маски, если бы вы присутствовали на этом балу,вдохновленном гашишем, вы бы признали, что с самых знаменитых комиков нашихтеатров впору лепить украшения для катафалков и гробниц.
Сколько причудливо скорченных физиономий, сколько подмигивающих глаз, сверкающихнасмешкой под птичьей пленкой! Какой оскал, словно щель копилки! Какие рты,точно вырубленные топором! Какие забавные двенадцатигранные носы! Какие толстыепантагрюэлевские животы!
В этом кишении веселого кошмара молниями мелькали чьи-то поразительно похожиепортреты, карикатуры, которым позавидовали бы Домье и Гаварни; фантазии,способные восхитить чудесных китайских мастеров, этих Фидиев, изготовляющихболванчиков и фарфоровые статуэтки.
Эти видения не были ни уродливы, ни смешны, этот карнавал форм был полон грации.Около камина качалась обрамленная светлыми волосами маленькая головка сперсиковыми щеками. В своем бесконечной припадке веселости она показывала всетридцать два зуба, величиной с рисовое зерно, заливаясь при этом долгим,пронзительным, переливчатым серебристым смехом с трелями и органными нотами.Проникая в мои барабанные перепонки, хохот ее возбуждал меня, заставляясовершать массу сумасбродств.
Наконец, бешеное веселье достигло апогея, слышались лишь судорожные вздохи, несвязноеклохтанье. Смех стал беззвучным и напоминал рычание, удовольствие переходило вспазмы, казалось, припев Давкуса Карота вот-вот сбудется.
Тела один за другим валились на пол с той вялой тяжестью опьянения, которая делаетпадение неопасным, послышались восклицания: – Господи, как я счастлив! Какоеблаженство! Я в экстазе! Я в раю! Я погрузился в бездну наслаждений!
Хриплые крики вырывались из стесненной груди, руки безумно простирались вследкакому-нибудь мимолетному видению, каблуки и затылки барабанили в пол. Насталмомент брызнуть холодной водой на этот жгучий пар, иначе котел мог лопнуть.Человеческая оболочка, способная вынести сколь угодно горя, но не справляющаясяс избытком счастья, готова была разорваться под напором восторга.
Один из членов клуба, который по обычаю не участвует в сладострастном отравлении гашишем,чтобы следить за галлюцинациями остальных и не давать выброситься в окно тем,кто почувствовал за спиной крылья, подошел к пианино, откинул крышку и заиграл.Величественный, могучий аккорд сразу заглушил шум и изменил настроениеокружающих.
Кейф
Он заиграл, кажется, арию Агаты из «Волшебного стрелка», и как ветер разгоняеттучи, так и эта божественная мелодия рассеяла причудливые видения моейгаллюцинации. Маски, гримасничая, залезали под кресла, с приглушенными вздохамипрятались в складки портьер, и я снова почувствовал себя одиноким в огромнойгостиной.
Колоссальный фрибурский орган не издает таких могучих, величественных звуков, как этопианино под пальцами ясновидца (так называют трезвого члена нашего клуба).Музыка пылающими стрелами вонзалась мне в грудь и – странная вещь – скоро мнестало казаться, что мелодия исходит из меня. Мои пальцы скользили по невидимойклавиатуре, рождая звуки голубые, красные, подобные электрическим искрам. ДушаВебера воплотилась в меня.
Когда ария из «Волшебного стрелка» отзвучала, я продолжал собственные импровизации вдухе немецкого композитора. Музыка привела меня в неописуемый восторг. Жаль,