что магическая стенография не могла записать вдохновенных мелодий, звучавших уменя в ушах: при всей моей скромности могу их поставить выше шедевров Россини,Мейербера и Фелисьена Давида.
О, Пилле и Ватель! Любая из Тридцати опер, созданных мною в какие-нибудь десятьминут, в полгода сделала бы вас богачами.
Первоначальнаясудорожная веселость сменилась неизъяснимо блаженным чувством безграничногопокоя.
Этотпериод действия гашиша на востоке называют кейфом. Я перестал себя чувствовать,связь души с телом ослабла, и я мог свободно двигаться в не оказывающейсопротивление среде.
Мне кажется, что именно такова будет жизнь души, когда мы оставим нашу бреннуюоболочку и переселимся в другой мир.
Комната наполнилась голубоватым паром, отблеском лазурного грота, и в ней неяснотрепетали смутные контуры. Эта атмосфера, одновременно свежая и теплая, влажнаяи благоухающая, охватывала меня, как вода в ванне, обессиливающей сладостьюпоцелуев. Если я хотел сдвинуться с места, ласкающий воздух образовывал вокругменя тысячи сладострастных водоворотов, восхитительная истома охватывала моичувства и клонила меня на диван, где я поник без сил, как сброшенное платье.
И я понял тогда радость, которой наслаждаются светлые духи и ангелы, рассекаясвоими крыльями горние выси и райское блаженство.
Ничего материального не примешивалось к этому экстазу, никакое земное желание неомрачало его чистоты. Впрочем, сама любовь чужда дивному состоянию: гашишистРомео забыл бы Джульетту, бедное дитя напрасно бы простирало с балкона своиалебастровые руки, так как Ромео не поднялся бы к ней по шелковой лестнице. Ихотя я страстно влюблен в идеал юности, созданный Шекспиром, я долженсознаться: прекраснейшая дочь Вероны не заставит гашишиста даже пошевельнуться.
И я спокойно, хотя и не без удовольствия, любовался вереницей идеально прекрасныхженщин; я видел блистание атласных плеч, сияние серебристых грудей, мельканиемаленьких ножек с розовой ступней, не испытывая при этом ни малейшегоискушения. Очаровательные призраки, смущавшие святого Антония, не имели надомной ни малейшей власти.
Созерцая какой-либо предмет, я через несколько минут чудесным образом растворялся в неми сам превращался в него.
Так я превратился в нимфу, глядя на фреску, изображающую дочь Ладона, преследуемую Паном.
Я испытывал весь ее ужас и старался спрятаться в тростнике, чтобы избегнуть чудовища с козлиными ногами.
Кейф превращается в кошмар
Во время моего экстаза снова появился Давкус Карота.
Сидя как портной или паша на своих скрещенных корнях, он глядел на меня пылающимвзглядом, его клюв так язвительно щелкал, такое торжество светилось в егомаленькой, безобразной фигурке, что я невольно вздрогнул.
Заметив мой испуг, он удвоил свои кривлянья и гримасы и, прыгая как искалеченный паук, приблизился ко мне.
В этот момент какое-то холодное дуновение коснулось моего уха, и я услыхал оченьзнакомый голос, хотя и не мог вспомнить, кому он принадлежит. Он сказал: этотбездельник Давкус Карота, который пропил свои ноги, подтибрил у тебя голову ипосадил на ее место не ослиную, как это сделал Пэк с Боттомом, а слоновую.
Сильно заинтересованный этим сообщением, я подошел к зеркалу и увидал, что это правда.
Теперь меня вполне можно было принять за какого-нибудь индусского или явайского идола:мой лоб поднялся, нос удлинился в хобот и загнулся на грудь, уши хлопали оплечам и вдобавок ко всему этому я оказался цвета индиго, как голубой бог Шива.
Взбешенный, я бросился к Давкус Кароте, который запрыгал и завизжал, видимо, сильноиспуганный. Но я схватил его и так сильно ударил о край стола, что он тут жевернул мне мою голову, завернутую в платок.
Довольный своим успехом, я снова сел на диван, но тот же голос опять заговорил:
– Берегись, ты окружен врагами, невидимые силы стараются овладеть тобой. Ты здесь пленник и увидишь это, если попробуешь выйти отсюда!
Тогда туман, окутывавший мое сознание, порвался, и я ясно понял, что члены клуба быликабалисты и маги, которые решили меня погубить.
Tread-mill
Я с большим трудом встал и направился к двери гостиной. Дошел я до нее оченьнескоро: какая-то непонятная сила заставила меня делать три шага вперед и одинназад. По моему счету этот переход длился десять лет.
За мнойследовал Давкус Карота, посмеиваясь и бормоча, с видом притворного сочувствия:
– Еслион все время будет так идти, то успеет состариться в пути.
Однакомне удалось выйти в соседнюю комнату, которая неузнаваемо изменилась – онастановилась все длиннее, длиннее и длиннее. Свет, мерцающий в ее конце, казалсятаким же далеким, как неподвижные звезды.
Чувствуя, что падаю духом, я остановился, но голос снова сказал мне, почти коснувшисьгубами моего уха:
– Мужайся, она ждет тебя в одиннадцать часов.
Собрав все силы, я огромным усилием воли старался поднимать ноги, которые прирастали кполу, и мне приходилось всякий раз вырывать их, как корни из земли. Чудовище смандрагоровыми ногами не отставало от меня, пародируя мои усилия и повторяязаунывным голосом: – Мрамор побеждает, мрамор побеждает! – Я и вправдучувствовал, что мои конечности каменеют и мрамор сковывает меня до бедер, какДафну в Тюильри. Я сделался статуей от пояса и ниже, как околдованные принцы из«Тысячи и одной ночи». Мои отяжелевшие каблуки громко стучали по полу, я смеломог играть Командора в «Дон-Жуане».
Между тем я вышел на полуосвещенную площадку лестницы и хотел спуститься по ней. Онапоразила меня своими гигантскими размерами. Один из ее концов, казалось,вонзался в небо, другой низвергался в преисподнюю. Подняв голову, я смутновидел, как нагромождались одна на другую бесчисленные площадки, всходы, перила,точно для того, чтобы достигнуть вершины башни Лилак; опуская же голову, ясмутно различал пропасть ступенек, вихрь спиралей, водоворот изгибов.
– Эта лестница, верно, пробуравливает насквозь всю землю, – говорил я, машинальноподвигаясь вперед, – я достигну нижней площадки после страшного суда.
Лица накартинах сочувственно глядели на меня, по некоторым из них пробегали судороги,как по лицу немого, который хочет сообщить что-то важное, но не может этогосделать. Можно было подумать, что они хотят предупредить меня о какой-тоопасности, но какая-то инертная, неумолимая сила гнала меня вперед. Ступенькилестницы оседали вместе со мной, точно в испытаниях франкмасонов. Липкие имягкие камни опускались, как животы жаб. У меня под ногами появлялись все новыеступеньки и площадки, те, что я уже миновал, вдруг сами собой оказывалисьпередо мной.
Это длилось, по моему счислению, ровно тысячу лет.
Наконец я достиг вестибюля, где меня ждали новые испытания.
Химера со свечой в лапах, которую я заметил при входе, с явно враждебным намерениемпреградила мне путь; ее зеленые глаза сверкали насмешкой, рот свирепо ощерился.Она почти на брюхе подползла ко мне, влача в пыли свою бронзовую попону. Это небыла покорность, кровожадные содрогания колебали ее львиный круп, а ДавкусКарота дразнил ее и натравливал:
– Куси, куси, мраморное мясо – лучшее угощенье для бронзовой пасти!
Но держа себя крепко в руках, я заставил себя перешагнуть через страшного зверя.
Порыв холодного ветра ударил мне в лицо, и передо мной засияло ясное небо, похожее наогромную глыбу ляпис-лазури с золотой пылью бесчисленных звезд.
Чтобы передать впечатление, которое произвела на меня его мрачная архитектура, нужна игла, спомощью которой Пиранези бороздил блестящую чернь своих чудесных гравюр.Расширившийся до размеров Марсова поля, этот двор окружился за несколько часовгигантскими зданиями, которые вырисовывались на горизонте кружевом шпилей,куполов, башен и пирамид, достойных Рима и Вавилона.
Моему удивлению не было границ, я даже и не подозревал, что на острове СвятогоЛюдовика столько архитектурных богатств, что они могли бы занять в двадцать разбольшую площадь. И я не без страха думал о могуществе волшебников, которыемогли в один вечер воздвигнуть подобные громады.
– Ты во власти иллюзий, – снова прошептал прежний голос, – этот двор совсем невелик. Внем двадцать семь шагов в длину и двадцать пять в ширину.
– Да, да, – проворчал ужасный выродок, – ты забыл прибавить: семимильных шагов. Тебенипочем не успеть к одиннадцати часам. Уже полторы тысячи лет прошло с тех пор,как ты вышел. Голова твоя наполовину поседела. Вернись назад, это самоеразумное.
И гнусное чудовище, видя, что я не хочу ему повиноваться, схватило меня своимигибкими ногами, и, помогая себе руками, как крючками, потащило меня назад. Онозаставило меня подняться по лестнице, где я только что натерпелся страхов, и кмоему горю снова водворило в гостиную, откуда я с таким трудом выбрался.
Разум мой помутился. Безумный бред охватил меня.
А Давкус Карота, подпрыгивая до потолка, говорил:
– Вот дурак, ведь я, прежде чем возвратить ему голову, вычерпал из нее ложкой весьмозг.
Я ощупал свою голову и почувствовал, что она открыта, и пал духом.
Затем я потерял сознание.
Не верьте хронометрам
Придя в себя, я увидел, что комната полна людей, одетых в черное. Они печально пожималидруг другу руки, как люди, разделяющие общее горе.
– Время умерло, – говорили они. – Больше уже не будет ни годов, ни месяцев, ни часов.Время умерло, и мы должны его похоронить.
– Правда, оно было уже очень старо, но я не ожидал такой скорой развязки: оночувствовало себя великолепно для своего возраста, – прибавил господин, вкотором я узнал одного художника.
– Вечность уж слишком одряхлела. Должен же был прийти конец, – подхватил третий.
– Господи, – воскликнул я, пораженный внезапной мыслью, – если времени больше несуществует, когда же будет одиннадцать часов?
– Никогда, – загремел Давкус Карота, бросая мне в лицо свой фальшивый нос ипоказываясь наконец в настоящем виде. – Никогда… Теперь навсегда останется