— Нечисто дело, — повторил Григорий Тимофеевич.
Трудно было с ним не согласиться. Багровый закатный полусвет расстилался над озером, вдали предвечерне чернело плоскогорье. Виктор впал в некое сомнамбулическое состояние и не отрывал взгляда широко раскрытых глаз от воды, Григорий Тимофеевич съежился, на него было жалко смотреть.
Итак, мы остались без катамарана, без куска пищи, практически без одежды, нельзя же в самом деле считать за таковую майку и плавки в горошек, бывшие на мне, рубаху и тонкие трикотажные брюки на Викторе, короткие шорты Григория Тимофеевича; в этом одеянии нам предстояло провести ночь в горах, и, вполне вероятно, ночь не единственную — без спичек, а значит, и без огня. Ко всему безвозвратно пропали дорогая кинокамера, несравненный «Никон», судовой дневник, в котором я успел заполнить всего несколько страниц.
…Начало наших злоключений ознаменовал отрывистый звонок, раздавшийся в передней моей квартиры солнечным воскресным утром. Я только что побрился и, стоя перед зеркалами трюмо, втирал в подбородок защитный крем. Великолепная погода и счастливое ожидание прогулки с новой знакомой оживляли мое воображение; энергично массируя щеки, я вспоминал ее. Отменная фигура! Где еще вы найдете такие стройные, точеные ноги?! А как ловко она вышагивает в своих кремовых полусапожках! Обворожительное личико, красивые глаза. Если она пожелает, мы совершим прогулку по окрестностям, благо сегодня не душно и дождя — я глянул в окно — вроде бы не ожидается. Я представлял ее улыбку. И вот тут случился этот безобразный звонок. Я отложил тюбик с кремом, прошел в прихожую и в раздражении дернул на себя ручку двери.
— Привет! — с ухмылкой сказали мне.
— Хау ду ю ду? — недовольно пробурчал я. И через порог переступил Григорий Тимофеевич Желудев, в спортивной майке с эмблемой общества «Буревестник», в оранжевых штанах — мой дражайший сосед по лестничной площадке. Несколько слов о нем.
Григорий Тимофеевич — личность от природы маниакально одержимая. Фанатик. Уж если за что–то возьмется, будьте спокойны, не бросит, пока не довершит задуманного. Во дворе кое–кто отзывался о нем шепотком неодобрительным, кое–кто считал его человеком по–своему ограниченным и всю его энергию объяснял этой самой ограниченностью, — но так о Григории Тимофеевиче отзывались люди сами не бог весть какие деятельные и даже вовсе никудышные. Не помню дня, когда мой сосед не был подтянут, до глянца выбрит; грудь надута, усы топорщатся — настоящий кирасир! В подъезде холостыми были только мы с Григорием Тимофеевичем, что, несомненно, нас сблизило, и лишь мы вдвоем из сонма жильцов занимались по утрам оздоровительными пробежками — на этой почве и сошлись окончательно. Григорий Тимофеевич был на двадцать лет старше меня, но обогнать его было совсем не просто. Бывший десятиборец, необычайно выносливый, он сразу задавал такой темп, что по возвращении к подъезду я чувствовал себя так, будто всю дорогу меня нещадно дубасили кольями.
Сейчас Григорий Тимофеевич Желудев, учитель физкультуры, стоит передо мной. В руке он держит бумажный лист, а глаза с загадочным торжеством остановились на мне. Все понятно — очередная идея. Какой–нибудь спортивный утренник на стадионе, детский велопробег, массовое физкультурное гулянье жителей квартала, организация братства рыбаков–подводников. Увлекаемый за локоть, через минуту я уже на кухне.
— Садись. Слушай, что скажу.
Григорий Тимофеевич любовно разглаживает на столе принесенный листок.
— Что это? — слабо выговариваю я и тыкаю пальцем в какие–то прямоугольные абстракции, выведенные тушью.
— Хо, брат, — если бы ты знал, что это за простое и вместе с тем совершенное устройство. На парус сгодится твое верблюжье одеяло, днище будет из стального листа — у меня в сарайчике припасен, рулевое весло…
Ага! Значит, организация братства подводников отменяется, на этот раз нечто иное.
— Парус? — без энтузиазма говорю я.
— Представь себе — парус.
— Размером с постельное одеяло?
— А почему бы и нет?
Мне, студенту предвыпускного курса техникума, не составило труда с помощью нехитрых формул рассчитать площадь паруса, необходимого для движения шестиметровой лодки со скоростью 5–6 узлов в час при умеренном ветре. Когда я сообщил результат, с усмешкой объявив, что одеяло придется оставить дома, Григорий Тимофеевич сам взялся за расчеты. Около получаса он с яростью испещрял бумагу внушительными закорючками, обнаруживая свое полное незнакомство с законами гидродинамики, сопромата, трения, волновой механики, и одновременно настойчиво убеждал меня в несуществующих достоинствах предлагаемой конструкции. В свою очередь я терпеливо, полунамеками, дабы не затронуть его обостренное, как у большинства педагогов, самолюбие, и вместе с тем твердо пытался открыть ему глаза на то, что его взгляды на классическую физику мало чем отличаются от мистических представлений пещерного жителя. Вскоре, изрядно утомившись, я сказал:
— Ну хорошо, хватит об этом. А кто будет строить лодку?
— А на что у нас они? — непритворно удивился сосед и приподнял над столом громадные растопыренные пятерни.
Не моргнув глазом я поинтересовался в пику:
— Вы когда последний раз держали рубанок?
— Лет пять назад — оформлял кабинет физвоспитания.
— Ну вот видите…
— Что — видите? — осерчал Григорий Тимофеевич. — Не хочешь помогать, так и скажи. Найдем другого. А голову мне не задуривай своими формулами — ишь, физик–теоретик!
— Просто я не совсем того, — я выразительно покрутил пальцем у виска.
— Еще поглядим, кто из нас того, — буркнул Григорий Тимофеевич.
Мы расстались недовольными друг другом. В горячке спора я даже не полюбопытствовал, на кой черт соседу сдалась эта лодка. К вечеру у меня ко всему разболелась голова, и, приняв таблетку анальгина, я уныло побрел на свидание. Девица оказалась до удручения никчемной, пустой особой, но хитрой, так что меня не удивило, почему я ее сразу не раскусил. Она вытрясла из меня все деньги и вдобавок не позволила и рта раскрыть; только я произнесу фразу, как следует замечание:
— Еще бы!
— Пучком!
— Умно до позеленения!
— Путево!
— Ништяк!
В конце концов мне настолько осточертели все эти «путево», «клево», «до позеленения», что я замолчал и не сказал ни слова, когда провожал ее домой. Разумеется, о том, чтобы продолжать встречи, не могло быть и речи, хотя она удостоила меня на прощанье обнадеживающим по длительности поцелуем.
Шло время. Мало–помалу затея с лодкой начала забываться, мы с соседом помирились и вновь как ни в чем не бывало по утрам бегали вокруг городка. Однако этим наше общение и завершалось. Какие идеи будоражили Григория Тимофеевича, я мог только догадываться. Мы виделись редко, потому что у меня было много работы по дому, а сосед по вечерам пропадал где–то, претворяя свои нескончаемые замыслы. В начале весны мои родители, оформив трехгодичный договор, отправились работать в Эвенкию: отец — слесарем–котельщиком в нефтегазоразведке, мать — бухгалтером. Незадолго до отъезда они положили на мой письменный стол список дел, коими я должен был заниматься в течение года. Первейшим среди них значилось приведение в порядок нашего сарайчика во дворе. Я поднял обвалившуюся притолочную доску, заменил стропила, настелил на крыше рубероид; кроме этого мне было поручено сделать косметический ремонт в квартире — до того как родители возвратятся домой в отпуск. С побелкой я справился в одиночку, оклеивать же стены обоями и красить полы помогли сокурсники. Вскоре квартира заметно преобразилась, особенно после того, как телефонный столик украсили красно–желтые китайские фонарики, а в прихожей на обоях под кирпичную кладку появились красочные рекламные проспекты, свидетельствовавшие о том, что хозяин жилища придерживается современных взглядов в дизайне. Было приятно заходить в чистенькую квартиру, где пол блестел новой краской, идти по мягкой тафтинговой дорожке в комнату, включать настольную лампу, садиться в кресло, раскрывать книгу, повествовавшую о плавании святого Брендана через Атлантику на лодке из бычьих шкур, и читать, читать…
Так получилось, что я закончил работу одновременно с учебой в техникуме, сдал сессию и теперь был непривычно свободен — все мои товарищи разъехались на летние каникулы, я же остался в поселке. Конечно, наш дальний родственник Петр Иванович приглашал меня, как обычно, к себе в Мурманск, но жил он с семьей чрезвычайно стесненно, с женой и двумя дочерьми в малогабаритной двухкомнатной квартире без ванной комнаты, и мне было неловко доставлять ему своим появлением еще большие хлопоты. Честно признаться, сперва я не чувствовал желания уехать — поселок наш городского типа, с тремя кинотеатрами, шестью школами, открытой танцплощадкой, двумя парками, окрестности живописные: что ни говори, Кавказ. Зачем, спрашивается, уезжать куда–то, если вся страна на лето стремится в наши края? Ко всему, впервые в жизни я был предоставлен самому себе безо всяких ограничений и мог делать что захочу.
Июнь выдался жаркий, удушливый, последний дождь выпал в середине мая, солнце палило нещадно, из раскаленной квартиры тянуло на речку. Книги я забросил, до полудня купался, затем слонялся по кинотеатрам, а вечерами тренькал на гитаре во дворе в компании таких же девятнадцатилетних оболтусов. Словом, жил не скучно и не весело — просто жил, как все.
И вот однажды в прихожей снова пропиликал звонок. Я открыл и увидел взбудораженного соседа.
— Пойдем, поможешь разгрузиться! — выкрикнул он и стремглав помчался вниз по лестнице.
Захлопнув дверь, я, несколько заинтригованный, спустился за ним. Во дворе стоял грузовик, задний борт его был открыт, на дощатом настиле в ряд лежали ящики, которые силился сдвинуть шофер, а Григорий Тимофеевич принимал внизу, с кряхтеньем опуская их на землю. Когда я подошел, дело двинулось быстрее. Грузовик укатил, мы с Григорием Тимофеевичем остались возле штабеля. На обтянутой жестяными лентами упаковке я прочитал: «Катамаран спортивно–туристический. Артикул 5347. Цена 650 руб. Производство Ташкентского алюминиево–прокатного завода». Григорий Тимофеевич рассказал, как его отправили в областной центр получать по безналичному расчету спортивную форму для третьеклассников, выделили грузовик. Форму Григорий Тимофеевич быстро получил, а на обратном пути возьми да и загляни в магазин «Турист»; там на стенде стоит этот красавец — как не взять благо и транспорт под рукой.