Ничего не ответил Цыганков, так и побрёл домой мокрый, понурый, в синих семейных трусах до колен. Праздник был испорчен. Карась, хотел он того или нет, открыл Лёшке глаза на суровую действительность. За пять лет много в Медведице воды утекло: другая жизнь, другие законы, другие хозяева жизни.
Лето и осень Алексей провёл на огороде: сажал, пропалывал, поливал, удобрял и много чего делал, чтобы зимой не голодать. Зимой на песцов капканы ставил, пробовал белковать, да не получилось. Однажды под вечер пришли в дом к Алексею участковый милиционер Копысов и Архип Березин – лесник местный, которого разгуляевцы за огромный рост и нелюдимость прозвали Потапычем.
– Значит, нарушаем. – не то спросил, не то констатировал факт нарушения законности участковый.
– Никак нет, гражданин начальник! У меня всё по закону: не пью, не скандалю, на отметку хожу регулярно. Да Вы же сами знаете, – по-военному чётко ответил Цыганков.
– Нарушаете! – стоял на своём милиционер. – Незаконное владение охотничьим оружием – это что, разве не нарушение?
– У тебя от батьки ружьецо осталось, двустволка тульская. Люди баяли, ты с ней по тайге гуляешь! – пробасил Потапыч.
Двустволку изъяли.
– Ты судимый, разрешение на оружие тебе никто не оформит, так что ружьё тебе не положено, – коротко пояснил Копысов и заставил Лёшку расписаться в протоколе.
– Следующий раз так легко не отделаешься, – пообещал участковый и хлопнул дверью.
Оставшись один, Алексей долго курил, размышлял, прикидывал и так и этак. Получалось, что хочешь, не хочешь, а на поклон к Карасю идти придётся. Под утро Лёша зашёл в спаленку.
– Мамань, слышь, что говорю? Не вытянуть нам зиму без ружьеца-то. Придётся мне в леспромхоз наниматься. Если Жорка на работу возьмёт, хорошие деньги домой приносить буду. Мамань? Мамань!.. М-а-м-а-а!
Это хмурое зимнее утро Лёшка Цыганков встретил, будучи сиротой. Гроб Лёшка сам состругал, из сосны, могилку в мёрзлом грунте выдолбить соседи помогли. Огляделся Лёшка и видит, что в доме нищета беспросветная, даже гроб обить нечем.
Вечером кто-то тихонько в дверь поскрёбся. Скрипнула дверь, и в хату несмело вошёл Карась. Вздохнув, Жорка стащил с головы песцовую шапку и перекрестился. Молча присел за стол на краешек лавки и опасливо покосился на гроб. Лёшка покусывал губы и упорно молчал. В доме – хоть шаром покати, даже поминки справить не на что.
– Лёша, мы тут с соседями на похороны собрали немного, – тихонько промолвил Карась и выложил на столешницу две пачки купюр: одна была разномастная, потрёпанная – всё больше десятирублёвки российские, во второй пачке были новенькие доллары. Лёшка догадался, что доллары пожертвовал Жорка, так как у разгуляевцев «зелень» заморская отродясь не водилась, а российские деньги в руках долго не задерживались.
Уходя, Жорка повернулся и напоследок сказал:
– Вот что, Алексей! Ты после похорон в контору ко мне приходи. Напишешь заявление, пойдёшь работать. Тягач я тебе, конечно, сразу доверить не смогу, пойдёшь сучкорубом, а дальше видно будет.
Сказал так и ушёл, а Лёшка остался один.
Холодно в доме, пусто. Тускло горит свеча в руках покойницы, капает горячий воск на холодные пальцы, капают мужские слёзы на старую столешницу. Завтра появится на погосте могилка новая, да видно, не последняя.
До чего же отвратительна смерть!
Зиму и весну Лёшка проработал в леспромхозе, в бригаде сучкорубов. Работа тяжёлая, но привычная. Чтобы горе позабыть и от мыслей тяжёлых отвлечься, махал Цыганков топором без устали. В бригаде на него коситься стали. Однажды после работы, когда вся бригада в ожидании машины дружно перекуривала, отвёл Лёшку в сторону бригадир, тоже бывший зык, по кличке «Дубль», и тихонько высказал ему мнение трудового коллектива:
– Зря ты, «корешок», так надрываешься. Премии здесь не предусмотрены… или ты в передовики выбиться хочешь? Так мы все не первый день на лесосеке, топориком махать не хуже тебя можем. Пойми, хозяин свои деньги очень хорошо считать умеет, да и наши тоже. Увидит плановик, что мы дневную норму за полдня делаем, доложит Карасю, ну а тот норму нам и поднимет. Зарплата останется прежней, а дневная норма вырастет. Вот и решай, «корешок», стоит ли на дядю так горбатиться!
После это разговора Лёшка обороты сбавил, и на товарищей своих стал смотреть внимательней. Дубль держал бригаду в строгости: за нерадивую работу, опоздания или, не дай бог, пьянку, из бригады гнал без всякой жалости. Будучи бригадиром, Дубль, как и положено, наряды сам закрывал, поэтому деньги в бригаде распределялись неравномерно. Однако по этому поводу никто и пикнуть не смел. Большинство рабочих были ранее судимыми, поэтому привыкли подчиняться беспрекословно, живя по принципу «как старшой решил, так тому и быть».
Так бы и махал Цыганков топором до пенсии, если бы не приключилась с ним очередная неприятность.
В начале лета на лесосеку неожиданно пожаловал Карась. Был он в хорошем настроении, какое бывает у человека, начавшего загул в пятницу вечером и планирующего остановиться не раньше утра понедельника.
– Я, мужики, с японцами новый контракт подписал, большие «бабки» нам «ломятся»! Так что гуляем по полной программе, – радостно вещал Карась, выгружая из «внедорожника» ящик водки и сумку «мечта оккупанта», набитую разнообразными закусками. Все с надеждой поглядывали на бригадира: в бригаде был «сухой закон», а до окончания рабочего дня ещё далеко.
Дубль быстро оценил ситуацию и еле заметно кивнул головой, что означало «как старшой решил, так тому и быть». Если хозяин хочет продолжения банкета, значит, будет банкет, тем более если за его счёт. Сучкорубы сразу оживились и бросились помогать хозяину «накрывать поляну».
В самый разгар веселья, захмелевший Карась, стал собираться домой.
– Слышь, земляк! Отвези меня домой! – обратился пьяный Карась к Цыганкову и, не дожидаясь ответа, полез на заднее сиденье «внедорожника», где тут же и заснул. Алексей под пьяные шуточки сучкорубов нехотя сел на место водителя.
– Осторожно езжай! – напутствовал его Дубль.
– Пускай катится! Одним холуём меньше, а нам водки больше! – нарочито громко сказал Козаченко – злой и чрезвычайно задиристый парень, который почему-то невзлюбил Алексея с первых же дней его появления в бригаде. Алексей дёрнулся к обидчику, но помешал Дубль.
– Езжай! – сквозь зубы процедил бригадир. – Завтра разберётесь, – и захлопнул дверцу автомобиля.
На середине пути Карась неожиданно проснулся.
– Давно хотел тебя спросить, Алексей, как тебе в бригаде работается? – совершенно трезвым голосом произнёс Карась, удобнее усаживаясь на заднем сиденье. Цыганков от неожиданности чуть руль из рук не выпустил.
– Аккуратней! – недовольно пробурчал Карась, почувствовав, что автомобиль вильнул в сторону. – Машина новая, японская, больших денег стоит. Ну, так как работа?
– Нормальная работа: здоровьем я не обижен, зарплата хорошая, так что работать можно, – спокойно ответил Алексей, не отрывая взгляда от проезжей части.
– И долго ты так работать собираешься?
– А что, есть другие варианты? Если есть, я готов их рассмотреть.
– Варианты есть. Ты сам-то чего бы хотел?
– Если доверишь руль, буду хлысты вывозить.
– Руль! У тебя ведь прав нет!
– А кому в тайге права нужны? Машину я знаю, опыт есть. Я в зоне последние два года и автослесарем был, и шофёрить доводилось.
Карась хмыкнул и промолчал. До Разгуляевки ехали молча.
– Приехали! – произнёс Цыганков, когда автомобиль остановилась возле особняка, но Карась выходить из машины не торопился.
– Видишь дом, Алексей? – спросил Карась, кивнув на свой особняк.
– Вижу. – ответил Цыганков, пытаясь угадать, к чему клонит собеседник.
– Это дом моего прадеда. Раньше в нём кабак был, а теперь офис моей фирмы. Через этот офис я миллионные сделки пропускаю, а мог бы, как предок мой, стоять за кабацкой стойкой и торговать «палёной» водкой. Мог бы, но не стал. Я к чему разговор веду: в каждом деле должен быть прогресс, должна быть положительная динамика. Вот ты у меня почти год работаешь, а динамики никакой нет. Неужели тебе нравится, как на зоне, топориком махать?
– Жора, скажи прямо, чего ты от меня хочешь?
– Я хочу предложить тебе чистую, хорошо оплачиваемую работу
– Хорошо оплачиваемую? И сколько же по УК за такую работу дают? Нет, Жора, я в твои игры больше не играю, уж лучше топориком махать буду.
– Как знаешь, хозяин – барин! Но если что-то вдруг случится… обращайся. Моё предложение остаётся в силе.
– Спасибо, Георгий, но лучше на меня не рассчитывай! Да, кстати, люди говорят, что постоялый двор, что предок твой держал, «Волчьей ямой» называли.
– Ты это к чему сказал? – насупился Карась.
– Не знаю. Так просто, к слову пришлось. – ответил Цыганков и вылез из машины.
Карась как в воду глядел: неприятности у Цыганкова начались вдруг, на следующий день. Алексей по зоновской привычке, не мог простить Козаченко публичного оскорбления, поэтому на первом же перекуре подошёл к обидчику.
– Отойдём в сторону, побазарить надо! – решительно произнёс Цыганков и, не оборачиваясь, пошёл вглубь просеки. Козаченко затушил носком сапога окурок, презрительно плюнул через губу и пошёл следом. Дубль и остальные сучкорубы это видели, но никто вмешиваться не собирался.
– Ты за «базар» отвечаешь? – спросил Алексей, остановившись на полянке среди свежеспиленных пеньков.
– Я за свой «базар» всегда ответ держу! – нагло ответил Козаченко.
– Тогда отвечай, почему меня вчера холуём назвал?
– А как тебя называть, если ты начальству задницу прилюдно лижешь?
– Я в холуях никогда не был, а с Карасём мы выросли вместе: в одной речке купались, в одну школу ходили.
– Ты уже тогда перед ним «шестерил»[46]?
Этого было достаточно, чтобы начать мордобой. Цыганков сделал ложный замах левой рукой. Козаченко ожидал нападения, так как сознательно шёл на обострение конфликта, поэтому резко вскинул согнутую в локте правую руку, чтобы отразить удар. Однако удар Лёшка нанёс ему не рукой, а носком кирзового сапога по коленной чашечке. От боли Козаченко опустил руки и непроизвольно нагнулся всем корпусом вперёд. Цыганков мгновенно обхватил его голову двумя руками, резко нагнул тело своего врага вниз и нанёс ему сильный удар коленом в лицо. Послышался противный хруст и Козаченко с окровавленным лицом повалился на землю.