— Да придешь ты а себя?!
Утро разгоралось а туманах. Розовый свет ложился на гладь заснеженной реки, трогал дальние вершины и терялся где-то над горизонтом в пучине уходящей ночи. Река закруглялась к западу, все было чистым, белым; странно черкали на белизна две нарты, круг остывшего костра…
Это, пожалуй, больше подействовало на Бориса, чем толчки и слова Василия, вскочив на ноги, он закричал:
— Рустан, Рустан! Салка!
Крик понесся над рекой, слабо отдался от обрывов берега.
— Куда же они девались?..
Отпечатки лап, покружив у костра, устремлялись по берегу, к излучине, которую миновали вечером, перед тем как лечь спать. Друзья бросились по следу. Миновали мыс, круто вдавшийся в реку, и остановились. Стая была здесь.
Накануне вечером Борис и Василий взорвали сползший откос; тут же хотели остаться на ночь, чтобы с утра приступить к пробам, но глыба нависла так угрожающе, что друзья сочли за благо найти для ночлега более удобное место. И сделали правильно: глыба отвалилась и на высоте четырех-пяти метров открыла узкую щель, черневшую на белом известняке. Собаки ныряли в щель и появлялись с добычей; здесь же, меж камней, пожирали куски. Увидя Бориса и Василия, некоторые виновато завертели хвостами.
— Рустан! Салка! — закричал Борис. — Ко мне!
Вожаки отделились, пошли; за ними потянулись другие, зализывая окровавленные пасти.
— Что вы нашли? Какую мерзость?
Кругом валялись куски кожи, спутанные мотки желтой с чернотой гривы. Превозмогая брезгливость, Василий нагнулся над изгрызенным куском.
— Борис!..
Борис и сам рассматривал клок кожи, и, когда поднял глаза, а них было удивление и недоуменный вопрос:
— Не пойму… Не встречал подобного.
— Это непостижимо, Борис! Трудно поверить…
Оба, как по команде, подняли взгляд к зияющей щели, и, наверное, оба бросились бы к ней, если бы не остроухая лайка, воровато кравшаяся туда же.
— Румка! — страшно заорал Борис. — Куш!
Собака, поджав хвост, повернула, а асе остальные шарахнулись от людей а недоумении.
Пока Борис отгонял собак, Василий уже карабкался по камням к отверстию. Товарищ нагнал его у самой дыры. И то, что предстало взорам, потрясло обоих до оторопи.
В черной пустоте вырисовывался бок громадного животного. Бурая шерсть висела клочьями, как омертвевшая кедровая хвоя. Часть кожи и мяса была содрана, виднелось обглоданное ребро. Но поразительнее всего было другое: из большой и глубокой раны — невероятно! — крупными, как горошины, каплями сочилась густая кровь!
Перед глазами стояла полутьма пещеры. Вдруг в глубина друзья различили очертания другого, еще большего зверя. Он стоял, как гора, привалившись боком к скале, с опущенным хоботом и закрытыми глазами. Туша была нетронутой. Казалось, животное дремлет и вот сейчас свернет хобот, шагнет могучими ногами. Подойти было жутко.
Какой же он? Мертвый? Замороженный?.. Под пальцами ощущалась грубость кожи, холодной как лед, но не мерзлой. Она подавалась под пальцем, хотя, прикасаясь, каждый чувствовал мурашки, бежавшие по спине…
Первым побуждением друзей было закрыть дыру: животное сохранялось в постоянной температуре. Отверстие заделали парусом, завалили снегом.
— Случай необычайный, надо ехать немедля! — сказал Борис, отряхивая снег. — До Средне-Колымска пять дней пути. Если взять обе упряжки — четыре. Езжай, Василий, поднимай всех!
…Вскоре вдали лишь чернела точка в вихревом снежном облаке.
Борис садится у костра. Находка действительно необычна. Странное ощущение, что мамонты живые, овладело Борисом с первого взгляда, когда увидел капли черной крови.* Живые, только в спячке, в анабиозе!
Борис с детства рвался в Арктику, к полярным сияниям. А теперь он геолог, кладоискатель. Мечта осуществилась.
Сейчас за спиной целый живой окоченевший мамонт. Его надо только оживить! Мысль поражает, как удар грома…
— Оживить! — Борис встает, ходит по берегу взад-вперед. — Оживить!..
Опыты на рыбах, летучих мышах показали возможность оживления, даже когда было поверхностное обмерзание. Борис вспоминает коричневую эластичную кожу, холодную как лед. Она не мертва. Тканевая жидкость переохлаждена, но не затвердела.
— Но как оживить? — вопрос падает камнем. — Как?.. — И снова садится на снег, упирая взгляд в пламя костра.
Ночь наползает неторопливо. Поднялась луна, огромная, оловянная. Крепчает мороз: середина апреля, а не меньше двадцати. Борис подбрасывает в огонь сучья. Языки пламени взмывают выше, пляшут, волнуются. Это помогает думать.
В тишине — отчетливые шаги. Борис поднимает голову.
— Кто идет?
Шаги замедляются, слышно частое дыхание. Борис вскакивает и почти сталкивается с Василием.
— Борис… — тяжело опускается тот у огня.
Василий без рукавиц, в порванных заиндевевших унтах, одежда обледенела по пояс.
— Там… полынья… влетели с разбегу. И сразу под лед — собаки, нарты. И сам… если б не вмерзшее корневище.
Василий с отчаянием смотрит а глаза друга.
— Двести километров, понимаешь… Без ружья, без спичек…
— Ладно! — Борис достает спальный мешок, белье. — Не пропадем. Сушись!
Василий раздевается, трет посиневшие ноги. Потом сидят у костра. Борису хочется поделиться с другом мыслями о том, что произошло, но понимает: Василию нужен покой.
Ложатся молча. Василий сразу засыпает. Борис думает: «Мамонт. Оживить…» И опять тот же маленький злющий вопрос «как?» колет острой холодной иглой.
Сон овладевает всем.
Разговор произошел за завтраком.
— Пешком по апрельскому снегу — десять-двенадцать дней. Наступит весна — не убережешь мамонта.
Василий понимает, молчаливо соглашается.
— Рисковать мы не вправе. Пойми! Мамонта надо… оживить.
Василий не доносит кружку до рта. Что он, сошел с ума? Или это сам Василий сходит с ума после вчерашнего?.. Но взгляд Бориса тверд, решителен, и сказанное слово, очевидно, продумано. И первое, что срывается с губ Василия, тот же вопрос:
— Как?
— Да, именно… подтверждает Борис и горячо излагает теорию анабиоза.
Мамонт, несомненно, в анабиозе, и его надо оживить.
Оживить медленным тщательным прогреванием всего тела, каждой клетки.
— Костром пещеру не прогреешь, — возражает Василий, — солнца недостаточно, электричества нет… — Но мечта Бориса увлекает и его, он видит спокойную позу животного, мирно опущенный хобот. — Что у нас есть? Снег, вода, камень, ветер…
— Впрочем, постой! — делает он резкий жест. — Постой… Есть лед. Лед и вода!
В душе Василия до сих пор стоит ужас вчерашнего купанья, как цеплялся застывшими руками за ледяную кромку, но в голове другое.
— Вода и лед! — кричит он. — Электричество будет!
Борис хватает друга за руку. Ему не все понятно, но в глазах мечтателя такой восторг, что дай им искру, и они выдохнут пламя.
Василий успокаивается немного.
— Слушай, на днях — вот перед отъездом! — я читал об опытах бразильского ученого Рибейро или Ривейро. Словом, вода и лед могут работать как термопара…
— Василий!
— Да-да, как термопара! Ток обнаруживается при затвердевании — или расплавлении, безразлично! — лишь бы одна фаза вещества была твердая. Нужны электроды и постоянный процесс замерзания. Проще всего! А электроды у нас есть, сколько угодно, — металлические части приборов. Ток будет!
Опыт был поставлен тотчас.
Пока Василий разбирал приборы, извлекая тонкие пластины, Борис делал прорубь. Вода сейчас же подернулась ледком. Это и нужно было: одну лачку пластин опустили в воду, другую — на образующийся лед, подключили вольтметр. Стрелка прыгнула вправо. Ток есть!
— Ура! — не сдержался Борис и обнял Василия с таким жаром, что тот едва устоял на ногах.
План был прост. В распоряжении геологов были электроды и моток кабеля, к счастью вольфрамированного, в тончайшей изоляции. Расплести кабель и завить нити в спираль — чисто техническая работа. Занимался ею Борис. Василий мастерил многопластинчатый щит, каждая долька которого соберет и направит ток в нагревательную спираль.
— Термодиэлектрический эффект… Черт, пока выговоришь… — ворчал он. — В нем-то и штука! При замерзании воды на границе между твердой и жидкой фазами возникает разность потенциалов… Здорово подметил… этот Рибейро.
Нелегко было обвить спиралью громадного зверя от конца хобота до пят, взять в сплошную металлическую сеть. Но и с этим справились в два дня.
Мамонт возвышался горбатой горой, тускло отсвечивал металлом. Это было самое удивительное сооружение, представшее глазам человека, фантазия наяву!
— Начнем? — обратился Борис к Василию.
— Шилом море греть?
— Не будь скептиком! В наш век делают не такое!
Ток пошел.
Теперь ждать. И не давать проруби замерзнуть.
Система действовала безотказно, ток шел, но результатов не было. Гора, завитая в проволоку, стояла недвижимо, и больше было шансов на то, что она не сдвинется вовсе.
— Ничего, — успокаивал Борис, — за час махину не прогреешь…
На четвертый день бока животного увлажнились. Друзья приняли это за благоприятный признак и стали готовить выход из пещеры. В воздухе потеплело: на Колыму шла весна.
Пористый известняк подавался легко, сколотые глыбы употребляли на стену — замуровать поврежденного мамонта.
К этому времени температура тела животного достигла тридцати градусов. Ждали: что-то должно случиться.
Утром на седьмой день, когда рассвело, увидели, что хобот животного подвернулся, словно поднятый, сжатый в усилии. Может, то была спазма оттаявшего тела, но друзья приняли это за несомненный признак оживления и не спускали с животного глаз.
Часом позже, когда солнце глянуло в пещеру, дернулось веко. К полудню животное вздохнуло и открыло глаза.
Ребята — как ни ждали — вздрогнули, но животное стояло недвижно, лишь изредка с шумом засасывая воздух, будто кто вздувал и отпускал кузнечные мехи. Понимали: это был критический момент, зверь или выживет, или упадет замертво. Время шло, дыхание выравнивалось, но гора так же стояла неподвижно, увитая проводом, — ток не выключали.