Он вскочил с кресла.
— Пойдем, я тебе сейчас такое покажу!
Они вышли на балкон, и Егоров подвел Василия к злополучному. зеркалу. Золотой обод излучал холодный мерцающий свет.
— Пощупай, — прошептал Егоров.
Василий коснулся обода и отдернул руку.
— Что, горячий?!
— Не горячий, но…
— Жжется? То-то. — Егорову хотелось поскорее поделиться жгучей тайной.
— Но это не главное, — сказал он. — Смотри в зеркало, что ты там видишь?
— Ну, ночь, серп Луны, хаты.
— Так. А вот здесь?
— Скирда соломы.
— Скирда? Очень хорошо, очень хорошо. — Егоров выбежал и вскоре вернулся со стаканом воды. Затем торопливо достал из кармана зажигалку. Щелк! — и коптящий язычок пламени коснулся зеркала в том месте, где чернела скирда соломы.
Василий вскрикнул. В глубине зеркала горело изображение. Егоров осторожно взял Василия за плечи и повернул лицом к селу.
На горизонте к небу рвалось пламя. Ярко-оранжевые языки были отчетливо видны даже отсюда. Над ними плыли седые клубы дыма, растворяясь в ночной тьме.
— Что ты наделал?!
— Спокойно! — сказал Егоров. Ом набрал в рот воды и тонкой струйкой плеснул в зеркало. Послышался отдаленный шум, пламя на горизонте полыхнуло раз, другой и погасло. В лунном свете растворялись клубы пара.
— Больше нельзя, иначе можно устроить наводнение, — произнес Егоров.
— Это она? — прошептал Василий, указывая на зеркало.
— Она, конечно, она, — заторопился _ Егоров. — Единственная незапертая дверь в Айю. На Марсе она не работала, а в Музыковке почему-то открылась. Ее не успел захлопнуть тот высохший марсианин. Так и простояла она пять миллионов лет приоткрытой. А может, и не миллионов. Анхело, видимо, решил использовать ее для каких-то своих целей. Теперь ты понимаешь, зачем после Дисни он пожаловал к тебе? А ты знаешь, что твой автолет мощностью в тысячу лошадиных сил Оксана прикосновением мизинца сбросила наземь? Нечаянно, конечно. Теперь ты понимаешь, что это за сила?
— Вот так находка! — протянул Василий. — Поймали-таки марсианского черта за хвост!
— Так давай же скорей крестить, крестить его, вражьего сына! — воскликнул Егоров.
— А ты не боишься, что они вернутся, чтобы захлопнуть дверь? — подумав, спросил Василий.
— Брось! У них было на это время, — ответил Егоров. Друзья возвратились в кабинет.
— Вам еще много? — спросил Егоров у Самойленко.
— Сейчас кончаю.
Василий сидел хмурый.
— Ты что? — закричал Егоров. — Радоваться должен! Такое открытие!
— Не знаю. Никак не могу представить, чтобы космонавт на такое дело пошел. Анхело не первый год по планетам ходит.
— Все! — облегченно вздохнул Самойленко, направив аппарат на Егорова и Нечипоренко. — Последнее вещественное доказательство… Лично для меня, на память.
Внезапно дверь распахнулась, и в комнату вошел Тенд. Он взглянул на сидевших, на раскрытый чемодан, кристаллы, фото, записи.
Прошел на балкон. Сидевшие в кабинете переглянулись. Их, казалось, забавляло то, что должно было произойти. Анхело вернулся с зеркалом, установил его на полу, слегка наклонив. Затем вынул черный стержень, провел им по золотистой раме зеркала. Раздался отдаленный звенящий гул, затем он взял со стола пачку фотографий и с размаху швырнул их в зеркало. Туда же полетели кристаллы из Красного купола, записи, дневник братьев Дисни и, наконец, Желтый чемодан. Предметы исчезли беззвучно.
«Почему же все сидят?» — недоумевал Егоров.
Тенд подошел к зеркалу и оглянулся.
Егоров почувствовал, что сознание ускользает от него. Страшная тяжесть обрушилась на голову.
Дольше всех боролся Самойленко. В самый последний момент, когда силуэт Тенда начал расплываться в воздухе, капитан попытался вскочить с места. Тенд молниеносно оглянулся, и капитан рухнул в кресло. Фотоаппарат его слабо щелкнул…
Самойленко заслуженно гордился. Это был единственный снимок живого марсианина. Три глаза, расположенные по вершинам правильного треугольника, смотрели с фотографии. Они были бесконечно глубоки и мудры.
Егоров взял в руки сверкающий серый овал. Зеркало бесстрастно отражало действительность. Последняя дверь а Айю захлопнулась.
Но надолго ли?
Анатолий Днепров
СЛУЧАЙНЫЙ ВЫСТРЕЛ
Техника — молодёжи № 4, 1964
Рис. Р. Авотина
Апостолы капитализма мобилизуют современную науку для того, чтобы найти пути, как вывести их общество из заколдованного круга непримиримых противоречий. Многие буржуазные ученые, загипнотизированные официальной пропагандой, и впрямь поверили, что такая задача разрешима. Рассказ Анатолия Днепрова посвящен трагической судьбе ученого, который столкнулся с безжалостной логикой машины, разрушающей его веру «в капиталистическую гармонию».
Из газет все знают, как погиб доктор Глориан. Накануне своего отъезда на охоту он чистил ружье, и оно случайно выстрелило. Говорят, что любое оружие хотя бы один раз стреляет помимо воли хозяина. Корреспонденты так и изображают гибель Глориана.
Я бы никогда не написал этот документ, если бы после того, как сенсация, вызванная смертью Глориана, утихла, вдруг в газетах не появилось заявление его адвоката, Виктора Бомпа, о том, что по просьбе жены и ближайших родственников покойного он не будет вести расследования обстоятельств гибели ученого. «Пусть люди сами решат, — писал Виктор Бомп, — было ли это самоубийство или несчастный случай».
Я не знаю, что это было. Но, коль скоро людям предстоит сделать выбор между двумя решениями, из которых для моего друга Глориана правильным было только одно, я чувствую себя обязанным опубликовать некоторые факты.
Итак, Роберт Глориан погиб ровно через три часа после того, как мы расстались в кафе «Мальта». Я до конца своей жизни буду помнить выражение его лица. Он был бледен, как будто была ночь и его лицо было освещено лунным светом. Пожимая мне руку, он сказал:
— За тридцать лет я ни разу не ошибался. Конечно, в математике. Жизненные просчеты — это другое дело…
Я вспомнил его жену Юджин и понимающе кивнул головой. Я всегда думал, что Глориан с ней несчастлив. Я часто наблюдал со стороны их отношения, и мне казалось, что между ними существует неприязнь, которая нередко бывает между умным мужем и умной женой. Юджин часто говорила:
«Эти математики сейчас всюду суют свой нос! Они испортили человеческую жизнь».
В ее словах была доля правды.
В тот вечер мы сидели в кабинете Роберта и разбирали теорему фон Неймана и Моргенштерна об играх с нулевой суммой. Математически можно строго показать, что в так называемых салонных играх каждый проигрывает ровно столько, сколько другой выигрывает. Теорема фон Неймана — это, так сказать, закон сохранения ставки при игре. Затем мы с Робертом стали обсуждать более сложные ситуации — и в любом случае приходили к одному и тому же выводу: всюду идет игра с нулевой суммой. Когда мы заговорили о математической теории человеческих конфликтов, к нам подошла Юджин:
— Вот что. Мне противно вас слушать. Вы раскладываете мысли и чувства на какие-то коэффициенты невырождающейся матрицы. С вашего разрешения, Роберт, я иду в «Мальту».
Роберт жалко улыбнулся и кивнул головой. Мне тогда показалось, что, отпуская свою молодую жену в ночной клуб, он просто старался о ней не думать. Он заговорил о недавно вышедшей книге, где математическая теория конфликтов была доведена до высшей степени совершенства.
Юджин ушла, а мы просидели до трех часов ночи. Не помню всех подробностей нашей дискуссии, но только, разбирая главные направления конфликтов в нашем обществе, я заявил:
— Наша экономика, как ты сам доказываешь, является не чем иным, как своеобразной игрой между предпринимателями и потребителями. Я могу показать на простом примере, что эта игра обречена. Тебе, Роберт, известно, что все наши промышленники стремятся к полной автоматизации. Они успешно претворяют ее в жизнь. С каждой новой автоматической линией на улицу выбрасываются тысячи, десятки тысяч людей. Они становятся безработными. Стремясь меньше платить и больше получать, владельцы предприятий рано или поздно придут к полной автоматизации производства. На заводах и фабриках не будет работать ни одного человека, и тем не менее предприятия будут в изобилии выпускать продукцию.
— Ну и что же? — с усмешкой спросил Роберт.
— А то, мой дорогой, что тотальная автоматизация позволит предпринимателям полностью избавиться от труда и услуг рабочих и выпускать любое количество продуктов потребления, но их никто не сможет покупать. Люди, лишенные труда, не имеют денег и, следовательно, не могут приобретать то, что будет производиться машинами-автоматами.
Роберт Глориан медленно провел рукой по седой голове и уверенно сказал:
— Из этого следует только один вывод. Автоматизация никогда не будет полной. Такая игра не на пользу нашему инициативному предпринимательству.
— А какая же на пользу? — спросил я.
— Это должна быть разумная автоматизация, которая не исключает, а, наоборот, предполагает все большее и большее участие людей в производстве…
По-моему, это была самая туманная фраза, которую когда-либо произносил Роберт Глориан. Он был ярым сторонником «социального дарвинизма», по которому эволюция и прогресс человечества всецело зависят от частной инициативы каждого из его членов, а сама инициатива определяется стремлением человека к обогащению.
По натуре я скептик и терпеть не могу догм. Хотя Глориан был моим лучшим другом, я с трудом переносил его аксиоматику. «Это — истина, это — ложь», — любил он часто говорить, но ни его истина, ни его ложь никогда не укладывались в моей голове. Его аксиомы были в одинаковой степени понятными и недоказуемыми. Наверно, три столетия назад ученым так же казалась справедливой аксиома Галилея о том, что во всей Вселенной время течет с одной и той же скоростью.
Математическая теория конфликтов, теория игр, линейное и динамическое программирование, математическая экономика — все это излюбленные коньки Роберта. Он был постоянным участником ответственных комиссий и комитетов, которые разрабатывали экономические и военные рекомендации для правительства. Сейчас уже не секрет, что Роберт Глориан был одним из составителей доклада об экономических основах производства атомного оружия еще в те времена, когда научная и техническая возможность создания такого оружия не была доказана.