На исходе шестых суток два старых космических волка затосковали.
— В основе многих традиций лежит — предрассудок, — изрёк Ди, занимая в пространстве горизонтальное положение.
Около часа он пребывал в состоянии мрачной задумчивости. И сказанное, должно быть, являлось конечным продуктом его размышлений.
— Как правило — вредный предрассудок… — отозвался я, также занимая в пространстве горизонтальное положение.
В истории человечества диалоги вроде нашего звучали не раз. И ещё будут звучать.
Перед каждым поколением вечные темы встают в первозданной остроте.
Конечно же, я догадывался, что имеет в виду напарник. Однако в сущности понятия не имел, насколько решительно он настроен.
Лишь когда увидел в его руках тонкую металлическую трубку, изогнутую змеёй, до меня дошло окончательно: мой товарищ готов бросить вызов предрассудкам.
В его глазах горел огонь. Мы встретились с ним взглядами.
Этот миг решил нашу судьбу.
Н-да…
Предоставив напарнику с увлечением решать технические проблемы, я — устремился на улицу, чтобы закупить в магазинах сырьё. Действовать приходилось крайне осторожно. Ведь на Грамме даже слова «я пьян от любви» считались крамолой.
Не стану описывать то нетерпение, с которым я и напарник ходили вокруг аппарата. И как принюхивались. Как глотали слюну. Как дрожали руки Диониса — когда он наливал по первой.
Вряд ли то был лучший напиток в моей жизни, хотя мне он показался лучшим.
Бортинженеру — тоже.
Нагрузились мы с ним быстро и основательно. Внутри стало тепло, уютно.
Я включил музыку на полную громкость. Всё немного покачивалось.
Как давно мы не испытывали этого райского состояния!
Блаженство исподволь мягко вошло в наши сердца. Вслед за ним — благодушие.
Я остро почувствовал, до чего славный парень, Ди Грецки, и до чего же я его уважаю. Мне захотелось выяснить, уважает ли он меня. До чего приятно сознавать, что уважение — взаимно.
Я открыл рот, чтобы задать напарнику сакраментальный вопрос, но в дверь постучали.
— Кто бы это мог быть? — в размышлении пробормотал я, вылезая из кресла.
— Может, ребята? — хмыкнул Ди. — У них же нюх на выпивку — сам знаешь.
Мой товарищ оказался прав. Едва не сбив меня с ног, горя нетерпением, ввалились трое из экипажа грузовика. В комнате стоял запах винокуренного завода. И он подействовал на гостей вдохновляющим образом. Ещё трое борцов с предрассудками деятельно включались в работу. Очень скоро они шли голова к голове с нами. Заплыв разворачивался.
Это была настоящая мужская вечеринка, в которой цель ничто, а движение — всё.
Радостные лица друзей, таких уважаемых, слились в хоровод. Потом я увидел карусель. Шум стоял невообразимый. Говорили все сразу и — не жалея глоток.
Я прилёг на кровать.
Мне казалось, я лечу — то ли на русских горках, то ли — на американских… Встряхнув головой, я обнаружил себя в исходной позиции. Но что-то изменилось. Если раньше только пол игриво покачивался у нас под ногами, то теперь и моя кровать решила проявить норов, попытавшись выскочить из-под меня.
Я натянул поводья и строго прикрикнул на неё.
То же проделал со своей кроватью бортинженер, для чего — из чувства солидарности — прилёг на неё.
— Вот-вот! — поддержал нас штурман. — Нельзя им потакать!
Он встал с кресла и шагнул ко мне, желая развить мысль. Не дошёл, свалился по дороге. Остался лежать на полу, разнообразя нашу беседу всхрапами.
Его кресло ожило, принялось скакать по комнате, словно желая помять копытами своего недавнего седока.
Всем это показалось недопустимой вольностью.
— Но-но! — грозно воскликнул мой напарник и погрозил креслу пальцем.
Однако приструнить расшалившееся кресло ему не удалось. Более того: зараза анархии начала распространяться на другие предметы обстановки. Вдруг отделился от стены и резво запрыгал стол. Зазвенела слетевшая с него посуда. Открылись, захлопали дверцы шкафа.
Со стены упала огромная репродукция невнятного содержания. Закачалась под потолком люстра. Даже стулья под двумя гостями явно желали присоединиться к безобразию.
И мне даже показалось, что здание гостиницы тоже слегка подпрыгивает.
— Землетрясение? — хохотнул бортинженер.
Я попытался сфокусировать взгляд на противоположной стене.
За этим занятием меня и застали дюжие ребята в полицейской форме.
Ну, принять участие в нашем веселье они, конечно, отказались…
Все способы экстренного протрезвления самым жестоким и гнусным образом применили к передовому отряду борцов с предрассудками. Ничего гаже мне испытывать не доводилось.
А потом…
Одиночная камера следственного изолятора. Допросы.
Очные ставки. Ярость капитана…
Только во время суда мы узнали, почему на этой планете сухой закон. Грамм слабоват на выпивку. Стоит кому-то приложиться к рюмочке — и поле Грамма тут же вступает в резонанс с мозгами счастливчика. Окосев, Грамм, начинает выкидывать коленца.
Всё это связано с грамминием.
Я не запомнил, какие разрушения вызвала наша вечеринка. Но слова о том, что Грамм в поддатом состоянии может вообще сойти с орбиты, произвели на меня впечатление.
Трудно поверить в такое. Однако в ходе процесса выступали учёные, чертили схемы и графики, приводили статистику…
Я сказал, что не нарушил бы главный закон Грамма, если бы знал суть. Почему истинные причины сухого закона держат в тайне?
— Закрытая информация, — ответил судья, трезвенник в двенадцатом поколении.
Секреты. Вечные секреты.
Местное руководство опасалось, что кто-нибудь использует алкогольный фактор, чтобы дестабилизировать планету и прибрать к рукам залежи грамминия.
Судья в своём напутственном слове очень порадовал тем, что впереди у нас достаточно времени для раскаяния.
Это уж точно.
Юрий АнтолинПРОГУЛКИ ПО ВОДЕ
Сидя на дне небольшой лодки, Джарк держался руками за борта и смотрел вокруг. Всюду плескалось море. Сверкающее и бесконечное. Плеск касался ушей нежным шёлком, а нависшее над горизонтом алое солнце напоминало о скором наступлении ночи.
Перегнувшись через борт, он посмотрел на своё отражение в дрожащем зеркале воды — худой полуголый парень с отросшей бородкой и спадающими на плечи длинными волосами.
Уже две недели Джарк плыл, гребя вёслами, одно из которых потерял вчера, отбиваясь от акулы. Обломок второго лежал у его ног. Инстинкт заставил Джарка покинуть хижину, где он прожил пять лет со старым рыбаком и его женой.
Джарк почувствовал, что голод, уже давно гнетущий его, усилился. Тогда он вновь опустил руки в воду и вскоре ощутил лёгкое прикосновение в прохладе воды. Он без труда вытащил замершую возле его рук рыбу и бросил на деревянное дно лодки. Затем он выловил ещё три рыбёшки.
Провизия, взятая им из хижины, закончилась. Теперь он питался исключительно сырой рыбой. Правда, после неё оставалось ощутимое чувство голода, но это было терпимо.
Поев, парень сполоснул руки в воде, а затем опустил их за другой борт и, посидев так некоторое время с закрытыми глазами, поднял ко рту полные пригоршни воды, которая стремительно утекала меж пальцев. Вода была пресной и освежающей. И настолько холодной, что от неё ломило зубы.
Как-то утром пять лет назад старик нашёл его недалеко от своей хижины на берегу, облепленного илом и водорослями. Парнишка был крепок и красив, его глаза были одного цвета с морем, которое его исторгло.
Долгое время парень не мог говорить. Однако вскоре дар речи к нему вернулся.
Но даже после этого он ничего о себе старикам не рассказывал. Джарк — так назвала его жена рыбака, так как своего имени найдёныш не помнил, — подолгу сидел на берегу и смотрел на море, а ночью — на звёзды, что отражались в его бездонных водах.
Он помнил свои странствия по городам и деревням. Помнил полные чада таверны, тюрьмы с запахами нечистот, величественные храмы, бордели и игорные дома. Дворцы и трущобы, драки с пьяными матросами в портах. Всё это надёжно отложилось в памяти, словно записанное на бесконечно длинном папирусном свитке. Тюрьмы его не сломили, из драк он выходил победителем, а величие храмов оставляло его равнодушным.
Однако что-то произошло, в результате чего Джарк оказался на берегу моря, где его подобрал старый рыбак. Джарк смутно помнил кораблекрушение.
Вскоре он стал помогать рыбаку. Они вместе выходили в море, и улов старика был вдвое больше, чем раньше. Рыба словно сама шла в их сети.
Джарк чувствовал, что силы к нему возвращаются.
Однажды он нырнул за ножом, что обронил рыбак, а когда голова паренька вновь показалась над водой, в руке он сжимал несколько крупных жемчужин. Это было его платой за всё, что рыбак с женой для него сделали, поскольку через несколько дней внезапно нахлынувшее ощущение перемены заставило Джарка оттолкнуть ночью от берега лодку и уйти в море.
Днём вокруг лодки мелькал гребень акулы. Она яростно бросалась на лодку, пытаясь добраться до её единственного пассажира.
Ночью Джарк слышал исходящее из глубин моря пение множества голосов, но оно, как и песнопения в храмах, его не тронуло.
Чувство, что заставило его покинуть гостеприимных рыбаков, теперь вело Джарка, указывало направление, в котором он плыл. Он словно приближался к кульминации и чему-то, что должно было кардинально изменить всё происходящее. Каким-то образом Джарк это знал.
И вот теперь, сидя в лодке посреди неподвижных ало-золотистых вод на закате, он понял, что дальше плыть некуда. Всё вокруг вдруг стало выглядеть знакомым: и чайки, что с криками носились над водой, и небольшой, поднимавшийся над водой риф с застывшим на нём выбеленным от ветров скелетом.
Солнце над морской гладью вспыхнуло ярче, на мгновение ослепив Джарка. Но когда глаза вновь стали видеть, несмотря на этот слепящий свет, цепи памяти, автоматически отключившиеся во время кораблекрушения, вновь заработали в полную силу. Грызущий его голод пропал, энергия теперь поступала свободно, как прежде, когда он ел только, чтобы не выделяться среди жителей этого мира.