— Ты ведь сам спал. Как там в виртуальности?
А вот это опасный вопрос, потому что начни я говорить правду, они догадаются кто я на самом деле. Вот я им и соврал, что там ненастоящая жизнь и поэтому я никому не желаю попасть в виртуальность. К ней привыкаешь, как к наркотику, потому что реальная жизнь кажется хуже виртуальной. От виртуальности сложно излечиться. Я так и не сумел. Этого я не сказал.
Мне всегда хотелось оставаться в виртуальности. Там живы мои близкие. Каждый раз, когда меня будили, чтобы вновь заслужить сон, приходилось платить всё дороже и дороже. Когда-то для этого достаточно было всего лишь одного бодрствующего. Теперь цена сновидений была дороже. В тот первый раз меня разбудили вовсе не повстанцы, а ИскИн, создающий сны. Те, кто не спит, мешают ему, он не властен над ними и это ему не нравится. Я был нужен ему, чтобы их усыплять, ведь за то, чтобы оказаться в виртуальности, я был готов на всё.
Я умел хорошо рассказывать. Меня специально этому обучали, и у меня осталось ещё много историй в запасе, когда колокол объявил, что пора спать.
Поселяне расходились неохотно, потому что хотели ещё меня послушать. Пришлось пообещать, что я останусь в посёлке ещё на денёк-другой, прежде чем двинусь в дальше. Днём буду помогать в поле, а вечером — рассказывать.
— Ты можешь остаться не на день-два, а подольше, — сказал мне Гром.
— Насовсем? — спросил я.
— Можешь насовсем. Чего по дорогам ходить? Опасное дело. А здесь хорошо. Не торопись, в общем. Подумай.
— Спасибо, подумаю, — сказал я. — Спокойной тебе ночи.
— И тебе спокойной ночи и хороших снов.
Он не знал, что хорошие сны я могу получать лишь в одном месте, но я их заслужил. Здесь я даже не засну. Могу только закрыв глаза притвориться спящим. Я так и сделал.
Посёлок быстро погрузился в тишину. Крепкий сон сморил даже дежурного на стене. Так всегда бывает после моих рассказов. Мой голос обладает гипнотическими способностями. Он убаюкивает. За свою жизнь я встретил лишь двух человек, у которых был к нему иммунитет.
Все такие посёлки давно нанесены на карты. Пусть даже они располагаются в непроходимых чащобах, а их жители не используют электричество, всё равно когда-нибудь они себя выдадут и их найдут со спутников слежения, подключённых к ИскИну.
Скоро в посёлок прилетят транспорты, заберут всех, отвезут в бетонные соты и опустят в хрустальные гробы, где у каждого из них сбудутся все мечты. Зря я, что ли об этом их расспрашивал? Я знал, что делаю для них благо.
Гром в снах наконец-то станет космонавтом. Он полетит на Марс, а может даже к звёздам. Те, кто хотел занять его место — займут. Крепкий парень, охранявший ворота, станет чемпионом мира по боксу, а Рифт отправится в далёкое путешествие. А я надеюсь, что и мне дадут немножко пожить в виртуальных снах, прежде чем вновь отправят искать тех, кто ещё не спит.
Геннадий ТИЩЕНКО
Реквием
Техника — молодёжи // № 6’2023 (1103)
Рис. автора
Её звали Эль. Она была тонкой и хрупкой, как силиколловый цветок Антона, виденный мною на его выставке. Лишь увидев её, я понял, почему он назвал свою композицию так коротко и странно: «Эль».
Я в то время работал в «Марспроекте», проектировал северный район Ареограда. Работа была довольно скучной, поскольку приходилось думать прежде всего о функциональной стороне проекта. О создании действительно значительного произведения архитектуры приходилось лишь мечтать.
И вот однажды мне позвонил Антон. Я не знаю, откуда он узнал о моём увлечении монументализмом и голографией. До этого звонка мы с ним знакомы не были.
Просьба скульптора показалась мне странной, но на следующий день я дал согласие на своё участие в его необычном проекте.
Именно в этот день я познакомился с Эль…
Когда я пришёл к Антону, дома его не было. Личный андроид скульптора сверил мои антропометрические показатели с данными, заложенными в его оперативную память, и пригласил меня в мастерскую.
Признаться, в юности я тоже пытался лепить. И мои пластиковые скульптурки были даже премированы на общегородском конкурсе школьников. Но позднее, когда я побывал на Земле и увидел работы Фидия и Микеланджело, Родена и Майоля, Конёнкова и Эрьзи, понял, что могу быть лишь архитектором при скульпторе-творце.
Конечно я и раньше видел стереоскопические ролики о шедеврах ваяния прошлого, но они всё-таки не передавали чего-то самого главного. В Центральном музее Ареограда видел большие голографии Дискобола, Венеры Милосской и даже Давида, но они тоже не произвели на меня особого впечатления.
А вот работы Антона — произвели. Несмотря на то, что они были нерукотворны. То есть они были созданы в чреве компьютера, и лишь потом материализованы посредством 3П-принтера.
Я вовремя понял, что мне не хватало страстности и одержимости в моих скульптурных пробах. Всегда руководствовался разумом, а не эмоциями, расчётом, а не интуицией. Короче, сделал совершенно правильный выбор между ваянием и зодчеством. В конце концов, правильно организовать пространство для жилья и работы, или, к примеру, вокруг монумента это тоже не комар чихнул.
Некоторые работы Антона я понимал и принимал не сразу. Но они очаровывали и без понимания того, что ими хотел сказать скульптор. О чём, к примеру, говорит красивый морской ландшафт или горный водопад?.. Или почему нам нравятся олени, розы, лилии?..
Я уже собирался уходить от Антона и набирал шифр своего вездехода, когда из шлюзовой камеры послышалась тихая мелодия, словно зазвенели росинки на волшебных утренних цветах. Затем внутренняя дверь апартаментов Антона засияла нежным сиреневым светом и откатилась в сторону.
В проёме возвышался огромный дог лунной породы.
Я в ужасе отпрянул. Пёс показался мне воплощением ночных кошмаров. Прежде всего из-за размеров. Собака Баскервилей выглядела бы щенком рядом с ним.
Остановившись посреди мастерской, дог внимательно осмотрел меня и спросил приятным женским голосом:
— Антона ещё нет?
Вопросив, пёс уставился на входящего из другой двери Антона.
Лишь теперь я заметил на лбу дога крохотный телепередатчик и почти незаметный плоский динамик.
— Не только пришёл, но и дал согласие, — сказал Антон, мгновенно потеплевшим голосом.
— Я тоже сейчас буду, — пропел голосок из передатчика. — А пока послушайте мою новую мелодию. Возможно, она нам пригодится.
Комната вновь наполнилась перезвоном невесомых хрустальных колокольчиков. Звуки были непередаваемо тонки и чисты. Не верилось, что раздавались они из электронной фичи, закреплённой на лбу огромного пса.
Постепенно хрустальный перезвон стих и из завораживающей бесконечной дали полилась тихая печальная мелодия.
Это был голос Эль. Именно такой, с таким голосом я её и представлял по рассказу Антона. Не верилось, что одним голосом, одной лишь мелодией можно столько передать и без единого слова так выразить светлую печаль.
— Постарайтесь ничему не удивляться, — сказал Антон, когда мелодия стихла. — Эль вообще странная. Она всегда присылает Зевса, когда опаздывает.
Услышав своё имя дог, дремавший посреди мастерской, открыл глаза и вопросительно посмотрел на Антона.
Скульптор хотел ещё что-то сказать, но в это время пёс повёл ушами, прислушиваясь к чему-то. Затем он вскочил на свои длинные лапы и, покачиваясь из стороны в сторону, побежал к двери.
И в это же мгновение в комнату вошла Эль.
Я провожал Эль через весь Ареоград.
Мы шли пешком, несмотря на то, что приближалась морозная марсианская ночь и редкие прохожие торопились в свои тёплые дома.
Зевс бежал впереди нас и его лохматые лапы, привыкшие на Луне и не к таким перепадам температур, оставляли глубокие следы в оранжевом песке, нанесённом на мостовую недавней пылевой бурей. Небо в тот памятный вечер было особенно розовым от ещё не осевших после бури песчинок.
По дороге я узнал, что Эль всего неделю назад прибыла с Весты и остановилась в отеле, близ космодрома.
Здесь, на Марсе, она ещё никого не знала кроме Антона.
Когда мы добрались до космопорта, крохотное солнце уже приближалось к близкому горизонту и на розовом небосклоне тускло сияли Фобос с Деймосом.
Сняв опостылевшие комбинезоны и кислородные маски, мы долго гуляли по центральной оранжерее космопорта. Откуда-то доносился плеск воды и смех купающихся в бассейне детей. Пение птиц, собранных здесь почти со всех земных континентов, навевало воспоминания о Земле.
Мы шли молча, пока не забрели в зону средней климатической полосы Земли. Здесь было чуть прохладнее, чем в центре оранжереи под палящими лучами светильников, имитирующих излучение земного солнца. Опавшие лепестки цветов и прелые листья распространяли неповторимый аромат земной осени. Не хватало лишь курлыканья журавлей, летящих клином в жаркие страны, да голубизны земного неба с пушистыми облаками, чтобы окончательно забыть о том, что всё окружающее — лишь крошечный земной оазис, воссозданный в ледяной, марсианской пустыне. Не верилось, что всего в десятке метров отсюда свирепствует стоградусный марсианский мороз и завывает буря, по сравнению с которой любой земной тайфун показался бы лёгким ветерком. В этом уголке оранжереи были собраны экзотические растения с экзопланет. Некоторые из них были похожи на земные кораллы и водоросли, но встречались и растения, совершенно не похожие на порождения земной флоры.
Потом мы сидели на скамейке перед плакучей ивой, и Эль рассказывала о рождении своего замысла. Она говорила тихо, но я почти дословно запомнил её рассказ. Позднее я восстановил его с помощью мнемографа.
Вот эта запись…
…Однажды я увидела сон. Не удивляйтесь тому, что я расскажу, ведь во сне всякое может случиться.
Я шла по пустынному берегу моря и душу мою сжимала печаль. Такая вселенская печаль может быть лишь когда потеряешь самых близких людей.