Он взял фотоаппарат и вышел из дома.
Когда снимали первый фильм три года назад, Ское заставлял его фотографировать на улицах. Искать хорошие ракурсы, ловить интересные моменты окружающей жизни. Именно этим он и собрался заняться сейчас. Вадим направился в парк, расположенный недалеко от дома. Ское нравятся листья, это Вадим помнил. С них и решил начать свою творческую тренировку.
Аккумулятор держал заряд довольно долго. Вадим снял серию фотографий с кружащимися на ветру листьями, но эта серия не удовлетворила его. Чего-то не хватало. Листья смотрелись красиво, композиционно кадр был выстроен верно, но и только. Вадиму хотелось большего, но чего, он и сам не понимал.
Ходил по улицам, выискивая это таинственное что-то. Пока не встретил облысевшее дерево. В череде золотых, и багряных, и даже еще по-летнему зеленых оно смотрелось не растением, а обломком растения. Казалось, оно погибло. Серый шершавый ствол был прям, как осанка солдата. Вытянутые тонкие ветви смотрели вверх, а на них коричневыми птицами притулились, нахохлившись, последние листья. Листья сидели с таким видом, словно вот-вот упорхнут.
«Последние листья улетели на юг», – подумал Вадим и сам удивился этой мысли. Слишком уж она была не его. Скорее, Ское мог такое подумать. Вадим сделал несколько фотографий, на которых не было видно ствола дерева – в кадр попали только верхние ветки с листьями-птицами.
Вадим улыбнулся. Фотоаппарат подмигнул ему последним сделанным кадром и погас – разрядился аккумулятор. Можно возвращаться домой.
49
– Мама улетела обратно в Петербург, – сказал Алексей Викторович, встретив Вадима в прихожей.
Тот промолчал и даже не взглянул на отца. Алексей Викторович увидел в руках сына фотоаппарат и удивился:
– Решил пофотографировать?
Вадим снова ничего не ответил, мимо отца направился в свою комнату.
– Отмалчивайся, если хочешь, – сказал Алексей Викторович ему в спину. – А захочешь поговорить – я рядом.
Вадим закрыл за собой дверь комнаты, включил компьютер и скинул фотографии. Пролистал их. Последняя серия Вадиму очень понравилась. В ней чувствовался сюжет. И чувствовалась грусть – но тихая, едва заметная.
«Захочешь поговорить – я рядом», – крутились слова отца в голове Вадима где-то на заднем плане, пока он листал снимки. От них тоже веяло печалью. Никогда прежде отец не говорил ему такого. Вадим постарался отогнать эти мысли, забыть, притупить непрошеную грусть. Открыл фоторедактор и попробовал скорректировать цветовую гамму фотографий. Делал их то ярче, то темнее, то более насыщенными, то переводил изображение в черно-белый цвет. Ничего не помогало. Фотографии были хороши в своем натуральном виде.
Вадим свернул окно редактора и открыл последний снимок, сделанный за несколько секунд до того, как погас экран фотоаппарата. Ветки и листья смазались – должно быть, камера дрогнула в руках Вадима. В фокусе оказалась лишь одна коричневая птица. У нее было два крыла – два сухих листа, они остриями смотрели вверх, едва держась истонченными черешками за ветку. Птица почти взлетела.
50
Вадим отправил эту единственную фотографию Ское. Через минуту от него пришел ответ: «Это почти музыка, Вадим».
«Почти?»
«Это музыка».
51
В среду в четыре часа дня Ское закрыл за собой дверь. Когда повернулся к лестнице, столкнулся нос к носу с Вадимом.
– Хотел уйти без меня? Я запомнил: клуб масок по воскресеньям, средам и пятницам в пять вечера.
– Привет, Вадим, – улыбнулся ему Ское. – Я думал, ты не веришь в эти сказки.
– Не забывай: я встретил козу. И кроме того, я оператор в твоем фильме. Разве не должен я увидеть все это дело с масками и енотами собственными глазами?
– Должен, – кивнул Ское и улыбнулся одним уголком губ, так, чтобы Вадим не заметил. – Я рад.
– Чему?
– Я просто рад.
– Молодец, – Вадим притворно нахмурился и сменил тему, чтобы Ское не заметил, что он тоже рад: – Значит, надо сесть на двенадцатый трамвай и выйти на серой остановке с пыльными людьми и лысыми деревьями, с тремя полосатыми трубами на горизонте? И войти в арку дома, подписанного «Переулок, 6»?
– Именно.
– Да легко!
Ребята направились к остановке, где простояли двадцать минут в ожидании нужного трамвая.
52
– Мы опять вышли не на той остановке, – усмехнулся Ское.
– Они все одинаковые здесь.
– Но я точно помню, что нужно куда-то идти, уткнувшись в свои мысли, чтобы попасть в клуб масок.
– Точно помнишь, что нужно куда-то идти. Молодец, Ское, конкретика – твой конек.
– Спасибо, я стараюсь.
– Тогда давай немедленно начнем куда-то идти, потому что уже сколько-то времени.
– Сколько?
– Не знаю, у меня нет часов при себе.
– У тебя есть телефон.
– Он чтобы звонить.
– Там цифрами высвечивается время, если нажать кнопочку, Вадим.
– Я знаю, Ское. Но что-то мне подсказывает, что когда куда-то идешь, уткнувшись в свои мысли, чтобы попасть туда, куда идешь, лучше не смотреть на время. И еще: у тебя тоже есть телефон, давно бы уже посмотрел.
– Забыл его дома.
– Тогда нам нужен дождь, Ское.
– Не могу поверить, что это говоришь ты, а не я, Вадим.
– В прошлый раз я увидел козу под дождем.
– Нам нужна арка. Коза всегда скрывается в арке.
– Мы несем отборный бред.
– Это для того, чтобы как можно скорее попасть в клуб масок – средоточие бреда. А вот и нужный дом.
Вадим проследил направление взгляда Ское и прочел на табличке, прикрепленной к боку обшарпанного четырехэтажного здания: «Переулок, 6». От удивления он даже остановился.
– Сработало.
– Конечно. Куда-то идти, чтобы куда-то прийти – всегда срабатывает, – сказал Ское, и ребята двинулись в арку.
Вновь пустой двор. Дверь с плакатом. Два темных этажа и один едва освещенный.
Они вошли в единственную на этаже дверь. Ское молча указал Вадиму на ряд крючков, на которых висели разнообразные маски. Вадим кивнул и взял себе наугад одну.
Оказалось, они все-таки опоздали. Енот молча махнул им рукой, чтобы садились, а остальные звери обернулись на явившихся зайца и ежа. Никто не проронил ни слова. Ское хотел было задать вопрос, но енот резко прилепил указательный палец к своей енотовой мордочке, показывая, что нужно сохранять молчание. Он схватил со стола блокнот, вырвал из него листок и написал на нем что-то. Затем протянул Ское. «Сегодня в клубе мы молчим. Кто первый заговорит – тот уходит. Переписываться на бумаге, обмениваться сообщениями в телефоне и тому подобное – тоже нельзя. Да, я написал это на бумаге, но это единичный случай, своего рода исключение. Мне и самому надоела эта молчанка. Понимаешь, насколько мне несладко приходится? Но я терплю. Уже полчаса как терплю. Я кремень. За полчаса – ни единого слова. Исключение – вот это письмо тебе, малознакомый заяц (спасибо, что опоздал! А то не пришлось бы мне так долго и путано объяснять, что происходит). Все, заканчиваю, а то я расписался, как будто ты в армии, а я твоя девушка. Напоследок: что за еж вместе с тобой? Ладно, можешь не отвечать, ха-ха. А то придется тебе уйти как первому, кто нарушил молчание.
Не забывай. Пиши. Храню твои письма у сердца.
Всегда твой, енот».
Ское прочитал и усмехнулся.
Енот резво отобрал у него листок и что-то дописал. Вернул листок.
«П.С.: усмехаться, хмыкать, хохотать, плакать, выть и ныть тоже нельзя. Ни единого звука!»
Ское поднял на него свое заячье лицо. Енот вновь отобрал у него листок и черкнул еще несколько слов.
«Ты можешь не искать в этом смысл? Вид думающего зайца напрягает».
Ское прочитал, улыбнулся под маской и кивнул, но тут же сообразил, что кивать, наверное, тоже нельзя, и мысленно взял свой кивок обратно.
Вадим вместе со Ское прочел записку енота, поэтому сидел смирно. Единственное, чего он не понимал в происходящем, – это буквально всё. Зачем эти люди молчат? Ну заговорит кто-то, ну уйдет. Дальше-то что? Даже хотел сделать смелый шаг – нарушить тишину, – но пресек этот порыв. Все-таки он пришел вместе со Ское, чтобы собирать материал для фильма. Увидеть козу. Раз Ское сказал, что она будет играть главную роль, значит, собирается предложить ей это. Правда, козы не было. Вадим оглядел всех, кто собрался за круглым столом: медведь, клоун, кукла, енот, лиса, заяц. А, заяц – это Ское. Неважно. В любом случае, козы сегодня нет. Либо она под другой маской. Вадим повернулся к Ское и, увидев выражение его заячьего лица, понял, что тот думает примерно о том же.
Ское поднялся с места и прошелся по комнате. Впервые он оглядел серые старые стены. Оказалось, они не пустовали – на них висели рисунки, сделанные карандашами, красками, мелками. Они располагались на стене в ряд, как кадры на кинопленке. Складывались в причудливый фильм, если смотреть по порядку. Рисунки походили на детские, но сделаны были явно взрослыми людьми. Они напоминали ностальгию по детству. На одних штрихи рвались, как тонкие нитки, неуверенно изгибались, образуя силуэт изображенного героя. На других жирные, увесистые линии чуть не продавливали бумагу. «Нарисованы разными людьми, – понял Ское. – А сложились в один, хоть и абсурдный, но непрерывный сюжет».
Вадим подошел к Ское и встал рядом. Он придирчиво оглядел рисунки. Некоторые ему совсем не понравились – какой-то карандашный хаос, другие были сносными. Вадим и Ское переглянулись. Вадим пожал плечами, Ское понимающе кивнул.
– Эй, телепатически общаться тоже нельзя! – крикнул енот и тут же осекся, но было поздно. – Черт, я проговорился. Но уходить я никуда не собираюсь. Просто оставим этот жалкий фарс.
Послышался коллективный облегченный выдох, как будто все это время запрещалось дышать, а не говорить.
– Вообще не понимаю смысла этой игры, если все, кроме меня, запросто промолчат хоть сутки, дай им волю. Как потомственные партизаны в пятом поколении. Что вы там увидели? – обратился енот к Ское и Вадиму.