– Я спешу.
– Куда? Разве ты приехал не отдохнуть и проведать деда? – поинтересовался Вадим светским тоном, и Ское захотелось не просто уйти, а убежать.
– Нет. Я приехал снять свой следующий фильм. И хотел, чтобы ты снова… Хотел предложить тебе…
– Чтобы снимал с тобой фильм? Как оператор? – поднял брови Вадим.
– Да.
– Понимаешь, сейчас на работе напряженное время и…
– Да, я понимаю, – перебил Ское. – Я пойду. Мне нужно найти кого-нибудь, – сказал он и почувствовал себя глупее некуда. Что он несет? «Найти кого-нибудь». Зачем приехал? Кого он найдет в Магнитогорске? Какую съемочную группу соберет? Кому он тут нужен со своим фильмом? Надо возвращаться в Москву.
– Кого-нибудь для съемок? – вежливо уточнил Вадим, а Кристина воскликнула:
– Всегда мечтала сняться в кино!
– Малыш, это не так-то просто, – ответил Вадим тоном старшего товарища, умудренного опытом.
– Но я же фотогеничная.
– Этого недостаточно.
– Пока, Вадим, – Ское протянул ему руку для пожатия. Вадим помедлил, будто собираясь сказать что-то важное, что сказать не успел. Затем поспешно улыбнулся, пожал руку Ское и произнес ничего не значащее: – Что ж, ты заходи. Мои двери для тебя всегда открыты.
Ское повернулся, дернул дверь за ручку, она не поддалась.
– Я закрыла по привычке, – извиняющимся тоном произнесла Кристина.
Вадим потянулся к замку, повернул его, и Ское вышел.
– Пока, – услышал он голос Кристины, обернулся, увидел лицо Вадима в стремительно сужающемся дверном проеме. Дверь захлопнулась.
Вот и всё. Встречи и расставания.
Ское по дорожке вышел с придомовой территории и побрел в сторону трамвайной остановки.
30
Ское ехал в трамвае по кольцевой. Нарисованный простым карандашом город больше не воодушевлял его. Это был просто город. С розовыми дырявыми сердцами в парках.
– Надо уехать, – сказал себе под нос Ское. – Только…
Не мог же он уехать, совсем не повидавшись с Никой. Или мог?
Нарисованные трубы выпускали из себя дым, растушеванный по серому небу. Черно-белая реальность. Он, Ское, внутри старого фильма про встречи и расставания. И по сюжету должен кинуться искать свою давнюю подругу. И найти ее, если это мелодрама. Или не найти, если драма. Или Ника не захочет его видеть? Откуда ему, маленькому нарисованному человечку в чужом фильме, знать, что задумал для него большой и настоящий режиссер?
– Я посмотрю в её окно. Она будет выглядывать из-за шторы, как раньше. Будет думать, что я не замечаю. А я сделаю вид, что и правда не замечаю. Увижу половину ее лица, не прикрытую шторой, мне этого хватит. И уйду. И уеду. И улечу. Завтра.
– Парень, ты нормальный?
Ское поднял взгляд и увидел синюю жилетку кондуктора, а потом и лицо. Лицо хмурилось.
– Сам с собой разговариваешь.
– Нет.
– Что – нет?
– Я не нормальный.
Ское вышел из трамвая на ближайшей остановке. Унылый остановочный комплекс, рельсы, люди в темной, покрытой туманом одежде, невзрачные лица, до серости пыльные кусты и преждевременно лысые деревья. А на заднем плане – уходящие в небо три трубы в бело-красную полоску – как новогодние леденцы, только такие грязные, словно весь год, забытые, провалялись под кроватью.
Где это он оказался?
31
Ское перешел по переходу на другую сторону улицы. На тускло-желтом доме, покрытом трещинами, виднелась квадратная табличка. Ское хотел прочесть на ней название улицы, но там значилось только «Переулок, 6».
Пошел дождь. Ское огляделся. По тротуару мимо него шла девушка, она собиралась нырнуть в арку дома. Ское окликнул ее.
– Извините, вы не подскажете, где я нахожусь? Какая это улица?
– Это потерянная улица, – не моргнув глазом, ответила девушка.
– Потерянная? – не понял Ское.
– Да, – сказала девушка твердо и ничего не добавила к этому. Она разглядывала лицо Ское.
– Что значит «потерянная»?
– Это прилагательное, образованное от существительного «потеря».
– Это шутка?
– Это не шутка, это улица. Удачи, – попрощалась девушка и как-то очень уж быстро скрылась в арке.
Ское бросился следом. Во дворе оказалось пустынно и тихо. Ское осмотрелся. Квадратный двор, окруженный четырехэтажными облупленными старичками-домами. Дома хмурили крыши и шептались между собой ветром.
Дверь одного из подъездов негромко хлопнула, и Ское направился к ней. На двери висел листок, пожелтевший, в нескольких местах порванный и много раз чиненный скотчем: «Клуб масок. Вход со своими лицами запрещен». Ское вошел внутрь. Дверь слабо лязгнула ему вслед и затихла в темноте. Ское носком ботинка уперся в ступеньку. Стал подниматься по лестнице. Через несколько пролетов, на третьем этаже, замаячил свет хилой качающейся лампы, свисающей с потолка на единственном проводе. На площадке была всего одна дверь. Незапертая.
Войдя, Ское очутился в тесном коридорчике с гречишного цвета стенами. Слева была прибита металлическая вешалка с несколькими крючками в ряд, а на них висела одежда – куртки и пальто. Справа на такой же вешалке были развешаны карнавальные маски. Ское припомнил текст плаката при входе в подъезд – «Со своими лицами вход запрещен» – и наугад взял себе маску.
За коридорчиком через дверь располагался еще один коридор – длиннее, с еще одной дверью в конце. Через витражное грязное стекло Ское ничего не смог разглядеть, поэтому просто толкнул дверь; она открылась.
В помещении, с мышиного цвета стенами и низким потолком с лампой без абажура, за круглым большим столом сидели люди. Когда Ское появился на пороге, они, как по команде, повернули к нему головы в масках. Енот, лиса, медведь, дракон и кукла.
– Проходи, заяц.
Ское не сразу понял, что обращаются к нему. Значит, на нем маска зайца, а он и не обратил внимания.
– Сегодня нас мало, – сказал енот. – Почитаем стихи собственного сочинения, будь они неладны?
Пружинисто вскочил медведь, слишком худой для медведя. Он вытянулся к потолку. По всему было видно, что он здесь не в первый раз. Впрочем, как и остальные. Так подумал Ское, разглядывая маски и пытаясь увидеть в прорезях выражение глаз. Трудно: глаза лишь поблескивали, как капли воды, и выражение их было неясно.
Медведь принялся монотонно читать. Видно, он не только был завсегдатаем этого странного клуба, но и стихи читать любил. Ское с интересом разглядывал медведя.
– Странные люди – опасные тени,
Никто не забудет, что вы хотели.
Березовый корень во тьме подземелья.
Любуйтесь, ребята, на изобретенье!
Огненный ворот бессмысленной строчки,
Нестройной ходьбы невысокие ноги.
Убор головной – нелепость в сорочке.
Не будете, критики, к ней слишком строги.
Любимые лица – несчастные лица.
Узнать бы куда – лишь тогда возвратиться.
Какие-нибудь кареты без крыши.
Что ты так смотришь, как будто не слышишь?
Медведь вопросительно замолк. Ское показалось, что медведь смотрит именно на него. Но вот он поклонился, качнулся от своего роста и худобы, как мачта на ветру, и сел на место.
– В меру непонятный и бессмысленный стих. Одобряю. Кто еще желает? – предложил енот.
Сзади что-то скрипнуло, и Ское обернулся. В дверях стояла коза. Другие маски тоже воззрились на нее. Коза робко переступила с ноги на ногу и прошагала к столу, где в нерешительности остановилась. Енот указал ей на свободное место, и она села.
– Сегодня мы декламируем стихи. Попробуешь?
Ское подумал, что коза, наверно, тоже не впервые здесь. Она кивнула маской и поднялась на ноги, неловко задев стол коленкой. Откашлялась, схватила себя за козий нос и тут же отпустила. Взяла одну руку в другую и прерывисто начала:
– Да, у меня есть стих. Он… в общем, ненормальный какой-то. Дурацкий стих.
– Именно за этим мы и собрались, – медленно кивнул енот. – Слушать стихи. Дурацких стихов не бывает. Бывают плохие и очень плохие, – неожиданно заключил он.
– Тогда я прочту.
– Тогда прочти, – согласился енот, а худой медведь резво кивнул.
Коза еще раз кашлянула и начала приглушенным голосом, словно у нее болело горло:
– Не люблю твое имя нескончаемо длинное —
в зубах застревает столько слогов!
Не люблю глаза твои карие,
а всмотришься – синие,
как целлофан от завядших цветов.
Не люблю шаги твои: пришел – громкие,
ушел – тихие,
прозрачные и без следов.
Что люблю – это воздух,
ты уходишь – он остается,
извиняется, услужливо мнется в дверях.
Что люблю – это ветер,
погуляет, подует, вернется,
принесет в воздушных ладонях запах тебя.
Что люблю – это море.
Хотя нет, это точно не море,
должна любить море,
так сказано в справке, мне данной врачом:
«Вы любить должны море,
а любите что-то другое.
Что?» – вопрос повис на пяти нитях
скрипичным ключом.
Что люблю? Твое имя нескончаемо длинное —
в зубах застревает столько слогов!
Что люблю? Глаза эти карие,
а всмотришься – синие,
как целлофан от завядших цветов.
Что люблю? Шаги твои громкие, дикие,
пронзающие до позвонков.
Что люблю? Шаги твои, но прошу:
только не тихие,
не прозрачные,
не без следов.
Наступила тишина. Выражение лиц масок непонятно. Ское посмотрел на козу. Она все еще сжимала одну руку в другой – от этого пальцы покраснели.
– Ты права, – задумчиво проговорил енот. – Бывают и дурацкие стихи тоже. Но за тем мы здесь и собрались. Чтобы слушать и декламировать их. Дурацкие стихи – они как признание в любви: всегда неуместны, но звучат интересно. Ладно, глупость сказал. Но именно за этим мы здесь и собрались.