– Тайер, наконец-то пришло твое время! – воскликнул Брэм.
– Что происходит? – удивилась я.
– Давай, Тайер, – сказал Фредди. – Покажи Рейчел, что происходит, когда член клуба пугается во время просмотра фильма.
– Но на улице холодно, – заныл Тайер.
– Правила есть правила, – отрезала Фелисити.
Вскоре мы вчетвером уже стояли на балконе, а пятый – внизу на улице в одном нижнем белье, прижимая одежду к паху.
– Это жестокое и необычное наказание! – завопил Тайер.
– Тише, – ответил Брэм, вне себя от веселья, – ты разбудишь соседей. А теперь давай дальше.
Тайер издал последнее раздраженное ворчание, затем уронил одежду на землю, вскинул руки вверх и побежал вниз по кварталу с таким гвалтом, словно по улице проехала машина молодоженов с привязанными сзади консервными банками. Мы посмотрели ему вслед и перегнулись через каменные перила балкона, оглашая прохладный вечерний воздух сдавленными взрывами смеха. Мы смеялись до тех пор, пока у нас не закружилась голова и мы не попадали на пол.
Этот случай научил меня никогда не показывать страх при просмотре фильмов. А проведя еще несколько таких киновечеров, я выяснила кое-что новое о каждом из членов клуба.
Тайеру нравились лужи крови, чем кровавее фильм – тем лучше, но в то же время он был душкой. Когда я упомянула, что ищу подработку, он устроил меня в кинотеатр, где работал сам, – крошечное заведение с двумя кинозалами. Мы вдвоем работали по выходным: он – в буфете, а я – билетером. Запустив всех зрителей в зал, я присоединялась к нему за стойкой, и мы весь вечер болтали и ели бесплатный попкорн.
Я выяснила, что даже Фелисити, Владычица Тьмы, способна на глубокую, глупую, безусловную любовь. Только не по отношению к людям. Однажды вечером после собрания клуба мы отправились к ней домой, потому что я хотела взять ее конспект по химии. (Фелисити скрупулезно все записывала.) Едва мы вошли в квартиру, как два щенка немецкой овчарки по кличке Хичкок и Хексан прыгнули на Фелисити и принялись лизать ее лицо, пачкая лапами ее одежду. Фелисити сделала вид, что раздражена, но, направляясь в ванную комнату, я обернулась и увидела, как она встала на четвереньки и принялась дурачиться с собаками, сюсюкая и зарываясь лицом в их шерсть.
Но, пожалуй, ближе всех я познакомилась с Фредди, просто в силу того, что мы тусовались вместе вне клубных собраний. Всякий раз, когда он решал прогулять собрание своего Киноклуба, мы встречались после школы и вместе шли до метро, где он садился на поезд до центра, а я садилась на тот, что шел на окраину. За полчаса, которые у нас занимала дорога от двойных дверей Манчестерской школы до автоматических дверей поезда шестого маршрута, мы успевали обсудить все на свете. Мы строили теории о повреждении мозга Фелисити (должна же быть какая-то причина), находили точки соприкосновения, о которых больше никто не знал (мы оба были латиноамериканцами, но Фредди говорил по-испански намного лучше меня), и спорили о фильмах (он был пуристом и поклонником классики, в то время как я не возражала против ребутов[22] и новых фильмов).
По мере сближения мы вступали во все более оживленные дискуссии. Напряженнее всего мы спорили о том, в какой момент фильм ужасов можно оценить по достоинству.
– В момент просмотра, – сказал Фредди.
– Нет, уже задним числом.
– О чем ты? Жизнь – это жизнь в настоящем моменте. Значит, и свои впечатления нужно оценивать в момент испуга – когда остаешься наедине со страхом, когда разум отказывает и ужас охватывает тебя, пока на экране разыгрывается сцена.
– Да, так действует хороший фильм ужасов, – согласилась я. – Но настоящий страх приходит, когда фильм заканчивается. Если ты не можешь избавиться от этого страха, значит, посмотрел по-настоящему хороший фильм ужасов. Если спустя долгое время после просмотра ты продолжаешь оглядываться по сторонам, тогда ты понимаешь, что действительно боишься.
Мы не смогли прийти к согласию по этому вопросу, но все равно было весело обсуждать его. Но, пожалуй, больше всего в том, что касалось Фредди, мне понравилось открытие, что иногда мне достаточно было просто задержать на нем взгляд подольше, чтобы вызвать румянец на его щеках.
Я и о Брэме выяснила кое-что новое. Он обладал энциклопедическими знаниями в области фильмов ужасов. В этом он походил на Фредди, но если Фредди мог рассказать, сколько кадров занимает сцена в душе из фильма «Психо», то Брэм, скорее, поведал бы, какой сэндвич Джанет Ли ела на съемочной площадке перед съемками. Если Брэму нравился фильм, то он находил его сценарий и запоминал каждое слово. А если Брэму очень нравился какой-нибудь фильм, то он во время просмотра даже проговаривал реплики вместе с актерами. Это открытие я сделала – к своему огромному удовольствию – однажды вечером, когда мы все сели смотреть «Я знаю, что вы сделали прошлым летом» и я украдкой наблюдала, как Брэм беззвучно кричал вместе с Дженнифер Лав Хьюитт, побуждающей убийцу прийти и найти ее.
А во время последнего заседания клуба я также узнала, что у Брэма есть младшая сестра. Она появилась в кабинете без предупреждения, когда на экране в самом разгаре шел «Омен», и я заметила, что у нее такая же форма носа и тот же оттенок каштановых волос, как и у Брэма. На вид ей было не больше десяти лет.
Брэм поставил фильм на паузу – и правильно сделал, потому что вот-вот могла начаться сцена, где маленький Дэмиен толкнул свою мать через перила.
– Где Селия? – спросил Брэм.
– Мне не нужна нянька.
– Милли. – В голосе Брэма тут же зазвучал родительский тон, и я спрятала удивленную улыбку за горстью попкорна.
– Она уснула на диване, – сообщила Милли. – Можно мне тоже посмотреть?
– Тебе будут сниться кошмары.
– Мне больше не снятся кошмары.
– Нам всем снятся кошмары. – Брэм встал. – Пойдем.
Когда Брэм и Милли отправились наверх, Фредди тоже встал.
– Перекус, – объявил он.
Фредди и Тайер спустились на кухню, чтобы подкрепиться. Я встала, собираясь сходить в туалет, но Фелисити проскользнула в уборную первой, захлопнув дверь перед моим носом.
Поэтому я пошла наверх. Я никогда не поднималась на третий этаж дома Брэма, но решила, что там должна быть еще одна уборная. Проходя по коридору, я услышала голоса и поняла, что, должно быть, нахожусь рядом с комнатой Милли. Я заглянула внутрь. Брэм сидел на краю кровати Милли и натягивал одеяло до подбородка сестры.
В школе Брэм считался популярным парнем. В клубе он показывал себя таким же фанатом, как и все мы. Дома он, по-видимому, был милым старшим братом. Он надевал разные маски в зависимости от окружения.
Брэм поднял голову и поймал мой взгляд. Я тут же отпрянула и пошла дальше по коридору, но Брэм меня догнал.
– Что ты здесь делаешь? – От любящего старшего брата в нем не осталось ни следа.
– Я искала ванную.
– Она внизу.
– Занята, – пояснила я.
Брэм только взглянул на меня, и чувство неловкости чуть не столкнуло меня с лестницы. Он знал, что я подглядывала.
– Кхм, а еще я хотела обсудить с тобой наш реферат, – добавила я.
Брэм нахмурился, он мне явно не поверил.
– Мы могли бы назначить время для обмена записями, сузить круг тем, которые хотим включить в работу, – предложила я.
– Хочешь обсудить реферат? Прямо сейчас? – спросил Брэм.
Робость во мне постепенно начала уступать место раздражению.
– Ладно, Брэм, уже поговорили.
Я вприпрыжку спустилась по лестнице, Брэм всю дорогу следовал за мной.
– Подожди, – наконец сказал Брэм. – Приходи завтра после школы. Как раз и поработаем над рефератом.
Никакого собрания клуба. Только мы с Брэмом, впервые оставшиеся наедине. Я уже пожалела, что вообще заговорила о реферате.
– Жду не дождусь, – ответила я.
МЫ РЕШИЛИ поработать в столовой.
Брэм сел во главе стола, а я – слева от него, и теперь, когда рядом не находились в качестве посредников другие члены клуба, между нами повисла напряженная тишина. Единственные звуки раздавались лишь за пределами комнаты: женщина, которая не приходилась матерью Брэму, готовила ужин на кухне, а Милли с няней бегло проходили внеклассные программы и уроки.
Когда мой телефон зажужжал, оповещая о новом сообщении, я с облегчением взяла его в руки.
«Информация!!!»
Мне не следовало рассказывать Сандре о том, что мы с Брэмом решили позаниматься вместе. Я поняла, что теперь придется сообщить ей все. Не о важных вещах, вроде того, как неловко мне сидеть рядом с Брэмом, а о мелочах, вроде того, во что он одет.
«Во что он одет?» – пришло следующее сообщение Сандры. И сразу же еще одно: «Чем сейчас занят его рот??»
Прочитав это, я невольно скривилась, а затем бросила взгляд на Брэма, который что-то читал на своем ноутбуке. Его губы были слегка приоткрыты, и я разглядела небольшую щель между его передними зубами.
«Его рот открыт, потому что Брэм читает», – написала я в ответном сообщении и тут же все стерла. Я снова посмотрела на Брэма. Должно быть, он очень сосредоточился, потому что теперь покусывал нижнюю губу. Я тоже невольно закусила губу. Внезапно Брэм оторвался от чтения и перехватил мой взгляд. Я плотно сжала губы и отложила телефон, решив не отвечать ни на какие вопросы Сандры.
И я больше не буду смотреть на губы Брэма.
Так. Вернемся к Мэри Шелли.
– Вот, я начал печатать ее биографию, – Брэм пододвинул ко мне ноутбук.
Я быстро просмотрела написанное. Отец у Мэри Шелли был радикальным анархистом, а мать – феминисткой. Еще в подростковом возрасте она сбежала из отцовского дома с женатым любовником и тогда же написала «Франкенштейна».
– Ты собираешься упомянуть о ее браке с Перси Биши Шелли? – поинтересовалась я.
– Муж к делу не относится, – ответил Брэм.
– Муж был важной частью ее жизни. Мы должны хотя бы упомянуть о нем.