— Господи-Иисусе!
От вопля Жака я мгновенно выпрямился, так и не расставшись с находкой. Послышалось шуршание, и из шеи мертвеца, подобно змее, выползла цепочка. Что-то мерзко хрустнуло. Мой рот тут же наполнился обжигающей жидкостью. Я с усилием проглотил её и, чувствуя колющую горечь в горле, прислонился к стене ямы.
— Что случилось? — собственный голос показался мне чужим.
Я нисколько не сомневался, что мы попались.
— Да я… я просто… — замялся Жак. — Я посмотрел вниз. Господи, какой ужас! Фу, я ж теперь лет десять буду кошмары во сне видеть! Ну и пакость, Боже мой!
Я ничего не ответил. Борясь с внезапным приступом тошноты, я спрятал кулон в карман и взял ларец. Он был больше, чем я ожидал, но весил не очень много. Я отдал его Жаку и попытался сам выбраться наружу. Но, как это ни закономерно, попасть в могилу было легче, чем вылезти из неё.
— Жак.
— Чего?
— Дай руку, я не могу вылезти.
— Да я-то дам, но вряд ли тебя так просто вытащу. Только сам, небось, рухну. Ой-ой, что же делать! Ты ж как мыша в мышеловке!
От своей беспомощности я был готов лечь рядом с Родериком и покориться судьбе, однако внутренний голос, или что-то вроде этого, был со мной в корне не согласен. В конце концов, решив, что терять мне уже нечего, я встал на стенку гроба. Отчаянно кряхтя, Жак втянул меня наверх.
Разорённую могилу явно невозможно было восстановить за одно мгновение. Даже если сбросить крышку гроба обратно и засыпать это безобразие землёй, это не скроет следы преступления. Днём, при солнечном свете, и слепой заметит, что могила раскурочена. Мы с Жаком не могли сделать ничего лучшего, чем убраться восвояси.
Дома я наспех умылся, переоделся и без сил упал на кровать. Содеянное не доставляло мне радости. Я пытался утешить себя мыслями о том, что наконец хоть что-нибудь узнаю о своей родне, но совесть упорно твердила, что игра не стоила свеч. Но когда я смотрел на оставленный на столе ларец, совесть нехотя утихала.
«Немного отдохну и тогда открою его».
Однако это «немного» быстро превратилось в глубокий сон без сновидений.
Я проснулся от ноющей боли во всём теле. Всё ещё находясь на грани между сном и реальностью, я попытался перевернуться на спину. Моментально меня пронзили сотни невидимых игл, и я не удержался от стона. Долго гадать над таким бедственным положением не пришлось: это дала о себе знать ночь, проведённая с лопатой. Интересно, Жак тоже так мучается? Хотя ему, наверное, полегче, он же всё-таки привыкший к физическому труду.
Прошло немного времени. Болело почти всё, и мои мучения ни на секунду не прекращались. Из-за этого я даже никак не мог сосредоточиться на воспоминаниях о своём ужасном поступке. С одной стороны, это было не так уж и плохо, так как совесть наконец-то совсем замолкла. Мол, что взять с полуживого дурака? Я, нехотя, посмотрел на злополучный ларец. Он выглядел массивным коробом из тёмного дерева с тонко вырезанными узорами. Как же его содержимое могло напугать отца? Что в нём такого? Чтобы это узнать, мне пришлось отодраться от кровати и подойти к окну, благо комната у меня совсем маленькая. Испытывая зверскую боль в плечах, я раздвинул шторы. В следующих своих движениях я был более осторожен.
Ларец открылся легко. Дневник лежал на самом верху, и я немедленно взял его в руки. Эта книжица в потёртом чёрном переплёте должна была ответить на многие из моих вопросов, которые так давно терзали меня.
Когда я, затаив дыхание, открыл дневник, меня постигло страшное разочарование: все записи были на латыни. На языке, который мне в своё время покорить так и не удалось.
Глава 2 Странные вещи
Элен де Ришандруа относилась к ранним пташкам, поэтому я не удивился, когда встретил её на первом этаже особняка. Тётушка выглядела, как всегда, безупречно. Её белокурые волосы были аккуратно уложены в причёску, а лицо сияло свежестью, как у молоденькой девушки. Уверен, она почти не спит: с вечера и чуть ли не до полуночи она читает книги, а встаёт в самую рань, чтобы привести себя в порядок перед очередным насыщенным днём.
— Роберт, ты плохо выглядишь, — сказала Элен вместо приветствия.
Это прозвучало для меня как: «Я знаю, чем ты занимался этой ночью». Я крепче вцепился в ручку портфеля.
— Голова сильно болела.
На самом же деле голова была едва ли не единственной частью тела, которая меня не беспокоила после ночной вылазки.
В серых глазах Элен появилось сочувствие.
— Бедный мальчик. Опять мигрень?
Мигренью страдают гении, женщины и я.
Невнятно буркнув: «Да», я отвернулся, чтобы больше не встречаться с Элен взглядом. Мне было до противного стыдно за свою ложь.
Похоже, тётушка хотела что-то ещё спросить, но прежде чем она открыла рот, раздался звонкий крик:
— Госпожа, я сейчас вам такое расскажу! Такое!
Шарлотт самая несносная горничная, которую я когда-либо знал. Не имею ни малейшего понятия, как она справляется со своими прямыми обязанностями, только выдержать её присутствие способен не каждый. Шарлотт — отъявленная сплетница, может заболтать до полусмерти кого угодно. Если её пухлые губки сомкнуты, это ещё не значит, что она безобидна — она в это время смотрит, слушает и фантазирует. Девчонка сплетничает про всё и про всех, мне не раз самому «посчастливилось» стать героем её домыслов. Элен подобное не грозит, поэтому она любит слушать пустую болтовню служанки. Ей-богу, если бы Шарлотт умела грамотно писать, то наверняка смогла бы работать в какой-нибудь грязной газетёнке.
— Мсье Сандерс! — взвизгнула запыхавшаяся Шарлотт. Она хоть и смелая, но не называет меня по имени при своей госпоже. — Не уходите, тоже послушайте!
Если честно, в этот момент мне захотелось убежать и спрятаться. Я догадывался, о чём она может рассказать.
Элен доброжелательно улыбнулась девушке.
— Что ты принесла сегодня в клювике, моя маленькая сорока?
— Такая жуть приключилась! Такая жуть! — Шарлотт с трудом сдерживала рвущийся наружу детский восторг. — Ночью на кладбище могилу разорили! Родственника мсье Сандерса!
— Кристиана? — в ужасе прошептала Элен. До этого я никогда не видел её такой напуганной, и оттого почувствовал болезненный укол совести.
А негодница Шарлотт аж разрумянилась от удовольствия.
— Да его, наверное. Представляете, что нехристи делают? Как так вообще можно! Госпожа, можно я сбегаю хоть глазком гляну? Ну, пожалуйста!
Побледневшая Элен неопределенно махнула рукой.
Мне захотелось успокоить её, сказать, что осквернили не могилу моего отца, а другую, но я смог только тихо выговорить:
— Я пойду… В школу, а то мсье Марто убьёт меня за прогул.
— Да-да, идите, — Элен, похоже, нас обоих не слушала. Она резко развернулась и быстрыми шагами направилась, должно быть, к управляющему.
Шарлотт вдруг вцепилась мне в руку.
— Ты не пойдёшь на кладбище?
— Нет.
— Но почему?!
— Деньги нужны, — выкрутился я. — Мне прогулы вычитают из жалованья.
Шарлотт расширила и без того большие глаза.
— У тебя нет сердца! Кристиан же твой отец, да?
Я вырвался из её хватки и, не сказав больше ни слова, ушёл. Хотел вообще-то убежать, но ноги болели немилосердно.
Помимо бесполезного дневника, в ларце лежало что-то ещё, но прежде чем я успел вытащить нечто, укутанное в чёрную бархатную ткань, я внезапно вспомнил о суровой реальности и бросил взгляд на часы. Из-за своих ночных похождений я бесславно проспал! Так что пришлось закинуть ларец под кровать и в спешке собираться на работу.
Всю дорогу до школы я злился сам на себя. Я всё равно не успевал, и поэтому жалел о том, что воздержался даже от беглого просмотра вещей Родерика. И мало того, что моё любопытство не было удовлетворено, меня снова стала грызть совесть. Но в этот раз я больше думал об Элен, о том, как она переживает из-за моей эгоистичной выходки. Я должен был остаться с ней, а не пытаться где-то спрятаться как последний трус.
На первый урок я всё же опоздал. Дети так самозабвенно переговаривались между собой, что они не удостоили моё появление вниманием, даже когда я прошёл через всю классную комнату к учительскому столу. Слухи о разорении могилы на местном кладбище возбуждали их так, словно к нам приехал цирк-шапито, поэтому весёлый галдёж ни на секунду не прекращался. Честное слово, я не ожидал от них такого ажиотажа, ведь по дороге на работу я не заметил никаких изменений в деревне. И как только Шарлотт всё узнаёт? Хотя школа стоит на самом её краю, и если побродить по улочкам, то возможно всплывут какие-нибудь новости…
Когда мои шумные питомцы с явной неохотой сели за парты, я пересчитал их по головам. Так и знал, не хватает. Пригляделся. Ну точно: сорванцы Жак Пулен и Жак Лефюр, верно, решили, что ради исторического события можно пропустить урок истории. Я вдруг вспомнил своего Жака и, чтобы заткнуть рот совести, переключил внимание на детей.
— Где Пулен и Лефюр? — я три раза повторил вопрос, пока его всё же услышали.
— На кладбище! А можно и нам пойти? Когда ещё такое увидишь!
Следующие несколько минут я чувствовал себя охотником, еле сдерживающим собак, одуревших от запаха потенциальной дичи. Мне это быстро надоело, но дети всё равно упорно продолжали канючить. Успокоились они только тогда, когда я догадался напомнить им о мсье Марто, который мог вдруг явиться на шум.
— Мсье Сандерс, а можно задать вам вопрос? — спросил двенадцатилетний Пьер, когда в классной комнате стало более или менее тихо.
Пьер, сын местного мельника, всегда у меня был на хорошем счету, поэтому я благосклонно кивнул.
— Только по делу.
Окинув остальных самодовольным взглядом, мол, а вас, балбесов, учитель бы даже слушать не стал, мальчик поднялся с места. Он убрал с лица длинную чёлку, которая ему уже много дней мешала, и чётко произнёс:
— Того, кто надругался над могилой, повесят или ему отрубят голову?
Если бы я не сидел в тот момент за столом, я бы точно упал. И мало того, что меня словно обухом по голове огрели, так мне ещё не дали и рта раскрыть. Классная комната мгновенно наполнилась детскими голосами.