Мишель,
если ты читаешь это письмо, значит я наконец обрел долгожданный покой…
Ленинград, 1952-й
1
Горящие в менорах свечи отражались в висящем напротив зеркале. Ирина на мгновение задержала взгляд на своем отражении — морщинистое лицо, седые волосы — и устало вздохнула. Близилась ночь великого праздника. Она постелила скатерть, вышитую венгерским крестом, расставила на столе бесценные бокалы из хрусталя-баккара и сервиз лиможского фарфора, купленный ее мужем до революции. В центре красовалось огромное блюдо, привезенное из Стамбула, — когда-то туда можно было доехать поездом из Одессы. Пятнадцать приборов. Тридцать бокалов — по два каждому сотрапезнику, даже детям. Когда-то в третий бокал ставили срезанные живые цветы, но это было в другой жизни. В скованном холодом и страхом городе никто цветами не торговал, поэтому Ирина сделала их из бумаги, сплела в гирлянды и венки и украсила стол. Она достала из шкафов милые сердцу вещицы — когда-то их покупали ради удовольствия, теперь они стали ненужными и к тому же опасными. Ирина не знала, правильно ли поступает, прикладывая столько усилий и так рискуя ради ужина, но твердо решила, что сделает все, что до́лжно. Никто не посмеет сказать, что она дала слабину. Вместе с сестрой, невесткой и кузинами она испекла запрещенную советской властью мацу. Женщина на то и женщина, чтобы нарушать запреты. Разве можно праздновать бегство из Египта без этого плоского бездрожжевого хлеба? Ирине пришлось проявить чудеса изобретательности — еще один атавизм, доставшийся в наследство от предков! — чтобы достать муку, цыплят, зелень, огурцы, сельдерей, черную редьку и жареную телятину на косточке. Они варили бульон с кнейдалах,[190] готовили фаршированного карпа для праздничного ужина, приняв все меры предосторожности, чтобы никто из соседей ничего не увидел, не услышал и не унюхал. Ирина вспомнила, как они с мужем Эмилем праздновали блокадный Песах (вскоре после этого Эмиль умер от голода). У них не было ничего, кроме сухого хлеба, но Эмиль сказал: «Во времена инквизиции севильские мараны[191] завели самоубийственный обычай — готовить на Седер[192] роскошный ужин. Им следовало быть тише воды ниже травы, не высовываться, таиться, а они говорили: „Пусть этот Седер будет лучшим в нашей жизни, ведь он может оказаться последним“». Для Ирины стало делом чести сделать все, как велят традиции.
Ее сестра Валентина сидела в кресле у камина — она с трудом ходила из-за артрита — и следила за огнем. Кузина Вера поставила на стол тарелку с травами. «Чем не дом престарелых?» — подумала Ирина. Обстановку разряжали только дети: они бегали по квартире, прятались под столом и за креслами и звонко смеялись. Слава богу, что ни война, ни репрессии их не коснулись.
— Тихо, дети, что-то вы слишком расшумелись. Прекратите бегать, не то соседи услышат.
Ирина насторожилась: кто-то поворачивал ключ в замочной скважине. Это были Игорь и Надежда. Она пошла им навстречу, но тут в коридор выбежали дети. Игорь подхватил на руки маленькую Людмилу, подбросил ее в воздух, поймал и снова подбросил. Петр прижался к Надежде. Она обняла сына и спросила:
— Как ты, милый?
— Мы рисовали, мама.
— Они хорошо себя вели, Ирина?
— Конечно, дорогая.
— Как у тебя уютно! — Игорь поцеловал мать в лоб. — В метро[193] что-то случилось. Мы добирались пешком два часа. Не припомню такого снегопада в это время года.
— Идите к огню, вам нужно согреться.
— Простите, что свалила на вас всю готовку, Ирина Викторовна, — сказала Надежда, целуя свекровь. — Мне так неудобно…
— Пустяки. У меня полно времени. Все уже готово. Кстати, на ужин придут Саша и Анна.
— Что? — изумился Игорь. — Ты меня не предупреждала.
— Два дня назад он позвонил узнать, как у нас дела. Я не могла не пригласить его.
— Ушам своим не верю! Он никогда никуда не ходит. Как тебе удалось?
— Я была уверена, что Саша откажется. А он взял и согласился.
— Саша испортит нам праздник.
— Он занимает важный пост. Будь поделикатней, Игорь.
— Мой брат и пальцем не шевельнул, чтобы помочь Льву. Разве он хоть что-нибудь делает для Бориса?
— Это не в его власти. Саша такой же человек, как и мы. Он делает все, что может.
Игорь откупорил бутылку крымского вина. Поставил ее рядом с серебряным стаканчиком и бросил нетерпеливый взгляд на часы:
— Может, сядем за стол? Не будем же мы ждать их всю ночь.
— Не сердись, родной, во всем виновата погода. Каналы снова замерзли.
В дверь позвонили. Дети тут же замолчали и застыли на месте. Надя нервно поправила пучок, подошла к Игорю и коснулась его плеча. Малышка Людмила кинулась к отцу в ноги, и он подхватил ее на руки:
— Все в порядке, милая, не пугайся. Ты откроешь, Надя?
Она прошла по коридору и отперла входную дверь.
— Добро пожаловать, рада вас видеть, — сказала она, целуясь с Сашей и Анной.
— Простите за опоздание. Нам пришлось идти пешком — в метро случилась авария.
— А где дети?
— Мы оставили их дома, с моей сестрой.
Анна была беременна, Надежда помогла ей раздеться. Появилась Ирина:
— Как себя чувствуешь, Анечка?
— Просто отлично. Только ноги болят от долгой ходьбы.
— Судя по животу, у тебя будет девочка, — улыбнулась Ирина. — Иди полежи.
Надежда с Анной пошли в комнату, а Ирина приняла у Саши черный кожаный реглан и вымокшую от снега синюю фуражку с красным околышем. Он улыбнулся и поцеловал ее в щеку:
— Как здесь тепло! На улице собачий холод, как будто уже наступила зима. Как у тебя дела?
— Хорошо. Я так рада всех вас видеть! Господи, у тебя руки совсем ледяные!
— Все собрались?
— Мы ждали только вас.
В гостиной горел камин. Саша расцеловался с Валентиной, Верой и детьми и протянул ладони к огню.
— Мог бы переодеться! Что за идея — явиться на Седер в форме! — недовольно произнес Игорь.
— Не успел заехать домой… Мог бы сначала поздороваться!
Саша снял френч и отдал его Игорю:
— Держи, только будь осторожен. Надеюсь, руки у тебя чистые? Не дай бог помнешь или пятно поставишь.
Игорь не улыбнулся в ответ на шутку и повернулся, чтобы уйти, но Саша удержал его, притянул к себе и прошептал на ухо:
— Нам нужно поговорить наедине. Это очень важно.
Надежда обнесла всех ватрушкой, Саша взял кусок, попробовал, восхищенно причмокнул и сказал:
— Потрясающе вкусно! Тесто легкое, воздушное. Ты бы взяла у Нади рецепт, Анна.
— Трудней всего сейчас найти творог, — откликнулась Надежда.
— И как прикажете строить новый мир, если граждане только и делают, что ноют и жалуются? Многим живется куда труднее, чем вам, — заметил Саша.
— Ты когда-нибудь слышал, чтобы я жаловалась или протестовала? На прошлой неделе я отработала в больнице семьдесят пять часов, Игорь еще больше. В ужасающих условиях. И без доплаты за сверхурочные. Сегодня первый вечер за месяц, который мы проводим вместе. Да, люди жалуются на нехватку продуктов, но это не значит, что они против коммунизма. Просто никто не понимает, что происходит. Нигде ничего нельзя купить. Граждане часами стоят в очередях. До революции даже бедняки могли купить в магазине творог. Сегодня его не купить ни за какие деньги. Люди устали, Саша.
— Проблемы со снабжением существуют. Правительство принимает меры. Мы справимся.
— Давайте садиться, а то дети совсем измучились, — прервала неудобный разговор Ирина.
Надежда, Петр и Людмила принесли накрытую вышитым полотенцем мацу, выложили ее на блюдо и поставили на стол рядом с миской с крутыми яйцами, салатниками со стеблями сельдерея и черной редькой, харосет[194] и жареную телятину на косточке. В центре стояла чаша с водой, в которую Надежда добавила соли.[195] Все расселись по местам, но три стула остались пустыми.
— Сколько нас сегодня будет? — спросил Саша, кинув взгляд на приборы.
— Недосчитаемся двоих, — ответил Игорь.
— Я думал, бедняку достаточно одного места?[196]
— В прошлом году с нами были Борис и Лев.
— Они сейчас там, где должны быть, — мгновенно отреагировал Саша. — Их освободят, если окажется, что они чисты.
— Давайте прочтем молитву, — прервала неприятный разговор Ирина.
— Нужно убрать эти тарелки.
— Но почему, Саша? Я поставила их для Бориса и Льва! Ты ведь знаешь, так полагается, чтобы они к нам вернулись. Вряд ли мальчикам позволят праздновать Седер там, где они оказались.
— Уж и не знаю, упрямство это или глупость! Собираться сегодня вечером за этим столом противозаконно! Эти средневековые обычаи под запретом! Маца под запретом! А вы к тому же сочувствуете осужденным контрреволюционерам!
— Может, скажешь, за что их арестовали? — спросил Игорь. — Педиатра и преподавателя музыки! Какие такие ужасные преступления они совершили? А сотни других, сгинувших ни за грош?
— Я рискую собственной шкурой и жизнью жены, чтобы поужинать в семейном кругу с припадочными религиозными фанатиками, но не собираюсь выслушивать твои нравоучения!
— Зачем ты нас оскорбляешь, Саша? Я знаю, чем ты занимаешься в министерстве, гордиться тут нечем.
— Я работаю на благо родины и ради победы мировой революции!
— Умоляю вас, дети, не ссорьтесь, давайте прочтем молитву! — дрожащим голосом произнесла Ирина.
— Убери тарелки, мама.
— Ты сошел с ума!
— Борис дал признательные показания. Его осудили!
— Не верю! — закричал Игорь. — Борис врач! Он лечил людей.