— Мэтти Л., я как ни приду, ты всегда на месте! — воскликнул Франсискас от двери.
— Господин Джонни Фран! Каким ветром занесло?
Мужчины обменялись теплым рукопожатием: до того как во время одного задержания Лопеса ранили в позвоночник, они двадцать лет проработали за соседними столами. Затем Лопес провел год в реабилитационном центре, а когда сам мэр в своей резиденции «Грейси Мэншен» вручил ему медаль «Пурпурный щит», он стал начальником полицейского архива. За глаза его дразнили: «Лопес Железная Хватка», потому что ходили слухи, будто в тот роковой день во время облавы он обронил пистолет.
— Мне бы тут одно нераскрытое дельце посмотреть, — сказал Франсискас. — Начало восьмидесятых.
— Начало восьмидесятых? Так оно уж мхом поросло.
— Двойное убийство в Олбани. Ты, наверное, помнишь.
— А убитые?
— Брэндон О'Нилл и Сэмуэл Шеперд.
— Взрыв в офисе «Гардиан»? — сразу же подхватил Лопес. — Кто ж забудет такое дело? Тогда весь штат гудел.
Лопес был прав: такое преступление держало в напряжении всю округу. Правда, в тот день Франсискас допрашивал подозреваемого серийного убийцу в соседнем штате и не следил за прямой трансляцией этого громкого дела по телевизору, в отличие от двадцати миллионов других ньюйоркцев. Поэтому, перед тем как отправиться в архив, он прочитал несколько статей об этом убийстве в «Таймс» и «Таймс юнион», местной газете, которая издавалась в Олбани. Вот как излагались там факты.
В 11 часов 36 минут 26 июля 1980 года в головном офисе компании «Гардиан Майкросистемс» в Олбани прозвучал мощный взрыв. Компания занималась производством компьютерных чипов и программного обеспечения. Взрывчатка находилась в двух дорожных чемоданах фирмы «Самсонит». Эксперты оценили мощность бомбы примерно в сто килограммов в тротиловом эквиваленте. Чемоданы были оставлены рядом с лабораториями научных исследований и опытно-конструкторских разработок на первом этаже. Бомбу привели в действие с помощью дистанционного управления. Полиция выяснила, что неделей ранее взрывчатые вещества похитили с одной из соседних строительных площадок. Нашлись два свидетеля, заявивших, что накануне видели, как недалеко от офиса «Гардиан» кружил подозрительный, взятый напрокат грузовик. Через местное агентство по сдаче грузового транспорта в прокат полиция вышла на Дэвида Бернстайна, уважаемого профессора юриспруденции, более известного как Ману Кью, представителя радикальной организации «Свободное общество», вообразившего себя революционером.
Когда офицеры полиции О'Нилл и Шеперд подходили к дому, чтобы допросить Бернстайна, загремели выстрелы. О'Нилла и Шеперда убили на месте. Вызвали спецназ, и после отказа Бернстайна сдаться дом взяли штурмом.
Вдруг через несколько недель всплыла новость о другом сбежавшем подозреваемом: на пистолете, из которого застрелили О'Нилла и Шеперда, полиция обнаружила отпечатки пальцев кого-то еще. Согласно рапорту, они принадлежали Бобби Стиллман — она же Восходящее Солнце, — известному члену «Свободного общества» и гражданской жене Бернстайна. Ее причастность к взрыву подтверждали свидетельские показания: ее видели в окрестностях строительной площадки, откуда украли динамит.
Но Франсискаса мало интересовали факты, изложенные в газетах. Хотелось выяснить, что накопали сыщики, расследовавшие эти убийства. Вряд ли в прессу могло просочиться что-то дельное.
— Почему ты назвал это дело нераскрытым? — спросил Лопес. — Парня, что убил полицейских, пристрелили тут же, на месте преступления. Его звали Бернстайн. Чокнутый был: называл себя Ману Кью. Я все помню, как сейчас. В него всадили сорок пуль. Еще в «Газете» была фотография.
Франсискас тоже вспомнил ту фотографию: труп напоминал кусок швейцарского сыра. Убийца полицейских ничего лучшего и не заслуживает.
— Видишь ли, был еще один подозреваемый, — произнес он. — Женщина, которой удалось сбежать.
— Нет, такую не помню. И она все еще бегает? — Лопес досадливо поморщился. — И никто за это время ее не поймал? Стыдно. Как зовут-то?
— Бобби Стиллман, и кличек у нее побольше, чем у этого чокнутого.
— Подожди минут пять, ладно? — Лопес прошел вдоль стойки, похлопывая по ней рукой. — Я сейчас принесу дело. Оригинал в Олбани, но у нас есть сокращенный вариант.
Франсискас устроился в кресле в уголке для посетителей. На журнальном столике лежало несколько журналов. Полистав старый «Ньюсуик», он включил телевизор. Показывали «Взгляд». Пятеро теток рассуждали о том, почему они ни с кем не желают спать. Ребята в участке смотрели это шоу каждый день. Не так уж глупо, решил Франсискас, глядя на экран. Полицейским совсем не хочется сидеть уткнувшись в телевизор и снова и снова смотреть сериал «Полиция Нью-Йорка». Этого дерьма им и в жизни хватает.
Через несколько минут он удивленно посмотрел на часы: Лопес что-то долго не возвращается. У Франсискаса были золотые часы «Бьюлова» на ремешке из искусственной крокодиловой кожи — их ему подарили на тридцать лет службы. На циферблате — эмблема Департамента нью-йоркской полиции. Франсискас постучал пальцем по стеклу, словно проверяя, идут ли они. Однажды он подсчитал, что провел в ожидании, находясь на наблюдательном посту, более двух тысяч часов.
Как будто только вчера он выпустился из Академии и получил свое первое назначение в отряд тактического реагирования — подавлять беспорядки, усмирять демонстрантов, сидячие забастовки и все такое. Шел 1969 год, и мир сходил с ума — Вьетнам, эмансипация, сексуальная революция. Все кричали: «Наркотики, секс — бери от жизни все и отваливай!» Молодые люди мечтали стать кем угодно, но только не разгоняющим демонстрации монстром в синей форме. Но Франсискас пошел в полицию и так с тех пор в ней и остался. Без вопросов. Без жалоб. И всегда считал эту службу большой для себя честью.
Второй раз за последний час его щеки горели, и волна жара снова прилила к затылку. Он посмотрел на экран, чтобы успокоиться, но лицо Барбары Уолтерс так расплылось перед глазами, что даже очередная подтяжка тут бы не помогла. Франсискас отвел взгляд и потер переносицу. Второй раз за день у него что-то творится со зрением. Да что же с ним происходит? Выудив из кармана носовой платок, он высморкался.
Откуда-то из-за стеллажей до него донеслись возбужденные голоса, явно о чем-то спорящие, и через минуту показался Мэтти Лопес.
— Ума не приложу, каким образом, но дело исчезло, — произнес он.
Франсискас поднялся и подошел к стойке.
— Может, почитать взяли?
— Нет, старина, если я говорю «исчезло», значит, исчезло. Представляешь, его выдрали из обложки! Короче, украли. Я позвонил в Олбани. Там то же самое. Исчезло. И никаких следов. Вообще ничего.
— И когда это произошло?
— Понятия не имею. И никто не знает. Просто взяло и исчезло. Ты уверен, что все мне рассказал?
— Как на духу. — Франсискас вспомнил, что любое дело, открытое или закрытое, которое находилось или находится в производстве у конкретного детектива, всегда регистрируется в центральном компьютере. — А на кого оно зарегистрировано?
— Давай посмотрим. — Лопес открыл проход и махнул Франсискасу следовать за ним. — Идем. Ну, ты прикинь? Мне даже не по себе стало. Это ж мое хозяйство: без моего ведома архивных дел вообще никто не касается!
Франсискас пошел за ним мимо стеллажей, до потолка забитых папками. Когда-нибудь их все переведут в электронный вид, но этот день наступит еще не скоро. В дальней части архива стоял длинный стол с пятью компьютерами, на стене висела приклеенная скотчем инструкция, как ими пользоваться. Лопес сел на стул и махнул Франсискасу устраиваться рядом. Сверившись с клочком бумаги, он набрал номер нужного дела.
— Теодор Ковач, — прочитал Лопес, когда информация появилась на дисплее. — Умер в тысяча девятьсот восьмидесятом году. Через три месяца после взрыва бомбы.
— А сколько ему было?
— Тридцать один год.
— Больно молодой. При каких обстоятельствах?
— При особых.
Франсискас и Лопес обменялись понимающими взглядами. Эта официальная формулировка применялась в случае самоубийства. На жаргоне полицейских Теодор Ковач «съел свой пистолет».
— Господи! — пробормотал Франсискас. — А чья вторая подпись?
Это тоже было правило: дело подписывают два детектива.
— Ничья. Только Ковача. — Лопес указал на дисплей компьютера, чтобы Франсискас посмотрел сам.
— Не может быть! — возразил Франсискас, придвинувшись ближе. — Как это — дело без второй подписи? Или ты хочешь сказать, что кто-то забрался в компьютер и стер ее тоже?
На этот раз у Мэтью Лопеса ответа не нашлось. Он только пожал плечами, серьезно посмотрев на Франсискаса.
— Похоже, дело-то еще не закрыто.
31
Ги де Вальмон шел по коридору своей знаменитой небрежной покачивающейся походкой — одна рука в кармане, другая готова в любой момент взлететь в приветствии или откинуть со лба непослушный локон. Он был высок и худощав, и в пуловере его фигура казалась костистой и угловатой. Чудо, совершенное в мужском ателье на лондонской Савил-роу, в сочетании с широкими от природы (но костлявыми) плечами, неожиданно придавало ему элегантность английского джентльмена. А для де Вальмона это было самое главное.
Сегодня, в свой пятьдесят третий день рождения, не дожидаясь вечера, он позволил себе бокал хорошего шампанского, вкус которого все еще чувствовался во рту. Мысли о дне рождения и предстоящем званом ужине, а возможно, и действие шампанского — все это навевало задумчивое настроение. Возраст не особенно беспокоил его, так же как и тот факт, что двадцать пять из этих пятидесяти трех лет он проработал на компанию «Джефферсон партнерс». День пришел, день ушел, четыре недели в год — отпуск… Последнее время, правда, чаще — восемь недель. И тем не менее двадцать пять лет заниматься одним и тем же! Бледный лоб де Вальмона прорезали морщины беспокойства. Куда ушли эти годы?
Казалось, только вчера они с Джей-Джеем основали эту компанию. Джаклин — тогда ему было сорок, — только что оставивший пост министра обороны, и он, Ги де Вальмон, вундеркинд с Уолл-стрит, придумавший рискованнейшую схему: покупать компании, оказавшиеся в беде, на чужие деньги, налаживать в них работу, выжимать все, что можно, до последнего цента наличными, а затем избавляться от них либо через первичное размещение акций, либо через прямую продажу, что предпочтительнее. На бумаге все выглядело легко, но дважды за первые годы они чуть не пошли ко дну — покупали не те компании, вкладывали слишком много денег или брали слишком большой кредит. Часто им не хватало здравого смысла. Так продолжалось до того момента, пока Джаклина не осенила идея, как сделать их компанию великой. Он назвал этот прием «вращающаяся дверь». Едва заметный денежный ручеек с Уолл-стрит в Вашингтон. Разумеется, этот ручеек существовал всегда, начиная с «кухонного кабинета» Эндрю Джексона. Правда, до сих пор о нем только шептались, считая не совсем чистоплотным делом. Но появилась компания «Джефферсон партнерс» и практически легализовала такой подход.