— Ну, посмотрим.
Рэмзер склонил голову и вздохнул. Когда он снова поднял взгляд, его лицо побледнело. Он даже как-то постарел.
— Полагаю, это ваш окончательный ответ.
— Нет, Гордон, это не окончательный ответ. А окончательный ответ такой. Эпоха, когда группка жирных котов, этих всемогущих финансовых воротил, закулисно творила свои дела, закончилась. Я не собираюсь вступать в Комитет, потому что Комитета больше не будет. И первое, что я сделаю, после того как завтра принесу присягу, — я с корнем выкорчую всех вас, интриганов.
— Как вы себе это представляете?
— У меня в газете «Пост» есть друзья. Им будет невероятно интересно узнать все то, что вы рассказали. На таком фоне и Уотергейт поблекнет.
— С помощью прессы?
Сенатор Маккой кивнула:
— По-моему, это как раз заинтересует Чарльза Коннолли.
— Да, Мэг, вы правы, Чарльзу Коннолли ваша история наверняка понравилась бы. — Он пристально поглядел ей в глаза. — Мне очень жаль, Мэг.
У сенатора Маккой по спине побежали мурашки. В голосе Рэмзера она услышала какое-то особое чувство. Президент США как будто выражал соболезнования.
43
— Профессор Уолш?
Взлохмаченный бородатый человек, в черном вязаном свитере и очках в черепаховой оправе, поднял взгляд от письменного стола.
— Сейчас неприемные часы, — хрипло произнес он. — Приходите в понедельник или пятницу с десяти до одиннадцати. Часы приема указаны на двери и в вашем учебном плане. Если, конечно, вы потрудились заглянуть в него.
— Профессор Уолш, я Дженнифер Дэнс. На старшем курсе посещала ваш семинар… историческое общество…
Бледно-голубые глаза за толстыми линзами оживились.
— Дженнифер? Дженнифер Дэнс? Вы?
Дженни нерешительно вошла в кабинет.
— Здравствуйте, профессор. Простите, что беспокою. Но для меня это очень важно, иначе я бы не пришла.
Уолш поднялся и жестом пригласил ее войти.
— Какая чепуха! Заходите! Я принял вас за одну из моих теперешних «гениальных» студенток, которые беспокоятся о своих отметках. Знаете, какие они сейчас… Не поставишь им высший балл, все — ты враг номер один. Лентяи неблагодарные — вот кто они такие.
Профессор Уолш обогнул стол и протиснулся мимо книжного шкафа, набитого до отказа. Широкоплечий, крепкого сложения, он больше походил на горца, чем на университетского профессора американской истории и президента Нью-Йоркского исторического общества.
— Все еще водите экскурсии по городу?
Дженни прикрыла за собой дверь.
— Уже нет. Сейчас я учу — преподаю в школе Крафта для трудных подростков.
— Учите? Браво! Помните мой девиз: «Те, кто могут, учат… а остальных — к чертям»? Господи, вы только на нее посмотрите! Как же давно мы не виделись!
Уолш с радостью ее обнял.
— Восемь лет.
— Ш-ш-ш! — профессор приложил палец к губам. — Не напоминайте, что мне уже шестьдесят. И никому не говорите. Теперь ведь повсеместный культ молодых. Новому заведующему кафедрой сорок. Сорок! Можете себе представить? В таком возрасте я еще отращивал себе бачки.
Дженни улыбнулась. Сколько времени она провела в этом кабинете, когда была студенткой! На старших курсах она была ассистентом у профессора Харрисона Уолша, и, кроме того, он был руководителем ее дипломной работы. Профессора бывают трех видов: те, которых студент ненавидит, те, которых студент терпит, и те, которых студент обожает. Уолш относился к последней категории. Он был громогласный, разговорчивый и по уши влюбленный в свой предмет. Что было, если студент приходил с невыполненным домашним заданием! Он либо отправлялся вон из класса, либо целый час терпел такие мучения, какие врагу не пожелаешь.
— Присаживайтесь, детка, — сказал Уолш. — Вы как-то бледно выглядите. Кофе? Горячий шоколад? Может, чего покрепче?
— Все в порядке, — ответила Дженни, — просто немножко замерзла.
Она бросила взгляд за окно. Из кабинета Уолша открывался вид на главный университетский двор — библиотеку — и статую Alma Mater, что, как известно каждому студенту Колумбийского университета, означает «кормящая мать». Небо превратилось в жемчужно-серый купол, который опускался все ниже и ниже, угрожая раздавить город под ним. В воздухе кружились снежинки. Порывы ветра швыряли их то в одну, то в другую сторону, не давая упасть на землю.
Харрисон Уолш сложил ладони как для хлопка.
— Что же все-таки вас привело сюда в такой пасмурный день?
— Один вопрос. Он касается прошлого.
— Насколько я помню, этот факультет все еще исторический, поэтому вы обратились по адресу.
Дженни, садясь, постаралась не морщиться от боли, потом поставила сумочку на колени.
— Этот вопрос касается одного клуба, — начала она. — Старого клуба. Я бы даже сказала — очень старого. Дата его основания относится к началу истории нашей страны. Что-то вроде масонской ложи, и в то же время это не совсем ложа. Этот клуб еще более закрытый. Он создан правительственными чиновниками, промышленными воротилами и вообще важными людьми. По-другому они называются Комитет или что-то в этом роде.
— А чем занимаются члены этого Комитета, после того как уже обменялись тайными рукопожатиями?
Дженни вспомнила слова Бобби Стиллман.
— Они шпионят, подслушивают, вмешиваются — помогают правительству проворачивать дела без согласия народа.
— Только не надо мне снова о них говорить, — расстроился Уолш.
Дженни подалась вперед:
— Вы хотите сказать, что знаете, кто это?
— Конечно, только, боюсь, вы обратились не в тот кабинет. Со всемирными заговорами лучше сразу к психиатру. Дженни, под ваш Комитет подпадает все что угодно, начиная с Трехсторонней комиссии и заканчивая Богемской рощей. И даже Совет по международным отношениям можно притянуть туда же. Невидимая рука, качающая колыбель.
— Это не заговор, профессор, — серьезно ответила Дженни. — Такая группа реально существует. Они пытаются влиять на политику правительства в свою пользу.
— И этот клуб действует до сих пор?
— Определенно.
Уолш прищурился. Взяв пресс-папье, сделанное из снарядной гильзы времен Первой мировой войны, он задумчиво перебросил его с руки на руку.
— Тогда ладно, — наконец сказал он. — Первое, что приходит на ум, — это группа, во главе которой стоял Винсент Астор. Они называли себя «Комната» и помогали Биллу Доновану в тридцатые годы, когда тот организовывал Управление стратегических служб. Все на абсолютно добровольных началах. Бизнесмены — в основном богатые ньюйоркцы, — вернувшись из своих заграничных поездок, собирались на яхте Астора посплетничать за бокалом американского виски о том, что происходит в мире. Может, вы их имеете в виду?
— Нет. Эти господа озабочены тем, что происходит внутри страны, каким путем движется нация. И если кто-то не согласен с их курсом, они его убивают.
— Плохие парни.
— Пожалуй, — холодно согласилась Дженни, — да, плохие парни.
Уолш отложил пресс-папье и с шумом опустил локти на стол.
— Дженни, неужели вы правда верите, что они существуют?
Дженнифер только молча кивнула: из-за плохого самочувствия вдаваться в подробности не хотелось.
Уолш не сводил с нее внимательного взгляда.
— У вас что-то стряслось?
— Конечно нет. Просто любопытство, — ответила она.
— Точно?
На лице у Дженни появилась вымученная улыбка.
— А можно теперь попросить у вас чашечку кофе?
— Разумеется.
Уолш встал и подошел к заставленному всякой всячиной буфету. Достав одноразовый пенопластовый стаканчик, он налил из кофейника кофе.
Дженни отпила глоток.
— Вижу, у вас тут ничего не изменилось.
— Старый добрый кофеек «Максвелл Хаус». «Старбаксу» придется обойтись без меня.
Вернувшись за стол, он подождал, пока Дженни допьет. Прошло немного времени, и он задумчиво спросил:
— Что еще вы можете рассказать мне об этом «реально существующем» клубе?
Дженни постаралась припомнить еще что-нибудь из объяснений Бобби Стиллман.
— Вот, — сказала она. — Одна из их фраз: Scentia est potentia.
— Знание — сила. Хороший девиз для шпионской шайки. — Хлопнув рукой по столу, профессор сказал: — Нет, Джен, ничем не могу помочь. Это слишком ранний период. Я ведь занимаюсь двадцатым веком. Боюсь, не совсем моя область.
— Понимаю, но я просто подумала, вдруг вы знаете. Простите, что отняла у вас…
— Ничего страшного, — прервал ее Уолш. — А спросите-ка у Кена Гладдена. Он помешан на отцах-основателях. И если вы поторопитесь, то даже застанете его на месте.
44
Как всегда, в конце рабочего дня толпы людей хлынули на улицы. Девяносто минут сумасшествия — это трудящиеся массы Нью-Йорка покидают свои офисы и заполняют метро, поезда и паромы, направляясь домой. На спуске с Бродвея к Визи-стрит люди двигались такой плотной толпой, что яблоку негде было упасть. Все старались успеть до разгара бури.
— Просто иди вперед, — сказал Болден, догнав Алтею Джексон. — Смотри прямо перед собой. Я тебя хорошо слышу.
— Но, Том, что…
— Смотри вперед!
— Мы что, в строю маршируем?! — возмутилась Алтея.
Болден оглянулся через плечо. Несколько кварталов он следовал за Алтеей на расстоянии. Если бы он не знал, как она одевается, ее прическу, ее походку и манеру держать сумку, то уже раз пять потерял бы ее из виду. Невозможно было понять, следят за ней или нет.
— Ты нашла ее? — спросил он.
— Да, в больнице Нью-Йоркского университета. «В настоящее время находится на лечении» — вот что мне ответили.
— На лечении? И что это значит? Она в операционной? В каком состоянии?
— «В настоящее время находится на лечении». Больше ничего не говорят. Я задала им те же самые вопросы и ни на один не получила ответа.
Болден постарался не показывать отчаяние и тревогу.
— Ты говорила с доктором?
— Я смогла поговорить только с диспетчером.
— И что? Не могла сказать, что ты ее родственница?