Всё, что мы видим, – это верхний слой, как корка на хлебе. Под слоем коры находится расплавленная горная порода, которая называется Магма, а под ней – слой твёрдой породы, очень-очень горячий. Третий слой – расплавленный металл, и в самой середине находится ВНУТРЕННЕЕ ЯДРО, состоящее из твёрдого металла, и это самая горячая часть планеты Земля. В общем, кора со всеми полями и морями, и зданиями – это как Макияж поверх раскалённых докрасна бурлящих горных пород и металлов прямо у нас под ногами.
Я шёл домой по этому Земному Макияжу с Лией, когда она сказала:
– Покажи-ка свою руку.
– Что?
Она расстегнула пуговицу и закатала рукав, чтобы увидеть руку, и там всё было в порядке. Она тоже показала свою руку, и там тоже всё ещё была надпись: ЛИЯ + ФИЛИП. Она ткнула меня кулаком за то, что я позволил надписи немного стереться, но это было в шутку, и она рассказала мне о своём брате, его звали Дэйн, ему стукнуло шестнадцать, он большой и мускулистый, и у него серьга в брови, бритая голова и зелёная майка Kappa[10].Он в одиннадцатом классе. Мы встретили его на углу Харкорт Стрит, он курил и щурил глаза, будто дым разъедал его изнутри, а ещё у него рубашка была наполовину навыпуск, а наполовину заправлена.
Лия попросила Дэйна быть со мной приветливым.
Дэйн спросил:
– Раскурим на двоих?
Он протянул мне сигарету, светившуюся красным на конце, как лава. Я сказал:
– Нет.
– Не парься, я пошутил, – сказал он.
Все замолчали, даже Лия, которая обычно довольно много болтает, но только не когда брат рядом. В этой тишине я думал, а что, если Призрак Отца ошибся насчёт того, что Дядя Алан его убил, потому что Лия и Дэйн хорошие, а это значило, что и Мистер Фейрвью мог быть тоже нормальным, а Мистер Фейрвью – лучший друг Дяди Алана, из чего можно заключить, что и Дядя Алан может быть хорошим человеком, а не убийцей. А потом я подумал про себя:
«Так, не будь тряпкой снова».
Дэйн спросил:
– Значит, ты тот, кто угнал микроавтобус?
– Да, – ответил я.
– Круто, крутяк, – сказал он. – Сочувствую по поводу Отца.
– Норм, – сказал я.
– У нас Мама умерла, – сказал он.
– О-о, – сказал я.
Потом Дэйн спросил:
– Какую музыку ты любишь?
Я не знал, что сказать, потому что я не слушал музыку с тех пор, как Отец умер, я просто смотрел на рыбок и делал домашние задания. Раньше я слушал музыку, которую любил Отец – Марвина Гэйя, но тут я вовремя вспомнил и сказал:
– Фифти Сента.
Дэйн кивнул, типа это был Правильный Ответ. Он рассказал мне, что в Фифти Сента стреляли, но он выжил, и рассказал мне про других рэперов – Эминема, который ненавидит свою Мать, и про Джей-Зи, который любит свою Маму, и про Канье Уэста, который, по его словам, хорош, но много рэпует про Иисуса.
Мы говорили, а Лия шла за нами. Мы проходили мимо газет, застрявших в кустах, и все они были от Дэйна, он подрабатывал Разносчиком Почты. Потом мы подошли к их дому, и они оба вдруг замолчали. Я думал, это будет шикарный дом, потому что Мистер Фейрвью был богат, дом и вправду оказался большим, но неказистым, и краска на его двери шелушилась, как кожа на руке нашей Барменши Карлы.
У окна стоял Мистер Фейрвью, он одёрнул штору и пристально посмотрел на меня, на Лию и на Дэйна. Когда Мистер Фейрвью ушёл, Дэйн отщёлкнул сигарету в палисадник, который совсем зарос СОРНЯКАМИ, и красная, как Магма, точка упала на землю, но не потухла.
Лия сказала:
– Увидимся завтра.
Дэйн сказал, как в фильме:
– Не обижай ее.
Я ответил:
– Да.
Росс и Гари
Близнецы Росс и Гари сидели за столом в Пабе с банками «Танго» и ждали свою маму. Обычно они игнорируют меня, и я просто иду к себе наверх, но сегодня они были моими друзьями, потому что они дали мне послушать их музыку в обед, и мы вместе играли в навесы.
Росс увидел меня, когда я вошёл, и рукой позвал: «иди сюда», а потом и Гари: «иди к нам». Я подошёл, и они оба вместе спросили:
– Ты в порядке?
– В порядке? – сказал я.
Голова Гари наклонялась вправо, а голова Росса наклонялась влево, они выглядели как зеркальные отражения друг друга, за исключением только шрама на брови у Росса.
– Жить в пабе, наверное, безумно здорово, – сказал Гари.
– Наверное, – сказал я.
– Ты чипсы тыришь? – спросил Гари.
– Нет, – ответил я.
– Вот если б я жил в Пабе, всегда бы тырил чипсы, – сказал Гари.
– А арахис ты тыришь? – спросил Росс.
– Я не люблю арахис.
– Не любишь арахис? – переспросил Гари.
– Да.
– Арахис клёвый, – сказал Росс.
– Да уж, арахис, арахис – вообще вышак… – сказал Гари.
Росс трижды рыгнул. Сначала тихо, потом средне, потом громко. Гари тоже рыгнул, и они засмеялись. Потом они посмотрели на меня. Я глотнул воздуха и попытался тоже рыгнуть, но не смог, и они засмеялись ещё громче, но потом посмотрели на бар, где были Карла и Дядя Алан, и перестали смеяться и улыбнулись мне, как будто я им нравился.
– Ты с Лией встречаешься? – спросил Росс.
– У неё фигура классная, – сказал Гари.
– У неё воняло изо рта, когда ты с ней сосался? – спросил Росс.
– Нет.
– Она с языком это делала? – спросил Гари.
– Нет.
– У тебя встаёт, когда она тебя целует? – спросил Росс.
– Не знаю.
Гари глотнул «Танго» и спросил:
– Она пердит?
– Нет.
– Что, вообще никогда не пёрнет? – переспросил Росс.
– Не знаю, – сказал я.
Гари сказал:
– Девчонки, которые пердят, это жесть.
– Ненавижу таких, которые пердят, – сказал Росс.
– Я однажды слышал, как Шарлотта Уорд пёрнула, – сказал Гари.
– Шарлотта Уорд? – спросил Росс.
– Да, это было на математике, – сказал Гари.
– Шарлотта Уорд пёрнула на математике? – переспросил Росс.
– Да, – сказал Гари.
– Я думал, что Шарлотта Уорд в жизни не пёрнет, – сказал Росс.
– А она пёрнула, – сказал Гари.
– Громко? – спросил Росс.
– Типа как писк. Как мышь, – сказал Гари.
Гари издал звук, похожий на писк.
– Пахло? – спросил Росс.
– Я был на задней парте, не могу сказать, – сказал Гари.
– Держу пари, что пахло цветами, – сказал Росс.
– Джейми Вестерн был близко, – сказал Гари.
– Ну и что он сказал, как пахло? – спросил Росс.
– Вроде как обычно, но не так сильно, – сказал Гари.
Росс спросил меня:
– А ты когда-нибудь слышал, как пердит Шарлотта Уорд?
– Нет, – ответил я.
– Это неправильно, когда девчонки пердят, – сказал Гари.
– Если бы я был Терри Блэром, я бы запретил всем девчонкам пердеть, – сказал Росс[11].
– Я бы тоже, – сказал Гари.
– И еще путом вонять, – сказал Росс.
– Ты слыхал, как пахнет Аманда Барнсдейл? – спросил меня Гари.
– Да.
– Она воняет, – сказал Росс.
– Мне пришлось сидеть рядом с ней в автобусе. Я всю дорогу не дышал, – сказал Гари.
– Всю дорогу? – спросил Росс.
– Ага, – ответил Гари.
– Там же двадцать две минуты езды, – сказал Росс.
– Вот столько я и держался, – сказал Гари.
– Ты не дышал двадцать две минуты? – переспросил Росс.
Гари ответил:
– Мне пришлось, или я был бы в нокауте. Тебе-то хорошо, ты был на верхнем этаже.
– Её запах и до верхнего этажа тогда добрался, – сказал Росс.
– Она – большой потный носок, – сказал Гари.
– Это потому что она рыжая, – сказал Росс.
Гари кивнул, посмотрел на свою банку «Танго» и сказал:
– Рыжие воняют сильнее.
– Но пердёж у них разный, – сказал Росс.
– Их никогда не слышно, но запах – чистый яд, – сказал Гари.
– Рыжий яд, – сказал Росс.
– Ты об этом знал? – спросил меня Гари.
Я сказал:
– Нет.
– Это правда, – сказал Гари.
Потом подошла Карла в своей мини-юбке, держа длинную сигарету марки SUPERKINGS, и сказала Россу и Гари:
– Эй вы, сорванцы, давайте. Домой.
Росс и Гари опрокинули залпом остатки своего «Танго» и сказали:
– Увидимся, приятель.
– Увидимся, – сказал я.
Они ушли, и Карла ушла, я посмотрел на Дядю Алана за стойкой бара, потом и он ушёл, но после того, как все они ушли, в сигаретной дымке повисло слово… Приятель. Приятель. Приятель. Мне оно нравилось.
Добрый Пастырь
Позднее, когда Мама работала в Пабе, я пошёл повидаться с Лией и постучал в дверь.
Мистер Фейрвью появился за матовым стеклом, расплывчатый, как призрак. Он открыл дверь и посмотрел на меня сверху своим длинным старым лицом с немигающими глазами и печальным голосом сказал:
– Уж немаленький ли это Филип?
– Здравствуйте, – сказал я, – скажите, пожалуйста, Лия дома?
– Да, она тут, входи, – сказал он.
Я вошёл. Это был странный дом, очень странный дом, со стен на меня смотрели изображения Иисуса, молитвы и кресты. В доме пахло так, как пах Мистер Дэвидсон, учитель религии в школе, и так, как пахнет в церкви. Пахло Богом, то есть запахом старой бумаги.
Мы прошли в комнату с телевизором, только странность была в том, что телевизора там не было. Мистер Фейрвью поднял свою старую руку и указал на старое Дедушкино зелёное кресло, и я сел в него, и подумал, что Лия, должно быть, чувствует себя странно от того, что папа её похож на Дедушку. Мистер Фейрвью сказал, обращаясь к лестнице:
– Ягнёночек, к тебе друг пришёл.
Я оглядел комнату в поисках доказательств богатства Мистера Фейрвью, ведь это единственная причина, по которой он нравился Дяде Алану, но дорогих вещей там не было. Я смотрел на коричневые брюки Мистера Фейрвью и на его белую рубашку, которую, такое ощущение, в нашем городе и не купишь нигде, а Мистер Фейрвью спросил:
– Следуешь ли ты, Филип, за добрым пастырем?
– Что за добрый пастырь? – спросил я.
– Великий утешник, Филип. Великий утешитель. Тот, кто понимает и разделяет наши страдания, – ответил Мистер Фейрвью.