Я всё ещё не знал ответа, поэтому Мистер Фейрвью сказал:
– Господь Иисус Христос.
– О-о, – проговорил я.
– Добрый пастырь, что отдал жизнь свою за овец своих, – сказал Мистер Фейрвью.
Лицо Мистера Фейрвью на секунду превратилось в овечью морду, и он произнёс: «Бе-е-е Бе-е-е». Я крепко зажмурился и снова открыл глаза. Он снова был собой и сказал:
– Ягнёночек, к тебе друг пришёл.
На этот раз Лия услышала, потому что она отозвалась:
– Иду.
Мистер Фейрвью посмотрел на потолок так, как будто там были написаны слова, которые мог видеть только он, и он прочёл эти невидимые слова вслух:
– Иисус сказал: «Никто не приходит к Отцу, как только через Меня».
Лия галопом слетела по лестнице, словно она была спасающим меня Рыцарем.
Мистер Фейрвью продолжал смотреть вверх и говорил:
– Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет. Бе-е-е Бе-е-е.
Тут все кресты начали дымиться и гореть в моей голове, как тот крест, что Император Константин увидел в небе перед тем, как победил в Войне и обратил весь мир в Христианство.
Потом Лия вошла в комнату и привела всё в норму.
– Папа, мы поднимемся наверх и займёмся домашкой, хорошо? – сказала она.
Её голос был мягче и печальнее, чем я когда-либо слышал, и я подумал, что это смешно, ведь Лия притворяется крутой девочкой, но на самом деле она нежная и даже позволяет Папе называть её Ягнёночком.
Мистер Фейрвью сказал, глядя мне в глаза, а не в потолок:
– Да, да, я вас больше не держу.
Затем он сказал:
– Лучше отрок бедный и мудрый, нежели царь старый и глупый.
Мы поднялись наверх в спальню Лии, на стенах там висели плакаты, и комната была не похожа на остальную часть дома. Я не знал, где была спальня Дэйна.
Лия сказала:
– Прости за Отца.
– Он хороший, – сказал я.
Она закрыла дверь, прекратила запах Бога, и сказала:
– Он не всегда был таким.
– Он не всегда верил в Бога? – спросил я.
– Не так, как сейчас, не так, как когда мама была жива, – сказала она.
Я ничего не сказал, потому что думал, что она не хотела об этом говорить, но она сама продолжила:
– Мама умерла от рака, она болела целую вечность, очень серьёзно болела, а когда она умерла, отец постоянно напивался, он думал, что мы с Дэйном не замечали, что он постоянно на всё натыкается, он думал, что мы не видим. А однажды он просто бросил пить и заменил выпивку Богом.
– Он заставляет тебя ходить в церковь? – спросил я.
– Раньше заставлял. До тех пор, пока к Дэйну не прикопались в школе из-за этого. Теперь он не заставляет нас ходить. Он позволяет нам делать то, что мы хотим на самом деле.
– К Дэйну прикопались? – спросил я.
– Когда он был в девятом, да, но потом он стал драться со всеми, кто называл его религиозным фанатиком, и они перестали его дразнить.
– Ого.
– Я ненавижу Бога, – сказала она.
– Что?
– Я ненавижу Бога, – сказала она.
– Почему?
– Потому что он запрещает делать разные вещи, например, воровать. Но сам он ворует. Он крадёт людей. Он украл папу, и позволил маме умереть. Он видел, как она мучилась от боли, он видел, как она молится, и ничего не сделал. Бог просто смотрит свысока на людей, просящих его о помощи, и ничего не делает, потому что он знает, что чем им больнее, тем сильнее они будут хотеть в него верить. Если бы он был человеком, он бы никому не понравился, так почему его надо любить лишь из-за того, что он Бог?
– Твой отец любит его, – сказал я.
– Он хочет верить, что Мама в Раю, – сказала она.
– Ты тоже так думаешь?
– Иногда. Ты думаешь, твой папа в Раю?
– Нет, пока нет.
– Что ты имеешь в виду?
– Сначала я должен кое-что сделать.
– Что ты имеешь в виду? Типа молиться или что-то вроде этого?
У меня язык чесался всё ей рассказать. Только я знал, что она может отговорить меня от этого, а я не мог позволить Папе вечно терпеть Муки, поэтому я сказал:
– Типа того.
Она прекратила задавать вопросы, спрыгнула с кровати и сказала:
– Подожди тут.
Она вернулась секунд через десять, и у неё в руках была сигарета.
– Где ты это взяла? – спросил я.
Она сказала:
– Это Дэйна.
Она протянула мне прозрачную синюю зажигалку и сказала:
– Мы можем выкурить её в окно.
– Не стоит.
– Почему? Кто так говорит? Бог?
– Твой отец может нас застукать.
– Что с того? Он не заметит даже, – сказала она.
Я думал о том, умирают ли люди от курения, если им одиннадцать, но Лия с незажженной сигаретой во рту уже открывала окно, и на улице дул холодный ветер, холод, холод, ХОЛОД… Поэтому я не снимал куртку, а Лия надела пальто с меховой оторочкой на капюшоне. Она накинула капюшон и стала походить на зверька, такого зверька, который карабкается по деревьям.
Она наполовину высунулась из окна и закурила сигарету, и из этого холода она позвала:
– Ну, давай.
Так что я тоже высунулся по пояс из окна, встав коленями на её кровать. Мы смотрели на Ньюарк, на церковь, светившуюся в темноте, на её шпиль, который, как кинжал, поднимался из самой Земли.
Я посмотрел на грустное лицо лунного человека[12], смотрящего свысока, и тут Лия сказала:
– Твоя очередь.
Она дала мне сигарету, и я зажал её между пальцами. Она засмеялась и сказала:
– Ты смешной.
Я сосал коричневый фильтр и втягивал лавовый дым, на вкус он был, как смесь выхлопов грузовика и воздуха в саду. Дым жёг меня изнутри и вызывал сильный кашель, но, когда я перестал кашлять, я снова затянулся, чтобы Лия не думала, что я малолетка. Сдерживая кашель, я протянул ей обратно сигарету и снова стал смотрел на город и на огни, похожие на золотые глаза.
– Тебе нравится Ньюарк? – спросила Лия.
– Не знаю.
Я хотел сказать ещё что-то, но мне стало плохо.
– Когда я вырасту, поселюсь в Новой Зеландии, где живёт моя тётя. Она живёт у моря, – сказала Лия.
Моя кожа чесалась, вонючий язык зудел, и тошнота подступала вместе с отрыжкой, и я сказал:
– Море.
– Мы не ездили с Отцом в отпуск с тех пор, как умерла Мама. Последний раз мы были на Родосе, – сказала Лия.
Мой зудящий язык сказал:
– Я был на Родосе, я был на Родосе, с Отцом.
Лия посмотрела на меня и сказала:
– Ты призрак.
– Что? – спросил я.
– У тебя лицо такое белое.
– Я не призрак, – ответил я.
– Тебя сейчас вырвет? – спросила Лия.
– Нет.
– Ты уверен?
– Да.
Я отвернулся от дыма и увидел в небе летящие ко мне белые линии, они остановились, и в воздухе появился парящий Призрак Отца.
Он сказал: «Это слишком, Филип. Это слишком. Филип, эти Муки, их слишком много. Ты должен помочь мне, Филип. Ты должен помочь мне».
Меня стошнило чем-то белым и сладким прямо из окна, и рвотные нити свисали у меня изо рта, и я сказал:
– Прости, прости.
Она выбросила сигарету – падающую красную звезду, и сказала:
– Ничего. Я принесу воды или ещё чего-нибудь.
Собачий шум
Я проснулся ночью от шума, похожего на собачий скулёж. Я лежал в постели в темноте и гадал, что же это за звуки. Я прислушался, было слышно бульканье пузырьков в аквариуме и какое-то собачье подвывание, доносившееся из-за стены. Я вслушался изо всех сил, и тогда звуки стали похожими на голос Мамы, но какой-то странный, будто она плакала задом наперёд.
Я осмотрел комнату, но Призрака Отца не было. Я встал с кровати и выглянул в окно, Отца не было и у Контейнеров для Стекла, так что, возможно, он был в Муках. Я прошёл мимо аквариума и остановился у двери. Я подумал, а что, если это Дядя Алан убивает сейчас Маму, как он убил Отца?
Я вышел из комнаты к лестнице. Звуки стали громче, и это была Мама. Я искал оружие, но ничего не нашёл, и я пошёл по ковру, было очень темно, и узор двигался, и моё сердце стучало, туктуктук, и я был ОЧЕНЬ НАПУГАН.
Дверь комнаты Мамы была чуть-чуть приоткрыта, я прошёл мимо и смог заглянуть в щель. Её лифчик лежал на полу, на этикетке было написано: Fortin. Сквозь щель я увидел зеркало на туалетном столике, все мамины тюбики, автозагары и баночки, похожие на город со множеством небоскрёбов. В зеркале я увидел Маму и мужчину, а мужчиной оказался Дядя Алан. Мне потребовалось две секунды, чтобы осознать, что это было. В первую секунду я подумал, что Дядя Алан борется с Мамой, но во вторую секунду я понял, что он занимается с ней сексом.
На них не было одежды, и свет у кровати был включён, а тени на стене за зеркалом были похожи на гигантских монстров.
Они не могли меня увидеть, потому что я был в темноте, а мамины глаза были закрыты, а голова Дяди Алана была ко мне затылком. На них не было одежды, и мама закусывала губы, будто старалась не шуметь, но её было слышно. Одна её рука с блестящими ногтями впилась в его спину, в его толстую спину, а другая была под его большой грязной рукой. Я видел, как раскачивается его красная задница, а её коричневые ноги обвивают его, это было похоже на объятие, но только ногами, а не руками. Мамины светлые волосы разметались по кровати, как будто она была под водой, и именно тогда я увидел Призрак Отца, который стоял над ними и смотрел.
Я не знаю, появился ли он только что или был там всё время, потому что я смотрел только на кровать и ничего не слышал, только их звуки, и он стоял там и мерцал, как светящийся червь.
Он заметил меня и сказал: «Не надо её ненавидеть, Филип. Не надо ненавидеть Маму, Филип. Она не может увидеть всю ту раковую гниль, что она впускает в этот дом. Это противоестественно, но она слишком слаба. Он может убить её. Он может убить тебя. Это зависит от тебя, Филип. Тебе решать, как Отомстить за моё убийство и остановить его до того, как он получит…»
Призрак Отца замолчал, потому что Мама начала издавать всё более громкие звуки: