– Нет. – Я в который раз за последнее время взглянула на Костю сквозь слезы и покачала головой, мгновенно приняв решение. – Знаю, я уже говорила это, но… прости меня. Никаких отношений не будет. Я тоже уезжаю.
Пригладив ладонью сгибы темно-красной ткани, я аккуратно положила вечернее платье в чемодан поверх остальных вещей. Потом взяла лежавший на тумбочке футляр, задумчиво подержала в руке, открыла. Радостно блеснул, наконец-то выглянув на свет божий и поймав солнечный луч, гладкий красный камень. Я захлопнула футляр и вернула его на место. Пусть хозяин дома решает, что делать с украшением, отныне это не моя забота.
Снизу в который уже раз донесся веселый детский визг, и я помедлила на пороге, осматриваясь в поисках дела, которое задержало бы меня в этой комнате. Увы, вещи были уложены, а постельное белье безупречной стопочкой лежало на кровати, совсем как в мансарде. Оттягивать неизбежное не имело смысла.
После сцены в мансарде я надолго заперлась в ванной: стояла под мягкой струей душа, уговаривая себя прекратить плакать и начать мыслить здраво. Одно-единственное слово – и у меня было бы все: надежный и сильный мужчина рядом, собственная семья, приятные хлопоты, обеспеченная стабильная жизнь, большой светлый дом и, главное, очаровательная дочка, которую я уже любила всем сердцем. Я без труда рисовала в воображении эту идиллическую картину, явственно представляя радость родителей, одобрение лучшей подруги и жгучую зависть окружающих. Только вот… вся эта игра в счастливую семью навевала такую тоску, что хоть в петлю лезь.
– Дура, безмозглая дура! – разбрызгивая воду, лупила я себе по лбу с таким остервенением, словно это действительно помогло прояснить мое сознание, основательно помутившееся за последние месяцы. Считайте сами: бредовые идеи, иллюзии, смена настроения, агрессия… Для полного «букета» не хватает только настоящих галлюцинаций, слуховых, а еще лучше зрительных. Немного переживаний, придут и они. Точно, я больна – чем иначе можно объяснить мое категорическое, не поддававшееся разумному объяснению нежелание наконец-то устроить жизнь, причем лучшим из возможных способов?
Я ведь вполне могу существовать приемлемо для окружающих – и самой себя. Мне все равно надо как-то жить, так почему не делать это рядом с пусть не любимым, но приятным во всех отношениях мужчиной? Сосредоточусь на том, чтобы сделать счастливыми других, пойду на этот благородный компромисс с самой собой. А мои мечты в любом случае останутся мечтами, ведь их главного героя нет и больше никогда не будет…
Похоже, слово «никогда» успело превратиться в своеобразный спусковой крючок, неизменно ввергавший меня в истерику. Забившись в уголок душевой кабины, я еще долго рыдала, жалея главным образом уже себя одну, такую одинокую и потерянную… А потом, вдруг разом притихнув и будто окаменев, выбралась из душа и направилась в комнату, где принялась на автомате, как робот, собирать чемодан.
Недаром моя заумная подруга так часто читала мне лекции из сферы психологии! Помнится, одна из заинтересовавших меня – редкое дело! – тем касалась того, что озарения не приходят к нам мгновенно, им предшествует долгая умственная работа. Видимо, что-то подобное произошло и со мной, потому что лишь после выматывающей череды терзаний, сомнений и слез я пришла к четкому осознанию: никакого компромисса не будет. Костя стал мне настоящим другом, и это уже не изменится. Так почему бы не дать ему шанс встретить настоящую любовь?
Теперь мне оставалось лишь собраться и поскорее покинуть этот дом, чтобы снова не расклеиться и, главное, не подвергать новым переживаниям его обитателей. Больше всего на свете я боялась объяснения с Машей. Можно было сколько угодно утешаться мыслями, что девочка не должна расти в неестественной, напряженной атмосфере, что она все равно ощутит мою фальшь в отношении ее отца, что и ей нужен шанс обрести настоящую любовь нежной, искренней матери… Я все равно чувствовала себя трусихой, стервой, эгоисткой, которая бесцеремонно вторглась даже не в дом – в жизни – хороших людей, перевернув все вверх дном.
Но медлить с объяснением не стоило, я и без того как могла тянула время… чего ради? В который раз окинув взглядом уже ставшую чужой комнату, я собралась с духом и толкнула дверь…
Внизу на меня сразу налетела, чуть не сбив с ног, оживленная малышка. Она с веселым визгом бросилась мне на шею – и тут же притихла, уловив мой удрученный настрой.
– Ничего страшного, милая, просто нездоровится, скоро пройдет. – Я крепко прижала встревожившуюся девочку к груди, еле сдерживая новый приступ слез, и выжала из себя жалкое подобие деловитого тона: – Давай присядем, Машенька, мне нужно кое-что тебе сказать.
Крошка тут же выскользнула от меня и побежала в гостиную, где плюхнулась прямо на ковер перед разбросанными фломастерами и начатым рисунком. Опустившись рядом на колени, я пригляделась: очередная темноволосая принцесса в светлом платье рука об руку с какой-то бесформенной глыбой, видимо, изображавшей ее кавалера.
– Машенька, понимаешь… такое дело… – осторожно протянула я, не в силах выложить все сразу малышке, которая тут же вернулась к своему неумелому портрету. Помедлив, я вдруг вспомнила о том, что с самого начала общалась с Машей, как со взрослой. И, зажмурившись от страха, честно выпалила: – Милая, мне пора возвращаться домой. Очень тяжело расставаться с тобой, так тяжело, ты и представить себе не можешь… Но мы обязательно будем общаться и, надеюсь, видеться… Мы ведь останемся подругами, правда? Обещаю, я буду звонить тебе каждый день!
На комнату опустилась тишина. Мгновенная, густая, настолько осязаемая, что, казалось, меня стремительно окутывает плотный кокон, из которого уже не выбраться… Приступ клаустрофобии накрыл с головой, и я в панике распахнула глаза… Меня встретил не по годам взрослый, недоумевающий, полный вопросов взор Маши. За какое-то мгновение на детском личике промелькнула целая гамма чувств: от растерянности до отчаяния. Янтарно-карие глаза опасно увлажнились…
– Девочка моя, ну что ты, не расстраивайся… Только не плачь, милая! – Я потянулась к Маше, но она вскочила на ноги и попятилась от меня. Как же я ошибалась, когда считала, что ребенок не успел привыкнуть ко мне за какой-то месяц! В этот миг тяжкого осознания я и сломалась, почувствовав, как по воспаленным от рыданий щекам снова покатились жгучие слезы. Нет, я не могу так уехать! Пусть я буду несчастлива, но эта малышка не должна страдать! – Машенька, все, все, я никуда не еду, успокойся. Прости, что сказала такую глупость. Я останусь с тобой, мы будем вместе, всегда… столько, сколько захочешь…
Я что-то бессвязно залепетала, а Маша, подняв на меня взгляд, вдруг медленно, с достоинством качнула головой из стороны в сторону. И повернувшись, бросилась к дверному проему, в котором проступила внушительная фигура ее отца, видимо, слышавшего обрывки моих слов. Костя подхватил Машу на руки, и она уткнулась в изгиб его шеи.
– Ну-ну, успокойся, доченька, мы с тобой тоже скоро вернемся в Москву. Начнешь заниматься музыкой, ты ведь любишь петь, да? – Большая сильная ладонь утешающе легла на маленькие кудряшки. – Давай устроим себе сегодня день отдыха, поедем в город, посмотрим какой-нибудь спектакль. А потом разорим детский мир, куплю тебе все, что ни пожелаешь! Согласна?
Костя еще долго нашептывал что-то дочери, а потом они удалились, такие разные, но все-таки удивительно похожие друг на друга. Доверчивые, искренние, мудрые, обиженные… мной. И я могла броситься за ними, умоляя забыть о моих словах, попробовать вернуть недавнее прошлое с нашими чудесными отношениями, заглаживать свою вину – все было бы напрасно. Потому что в повороте головы Маши, в нарочитом равнодушии ее отца, в их единении четко читалось одно: «Нам не нужны твои подачки, предательница! Собралась уезжать – так скатертью дорога. Третий лишний».
Но, если вдуматься, в чем заключалась моя вина? В том, что привязалась к этой крошечной семье? Что заставила их привязаться ко мне? Клянусь, это произошло невольно! Осознав ошибку, я попыталась быть честной – и больно ранила людей, от которых видела только добро. Какая же я все-таки дрянь, мерзавка, дура! Я хуже всех…
Уронив лицо в ладони, я застыла на месте горестным изваянием. Не знаю, сколько я просидела вот так прямо на полу, ощущая сочившуюся между пальцев едкую влагу. И очнулась, лишь когда мне на голову мягко легла чья-то ладонь. Я вздрогнула от неожиданности, а над головой раздался сочный голос:
– Риточка, что тут у вас произошло? Костя побросал все дела, они с Машей спешно прыгнули в машину и унеслись в неизвестном направлении. Дверь дома нараспашку, подошел ближе – какие-то всхлипывания. Так это ты плачешь? Вы повздорили?
Подняв голову, я увидела отца Вениамина, с тревогой склонившегося надо мной, и покачала головой.
– Нет, но лучше бы повздорили… Они уехали в город, не сказав мне ни слова. Ушли, словно я пустое место. Но я это заслужила, так их обидела, вы даже представить не можете… Да что говорить, не хочу забивать вам голову, долгая история…
Священник пристально взглянул на меня и, придерживая за локоть, помог подняться и усадил на диван. Потом на секунду вышел и вернулся уже с чашкой, источавшей знакомый запах успокоительного.
– Кажется, я понимаю, в чем дело. Эх, Костя, Костя… – Отец Вениамин с мягкой укоризной покачал головой и в ответ на мой недоуменный взгляд прямо спросил: – Он все-таки сделал тебе предложение? И еще стал настаивать? Я ведь предупреждал…
Удивление даже немного подсушило мои сокрушенные слезы. Выходит, Костя советовался с соседом-священником? Хотя что тут странного, они давно жили рядом и наверняка дружили. А вот о чем же предупреждал отец Вениамин?
– Только, Риточка, не подумай ничего плохого, – спохватился он, усаживаясь рядом. – Не имею ничего против тебя и уверен, что ты была бы Маше отличной мамой. Но, положа руку на сердце, сейчас ведь не время для подобных решений? Костя веч