но упрямится, если что-то взбрело в голову, а действовать надо деликатно, важно привыкнуть друг к другу…
– Нет, тут другое. – Залпом проглотив лекарство, я решительно качнула головой. – Дело не в привычке, и со временем ничего не изменится. Не хочу обманывать – ни его, ни себя. Я не смогу полюбить Костю. Умом понимаю, что лучшей партии не найти, да и как оставить Машу… Знаю, что должна принять его предложение, но все равно веду себя эгоистично. Бросаю их теперь, когда они привязались ко мне! Вы, наверное, меня упрекнете и будете правы…
– Так вот в чем дело, – добродушно хмыкнул священник, в который раз удивив меня. А я-то ожидала увещеваний об ответственности, заботе о других и совести! – Не то чтобы я не предполагал чего-то подобного… Риточка, я бесконечно далек от осуждения, поверь. Одного чувства долга для создания семьи маловато. Ты никому ничего не должна, и Костя, разумеется, заслуживает лучшей доли, чем жизнь с женщиной, которая его не любит. Я хорошо его знаю, сейчас ему без толку что-то втолковывать, но со временем он поймет тебя. Возможно, даже будете общаться… по-дружески.
Я вздохнула, на сей раз с облегчением. Слезы окончательно просохли, и я шмыгнула носом, по привычке выдав первое, что пришло в голову:
– Меньше всего ожидала чего-то подобного от вас! Думала, вы станете говорить о смирении, жертвенности…
– Какой же прок от такой жертвы? – искренне изумился отец Вениамин. – И, Рита, кажется, у тебя есть любимый человек. Тогда, у церкви, во время нашего первого разговора, у меня возникло такое ощущение. Ведь верно?
– Отчасти, – могла лишь сокрушенно вздохнуть я. – Был. У меня был любимый человек.
Он отечески похлопал меня по ладони и, по-своему объяснив мою печаль, оживленно заговорил:
– Не надо отчаиваться! Если любовь настоящая, она все преодолеет. Не поверишь, Риточка, недавно я разговаривал с человеком, который был удручен не меньше тебя. И по той же причине! Взрослый мужчина, много переживший, рыдал как ребенок, потому что не может быть с той, кого любит. Вбил себе в голову, что должен непременно уехать, потому что мешает счастью дамы сердца, а поинтересоваться ее мнением забыл! Не смог даже поговорить с ней, сам решил, что ей будет лучше с другим.
– Уехать? – переспросила я, чувствуя, как путаются мысли. Не мой ли это невидимый сосед сверху предпочел спешно испариться из дома, придумав, будто портит наши с Костей отношения? Нет, не хочу ничего знать, хватит и одного обиженного моим равнодушием воздыхателя! – В таких случаях принято говорить, что от себя не убежишь. Но я, кстати, собираюсь последовать примеру вашего знакомого. Отдохнула – пора и честь знать.
Собравшись с силами, я поднялась с дивана, вознамерившись навсегда покинуть эти стены. Прямо сейчас, и плевать, что хозяина нет дома! Мне всегда казалось, что нельзя прятаться от конфликтов и недомолвок, лучше открыто, в лицо, получить всю горькую правду. Но я уже вкусила свою порцию осуждения – и теперь могу с полным правом удалиться.
– Иногда бегство представляется единственным выходом, – промолвил отец Вениамин, тяжело поднимаясь на ноги. – И, кажется, это на самом деле решает проблемы – на какое-то время. Но, увы, потом все возвращается на круги своя. От себя действительно не убежишь, Риточка, как бы банально это ни звучало.
Конечно, он был прав. Только у меня не осталось моральных сил слушать, анализировать, переживать… Я решительно направилась к двери, понимая, что еще немного – и меня снова начнут одолевать сомнения. Хватит того, что я совершенно не представляю, как жить дальше.
У порога гостиной я помедлила и обернулась, взглянув на застывшую в центре комнаты грузную фигуру.
– Как вы его утешили? – тихо спросила я и, уловив недоумение священника, пояснила: – Ну, того человека, который отказался от любви и решил уехать… Что вы ему посоветовали?
Бородатый старик поднял на меня выцветшие глаза и хитро прищурился:
– Вернуться.
На прощание скользнув теплом по моей спине, лучи закатного солнца позолотили обрамлявшую дорогу траву. Я замедлила шаг, ощущая, как окутывает ноги холод, которым явственно веяло от остывающей земли. Конец августа – это вам не шутки, а я, обманувшись ярким солнцем, выскочила из дома в цветастом легком платьице и балетках.
Я задумчиво потеребила висевший на шее кулончик в форме клевера, так и не принесший мне удачу. Только бы не забыть вернуть его сестре Боба… Собственно, могу сделать это уже завтра. Скоро стемнеет, и я вызову такси, чтобы быстро, без пробок и лишних переживаний, которые наверняка навеяло бы на меня созерцание живописных окрестностей при свете дня, долететь домой. Как-то продержусь дорогу, потом попаду в объятия любящих родителей, по которым успела основательно соскучиться, а ночью, в своей кровати, дам волю слезам. Главное – совсем не расклеиться, окунувшись в печальную и бессмысленную городскую рутину, от которой я с такой готовностью сбежала в незнакомую деревню почти два месяца назад.
Теперь мне снова предстояло бегство, но после разговора со священником решимости удалиться по-английски во мне поубавилось. Наверное, стоило все-таки сказать пару слов на прощание людям, которые стали мне небезразличны, постараться достучаться, объяснить… Да, не забыть заодно черкнуть записку Ире и Славе!
Закрыв собранный чемодан и упаковав картину, я уселась было ждать возвращения Кости и Маши. Но спустя полчаса, истерзавшись самобичеванием и горестными мыслями, на нервах выскочила из дома и пошла куда глаза глядят.
Я всегда тяжело расставалась с полюбившимися местами, вот и теперь с тоской скользила взглядом по белевшей вдали церкви, поблескивавшей внизу речке, еще сочной придорожной траве… Как это обычно бывает при прощании, все в это мгновение казалось особенно красивым, спокойным, нереальным – бесконечно далеким от безнадеги, давно ставшей спутницей моей обычной жизни.
Я представила, как зайду в городскую квартиру, обведу взглядом обстановку, в которой ничего за время моего отсутствия не изменилось, и зябко поежилась. Пролетели яркие, полные впечатлений два месяца, и все вернулось на круги своя. С заданием я не справилась, в работе разочаровалась, на личной жизни поставила крест. Хм, как символично: сейчас за пеленой слез передо мной расплывалась широкая, залитая солнцем дорога, но идти по ней, такой манящей, было тщетно. В конце концов, какое направление ни выбери, а от себя не убежишь. Я потеряла последнюю надежду стать счастливой и скоро наверняка окончательно свихнусь от беспросветного отчаяния. Ну и пусть! Чем такая жизнь, лучше уж…
– Куколка, – вдруг отчетливо раздалось у меня за спиной, и я, вздрогнув, резко остановилась. Так меня называл только один человек. Один-единственный человек на всем белом свете, уверявший, что влюбился в меня с первого взгляда, в тот самый момент, когда сел за мной на собрании психологического клуба. Помнится, узнав мое имя, он сразу вспомнил о кукле Рите, с давних пор хранившейся в его семье. Теперь эта кукла жила в моей комнате, не давая поблекнуть воспоминаниям, за которые я из последних сил цеплялась. Не забыла я и голос, только что с привычной нежностью окликнувший меня. Только вот его обладателя не было в живых уже почти год…
Приехали. Кажется, совсем недавно я думала о галлюцинациях, поражаясь, как они еще не стали одолевать меня – при таких-то страданиях! Неужели душевная болезнь все-таки неумолимо овладевала мной? Нет, что за ерунда, мне просто почудилось! Точно почудилось, ведь я неустанно думала об Алике и…
– Куколка, любимая, ну разве так можно? – снова зазвучал голос, тепло и с оттенком легкой иронии. – Конечно, я всегда знал, что у меня самая невероятная женщина на свете, но предположить, что ты и умереть спокойно не дашь…
Хватит, довольно. Я не в своем уме, раз слышу это. За моей спиной никого нет – и некому произносить эти странные речи. Призраков не бывает. Надо встряхнуться, избавиться от наваждения, бежать домой! Причем как можно быстрее – лететь из этой странной местности, куда глаза глядят, спасаться, пока не поздно…
Я развернулась, чтобы броситься к дому Кости, и застыла на месте как вкопанная. Передо мной высилась знакомая фигура. Заходящее солнце било в спину стоявшего метрах в трех от меня человека, его же лицо скрывалось в тени. И все-таки я не могла ошибаться. Ровная линия плеч, мускулистые руки, темные волосы, низкий бархатистый голос…
Алик?
Еще мгновение, и он кинулся ко мне, сгребая в охапку. Я уловила приятный свежий аромат знакомого парфюма, исходивший от кожи, почувствовала настойчивые губы, вкус которых уже начинала забывать, и отчаянно вцепилась в Алика. Он крепко-крепко прижал меня к себе, наши слезы и дыхание смешались, и последние связные мысли покинули мою окаянную голову…
Время словно остановилось, мир вокруг замер, и я, отпрянув от губ Алика, сжала его лицо в ладонях. На меня взглянули сиявшие от слез фиалковые глаза. Он был таким знакомым, родным, и все-таки что-то в нем изменилось… Я жадно всматривалась в его черты, не в силах понять, что именно.
– Куколка, ты вся дрожишь. – Что точно осталось прежним, так это его забота. Скинув с себя джинсовую куртку, Алик окутал ею мои плечи и снова прижал меня к груди. – Не надо плакать, милая. Теперь я рядом. И никогда больше тебя не оставлю.
И снова это «никогда», но уже в другом, приятном контексте… Да как это вообще возможно? Выходит, к слуховым галлюцинациям добавились зрительные, и моя душевная болезнь стала очевидной. Наверное, мне стоило как следует испугаться перспективы попасть в больничные стены с решетками на окнах, но, признаться, впервые за долгое время я была… неужели счастлива? Да, именно так, и это стало последней точкой в перечне пугающих симптомов, которых с лихвой хватило бы не на одно психическое расстройство.
– Ты уже обещал, что никогда меня не оставишь, – капризно возразила я, решив, что с плодом собственного больного воображения можно не церемониться. – А сам… ну вот где ты пропадал так долго?