– Да как это может быть?! Кто бы в это поверил? – в ужасе дернулась я. И тут же застыла, потрясенно глядя Алику в глаза.
Конечно, может… Гений и правда обладал редким даром убеждения. Он моментально находил нужные слова, грамотно пользуясь ситуацией. Посеял же он однажды сомнения в моей душе, заставив упрекать Алика в равнодушии и лжи! А еще наш психолог слыл «крепким орешком», не отличавшимся эмоциональными привязанностями, – гораздо проще было надавить на его брата, заходившегося в волнении при малейшей угрозе родным или мне. Наконец… Перед мысленным взором снова живо предстала картина визита Борова в клуб. Помнится, я еще восхищалась благородством Алика, сумевшего переступить через неприязнь, когда Гений подвергся опасности…
– Именно так, куколка, – кивнул Алик. – Боров узнал, что я – брат обобравшего его наглеца, а тот эпизод в клубе стал лишним подтверждением нашей родственной связи. Ильинский сделал еще одну попытку выколотить деньги из Гения: подослал своих людей к нему в камеру СИЗО, те перестарались… Потом снова прицепились к моей матери, ведь формально меня уже было не достать. Кстати, к тому моменту я очнулся и стал спрашивать о тебе. Мне отвечали что-то туманное, обкалывали лекарствами, от которых я впадал в ступор. Но окрепнув, я прямо попросил маму привезти тебя. Она отказалась, но не потому, что поверила в клевету. Просто… люди Борова подозревали, что я жив. Прямо так и заявили. Предупредили, что найдут способ вытащить меня из преисподней, и показали твою фотографию. Мама пересказала все мне, и я пришел в ужас…
Я замерла, улавливая панику, от которой даже сейчас содрогался Алик. Выходит, наша ситуация была совсем безнадежной: я считала его погибшим, а он не мог появиться, понимая, что тут же подставит под удар меня. Но ведь сейчас мы снова были вместе! Как же он осмелился вернуться?
– Все просто, моя радость. – Алик подтянулся на кровати и, вскинув меня повыше в объятиях, прижался лбом к моему лбу. – Меня позвала ты.
Глава 24
Дождь по-прежнему мерно стучал за окном, тучи хмурились, а я, потеряв счет времени, рассеянно поглаживала пальцем еле заметный шрам на виске Алика. Похоже, любимый переоценил мою сообразительность – затуманенный месяцами печали разум никак не мог выдать сколько-нибудь внятное объяснение его словам.
– Я забежал вперед, куколка, продолжу по порядку, – улыбнулся Алик, уловив мое смятение. – Едва я более-менее пришел в себя, мама увезла меня за границу, к сестре. Вскоре туда приехал Ванька, узнал, что я жив, рассказал о том, в каком удручающем состоянии тебя застал. Тогда-то мама окончательно убедилась, что тебя оболгали, что ты со мной искренна… Я же сходил с ума от бессилия, понимая, что, стоит мне объявиться, и ты попадешь под удар. Что и говорить, Гений блестяще реализовал свой коварный план: мы любили друг друга, но не могли быть вместе. Все, как он хотел. Я вполне ожидаемо слетел с катушек. На нервах стал курить, несколько раз напивался, а когда мать пыталась воззвать к моему разуму, срывался и орал, чтобы от меня отвязались, иначе узнаю у сестры номер ее дилера… Конечно, куколка, я никогда не сделал бы ничего подобного. Но я потерял смысл жизни. Тебя, наш дом, любимую работу, самого себя…
Фиалковые глаза увлажнились, и Алик поспешил отвести взгляд. Никогда прежде за ним не водилось подобной сентиментальности. Проблемы со сном, нервная дрожь, непривычно короткие волосы, этот окаянный шрам – внешние перемены в нем переворачивали мне сердце, а при мысли о том, что происходило у него внутри, я с трудом удерживалась от рыданий.
– Я изводил Ваньку просьбами писать тебе. Этакая форма садомазохизма: страдал, но не мог без новостей. В какой-то момент он взбунтовался, сказал, что не может так тебя мучить, что, в конце концов, нужно дать тебе возможность обрести покой – и новую жизнь. Я понимал, что Ванька прав, но ни на секунду не мог представить тебя с другим… – Голос Алика дрогнул. – Не знаю, куда завело бы меня отчаяние, если бы не сущая мелочь: однажды ты сменила фотографию в мессенджере. Не представляешь, как я радовался даже такой малости – видеть тебя. Да, погрустневшую, со строгой прической, в черном, но такую же красивую… Ванька отказался просить у тебя новые фотографии, это выглядело бы подозрительно. А мне хотелось еще и еще: видеть тебя, каждый день, разную – с собранными волосами, с распущенными, без макияжа, при полном параде, в платьях, в джинсах, без одежды, любую… В какой-то момент я взял в руки блокнот и карандаш…
Ух ты, ну просто история для моей всезнающей Аньки! В свое время она, к моему великому изумлению, приветствовала так захвативший меня литературный порыв. Твердила что-то про сублимацию, про необходимость выплескивать энергию в творчество. Выходит, пока я писала об Алике, он рисовал меня. Поначалу это были просто наброски, много набросков. Мать не знала, радоваться или переживать: сын, кажется, успокоился, только почти перестал выходить из комнаты, лишь сидел со своими рисунками и курил одну сигарету за другой. В какой-то момент Алик понял, что готов написать свою первую полноценную картину, и отправился в магазин за холстом и красками…
– Вернувшись, я застал мать в слезах. Тут же, разумеется, испугался, что люди Борова выследили нас, что ей снова стали угрожать. Вместо объяснений она протянула мне телефон – помнишь, я купил еще один, чтобы не сдавать его в клубе, и номер знали только самые близкие… Там было сообщение от тебя, всего одно слово: «Скучаю». Из-за настроек ты не могла видеть, что сообщение доставлено и прочитано. Услышав сигнал мессенджера, мама на нервах схватила телефон, испугалась, что нас выследили, прочитала и долго плакала над нашими разбитыми отношениями, жалела тебя, меня… А потом, вытерев слезы, помолчала и строго сказала, что я должен сам разобраться в этой непростой ситуации, решить все раз и навсегда. Похоронить надежды на счастье – или бороться за любовь. И если я выберу первое, она будет очень разочарована. Это будет означать, что ей так и не удалось воспитать настоящего мужчину. – Алик прерывисто вздохнул и вдруг тихо засмеялся. – Не представляешь, куколка, с какой скоростью я бросился собираться! Сам ведь давно об этом думал, но боялся тебе навредить… Так что в определенном смысле ты действительно позвала меня. Впереди ждало много испытаний, но я счастлив, что кинулся на твой зов.
Выходит, пока я, тяжко вздыхая, смотрела на небо и думала об Алике, он находился совсем близко, в том же городе. Даже ближе, чем я могла себе представить…
– Я вернулся в Москву. Летел по чужим документам, тот большой чин в органах и несколько его сотрудников контролировали ситуацию. Правоохранители давно следили за Ильинским, и теперь появился шанс изобличить авторитета, а с ним и помогавших ему людей. Но действовать следовало осторожно, негласно, ведь покровители у него были солидными, при высоких постах. Я поселился на съемной квартире. Никакой слежки за собой не заметил, но мои помощники умоляли не светиться. И все-таки я не выдержал. – Алик мягко улыбнулся и легонько потерся носом о мой нос. – Пятого апреля, в свой день рождения, никак не мог успокоиться. Все представлял, как мы сейчас праздновали бы в нашем гнездышке: ты, как обычно, приготовила бы что-нибудь вкусное, а вечером, выпроводив гостей, мы… Словом, фантазия разыгралась, и я, забыв обо всех предупреждениях, отправился к нашему дому.
Невероятно! Алик точно так же стоял на окутанной полумраком улице, глядя на свет в окне, которое давно перестало быть нашим. Стоял долго, вспоминая, лихорадочно думая о том, как вернуть былое счастье…
– В какой-то момент краем глаза я уловил знакомый силуэт. И сначала почувствовал, а уже потом увидел тебя, моя милая… Вокруг сновали какие-то люди, гудели машины, город жил своей жизнью, а ты застыла на месте, глядя на окно. Даже в слабом свете фонарей я уловил печаль, окутавшую тебя. Понял, как ты изменилась, – стала тише, грустнее. И, кажется, еще красивее, если это в принципе возможно. Мне так захотелось обнять тебя, утешить, объяснить все, сказать, что самое страшное позади… Машинально, не соображая, забыв обо всех предупреждениях, я двинулся к тебе. – Алик вдохновенно просиял на миг, чтобы тут же снова помрачнеть. – И почти сразу же заметил какого-то типа метрах в трех за твоей спиной. Он маячил у дерева, иногда выныривая под свет фонаря, и явно старался не упускать тебя из виду. Я обвел глазами двор – у подъезда стояла темная блестящая машина, рядом околачивались еще два крепких молодца. В голове в мгновение ока пронеслось: люди Борова следят за тобой в надежде выйти на меня. Пока они убеждены, что ты считаешь меня погибшим, тебе ничего не грозит. Осознав это, я буквально в последний момент отступил обратно во тьму. Но, оказывается, меня успели заметить…
Я слушала – и не верила своим ушам. Сколько всего происходило буквально за моей спиной, словно в параллельном мире! Уже на следующий день матери Алика позвонили, попросив передать привет чудесно воскресшему сыну. Благодетели Алика подтвердили его опасения, отругав за безрассудство, и предложили пересидеть какое-то время в тихом месте. В деревне Лесное, где, окруженные глухой чащобой, в которую опасаются заходить даже старожилы, прячутся несколько домиков. Там живут «призраки» – вполне себе живые люди, по каким-то причинам объявленные умершими.
– Не может быть… – потрясенно протянула я. Мысли путались, и я из последних сил пыталась выстроить более-менее связную логическую цепочку событий. – А через три месяца я оказалась в этом самом Лесном со странным редакционным заданием. Алик, но таких совпадений не бывает!
– Конечно, не бывает, куколка. Ты попала сюда из-за меня. – Желая оградить от новых переживаний, он говорил медленно, тщательно подбирая слова. – Я приехал в Лесное, познакомился с Ирой и Славой, они помогли мне устроиться. Тогда я с трудом держался, даже картину забросил, снова напился… Это была сущая пытка – знать, что ты меня помнишь, но потерять возможность даже видеть тебя, хотя бы издали. Сначала безвылазно сидел в домике, потом стал шататься по округе. И, разумеется, быстро узнал о наших «соседях», обо всех их неблаговидных делах. Мне пригрозили, чтобы бросил вынюхивать, но я отмахнулся: все равно формально меня нет на свете, так чего бояться…