В день отъезда мы встали засветло, около пяти утра. Основываясь на опыте, мы знали, что до границы нам ехать не менее шести часов. Погрузились в два «хайлакса», тойотовских пикапа, и поехали прочь из города. Но это оказалось непростым делом – никто не знал, как из него выехать. Редкие прохожие не могли точно сказать, куда нам направляться, а постовые регулировщики еще не вышли на работу. В итоге мы выехали совершенно в другом направлении, и только тогда, когда подъехали к кордону, нам объяснили, что мы все время ехали к линии фронта. Проплутав по городу час, мы, наконец, выехали из него.
Крестьяне шли в поле, высоко в холодном утреннем небе летали американские Б-52, расчерчивая небосвод четырьмя полосами от своих турбин. По дороге к нам в кузов подсаживались попутчики, и в качестве платы за проезд показывали дорогу. В результате ценных указаний, мы добрались до места всего за три с небольшим часа. Переправились через Кульму и отдохнули. На чем только не едут люди! На ослах, лошадях, верблюдах, буйволах, КАМАЗах, танках, вездеходах. И все с объемными баулами, канистрами, иногда сундуками. Когда муж с женой – жена всегда верхом, муж идет рядом. И он никогда не допустит, чтобы жена была в худшем, чем он сам, положении.
Все обошлось. Мы вернулись живыми и здоровыми. Но через несколько дней после нашего возвращения из Афганистана пришло сообщение, что в Талукане убит норвежский журналист, отказавшийся отдать свою аппаратуру ворвавшимся к нему бандитам.
Андрей Бильжо
Соловки
Я прилетел в Архангельск 30 августа. Самолет опоздал на четыре часа. В аэропорту я вызвал такси.
Приехал черный ниссан. Открыть багажник вышла симпатичная молодая женщина. Я хотел заехать в отель Пур-Наволок, в котором всегда останавливаюсь, а потом на кладбище, но, чтобы не терять время, решил ехать на Маймаксанское кладбище сразу.
– Так вы сэкономите тридцать минут. А вещи ваши полежат в багажнике, – сказала водитель.
– Мне только цветы надо купить.
– Купим!
И мы поехали через, уже почти не существующую, Соломболу. Деревянный город с деревянными мостовыми и деревянными тротуарами. Он в прошлом. В том прошлом, в котором и строки песни «…А я иду по деревянным городам, где мостовые скрипят, как половицы…» Город пустой, народу в нем мало. Просторно. Спокойно. Очень спокойно. Как на кладбище…
Маймаксанское кладбище самое грустное кладбище из всех кладбищ, которые веселыми и не могут быть. Но это… Огромное растущее с гигантской скоростью. На песке. С истеричными криками чаек. Могилами молодых. И заброшенными надгробиями. Иногда абсурдными. С низкими деревьями, иван-чаем, пронизывающим своими розовыми гламурными цветами – скорбное пространство.
Надо сказать, что туда мы ехали молча. Я представил себе, сколько ей за день приходится выслушивать всяких глупостей. А в голову лезли исключительно они. И я молчал.
Обратно же разговорились. Кладбище нас объединило.
Выяснилось, что мой водитель – мать-одиночка, что она имеет высшее химическое образование, что работы в Архангельске нет.
В отеле я понял, что мой андройд остался на заднем сидении в такси. А в нем – всё. Я был в панике. Завтра прилетала группа из 12 человек, которую я должен был везти на Соловки. Диспетчер, к счастью, быстро нашел её (водителя), и она сказала, что телефон лежит на заднем сидении. Через 20 минут я встретил безработного, но гордого химика, как родного. Мы улыбались друг другу. Она пожелала мне быть внимательней. А я и был внимательным… к ней. Она даже удивилась, мол, даже так…
Но ужинать я пошел один в ресторан Небо. Последний этаж упомянутого мной отеля «Пур-Наволок». Это лучший отель в Архангельске. Стоит он на берегу Северной Двины. Окна ресторана выходят как раз на нее, на набережную, на широкую полосу песчаного пляжа. Прибавьте сюда еще остатки белых ночей и северное небо, меняющееся каждую минуту. Плюс Пино Гриджо, которое в больших количествах я пью в Венеции, но здесь с местной треской, с местными грибами и немного картошки. Рулет. Все это красиво и вкусно. Если бы не маслины из банки, которые были тут же отправлены в ссылку.
Пур-Наволок – это мыс откуда начался Архангельск. Пур с финно-угорского – быстрый. Пурга отсюда. А Наволок – нанести, наволочить. Наволочка, думаю, сюда корнями уходит. Отлогое, выдающееся место в реке.
Я очень люблю набережную Северной Двины. При всей моей привередливости здесь стоят два очень трогательных памятника. Тюленям, спасшим многих людей жиром, шкурами и мясом во время войн. «О, сколько ты народу спас от голода и холода!» – это надпись на памятнике. Второй – юнгам северного флота из Соловецкой школы юнг.
С одним бывшим соловецким юнгой и героем войны я не раз выпивал в конце 70-х. Мы работали вместе. Это он научил меня такому эксперименту. Берешь двух мух, сажаешь на каплю водки и накрываешь стаканом. Стадия 1. Мухи трахаются. Стадия 2. Мухи дерутся. Стадия 3. Мухи ложатся на спину и умирают. «Ну и чем мы отличаемся от мух?» – спрашивал многозначительно Игорь Чайка.
Народу в Архангельске мало и даже вечером в хорошую погоду на набережной не многолюдно. Совсем нет пьяных. Совсем никакой агрессии. Гуляют, катаются кто на чем хочет, целуются, купаются и даже играют на гитарах.
Я подошел к деду с внуком. Попросил разрешить мне сфотографировать их. Разговорились. Он бывший капитан. И тут же у нас нашелся общий знакомый. Дело в том, что моя жена, с которой я познакомился на Соловках, из Архангельска (она училась в медицинском), я еще и часто ездил туда в командировки. Работал я с капитанами дальнего плавания. Изучал их психофизиологию в ситуациях стресса. Когда они работали на тренажерах. А они очень нервничали. Я проводил разные обследования и собирал у них пробирочки с мочой (модная тема), и в специальных контейнерах с жидким азотом, предназначенных для хранения спермы быков-производителей, увозил в Москву. Так вот, руководил этими тренажерами легендарный капитан наставник дальнего плавания Илья Ефимович Рахман. Ленинградец, переехавший в Архангельск. Мы тогда сошлись с ним на почве книг, которые было не достать в Москве, а И.Е. был человеком в городе известным, по тем временам у него была уникальная библиотека.
Он был намного меня старше, но мы подружились. О судьбе я его ничего не знал, а тут выяснилось, что в 90-е он с семьей уехал в Америку. «Ну хоть умер в человеческих условиях», – подумал я.
Пару слов еще про памятник Петру I, поставленный в 1914 году М. Антокольским на набережной в Архангельске. Это самый популярный памятник прорубателю евроокна. Такой же потом поставили в Петергофе, Таганроге и на пятьсотрублевой фиолетовой, цвета средней стадии синяка, купюре, что в вашем кошельке. С обратной стороны – Соловки. Кстати, о цвете купюр. Российские купюры, если их правильно разложить, проходят все стадии фингала. Сизый, желтушно-синюшний, фиолетовый и т. д.
Интересно еще, что, в отличии от Зураба Церетели, Антокольский сделал памятник Петру в его натуральный рост. Зурабу Константиновичу надо бы обратить на это внимание. И еще… постамент памятника Петра I, когда его скинули, в СССР послужил надгробным обелиском над братской могилой жертв, не помню чего. Довольно долго.
Удивительно, что название города Архангельск в СССР коммунистов не раздражал. Им не резало слух сочетание ГОРОДСКОЙ КОМИТЕТ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ ГОРОДА АРХАНГЕЛЬСК. Архангел Михаил, видимо, для них был преданным коммунистом.
Проснулся я от игры духового оркестра и каких-то уж очень громких выкриков в микрофон, включенный через усилители так, чтобы слышал весь город. Это начался День Военно-Морского Флота. Этот праздник всегда был главным в городе, как теперь пишут везде, «городе воинской славы». Были города-герои, теперь – города воинской славы.
Быстро позавтракав в отеле геркулесовой кашей на воде, которую мне любезно приготовили, я вышел на набережную, чтобы не пропустить парад кораблей. Кругом стояли кучки морских офицеров. В военной морской форме маршировали дети… Дети с автоматами стояли в карауле у стелы ГОРОД ВОИНСКОЙ СЛАВЫ и памятника ПРОРЫВ. СЕВЕРНЫМ КОНВОЯМ. Памятник этот установили в 2015 году. Приезжали открывать его английские ветераны. Так что в Архангельске о помощи союзников помнят и не спорят.
Потом начались патриотические кричалки в микрофон. А потом парад. Но вот беда: на рейде стояло четыре невзрачных маленьких корабля. Это что, знаменитый и легендарный Северный Морской Флот? Местный адмирал громко приветствовал экипажи. На пляже громко комментировали чемпионат по пляжному волейболу.
Ко мне подошел слегка поддатый, крепкий мужик. Очень вежливо попросил 21 рубль. 21 – именно столько ему не хватало на бутылку. Я давно не задаю себе вопрос, почему исключительно меня выбирают из толпы просящие чего-то граждане и душевнобольные. Так уж длится десятилетия. Тропизм. Я, конечно, дал. Он благодарил меня, вполне достойно. Без унижений. Я спросил: «Что же, товарищ, в праздник ваш самый главный так мало кораблей?» И он сказал, что, как бывшему моряку, ему больно и душа его плачет. Махнул мне дружески рукой и удалился.
Начался мелкий дождь. Дети громко в микрофон клялись защищать Родину, не жалея за нее жизнь. Звучали громко песни о море и моряках. Чаще всего звучала песня соседа моих детей по даче в Усть-Нарве, ленинградского композитора Плешка:
«И тогда вода нам, как земля / и тогда нам экипаж – семья / и тогда любой из нас не против / хоть всю жизнь служить в военном флоте…»
Собственно, поехал я по этому маршруту как, извините, душа компании Клуба Путешествий Михаила Кожухова. Поездку эту предложил я. Я вожу людей в те места, которые люблю и немного знаю. Скорее, чувствую. Оказалось, это острова.
Группа, состоящая из 12 человек опаздывала на час. Каждая группа – это отдельный рассказ. Это очень интересно, как на твоих глазах незнакомые люди уже на следующий день становятся близкими приятелями, сидящими за одним столом, произносящие тосты. И открываются их миры. Все разные, но так как они знают, с кем едут, то глобальных противоречий нет. Люди из Перми, Новосибирска, Кипра, США (изначально из Киева), Москвы, Питера, Самары, Таллина (изначально из Екатеринбурга), бизнесмены, врачи, работники банков, психологи, и т. д.
В Архангельском аэропорту я встретил группу, и мое одиночество закончилось. Загрузив вещи, мы отправились в музей деревянного зодчества Малые Карелы. Но сначала обед. Все устали. Это важное в поездке со мной, кухня, застолье. Здесь знакомство с северной кухней. Ресторан в Малых Кареллах не испортился за годы к счастью. Раньше такой интерьер всех удивлял. Теперь деревенский стиль есть и в городе. А вот кухня… Треска своя, да морошка, да ассорти из оленины, да грузди со сметаной, да уха из северных рыб, да похлебка грибная в горшочке. Грибы? Дык пошли давно. Да водочка. Морс мы сами делаем. Ну расскажите мне о себе и за встречу!
Встали из-за стола, как старые знакомые. Все просто. 4 – Светы, 2 – Лены, 2 – Иры,1 – Оля, плюс Саша и Володя. Все любят путешествовать, узнавать новое. В еде в том числе. (см. фото 80)
Фото 80. «Команда на Соловках», Светлана Архиповская
Теперь можно бродить по Кареллам. Наслаждаться историей. Горевать, что многое в упадке, радоваться, что есть энтузиасты, такие, как экскурсовод Лена, знаток истории русского севера, вдова легендарного в тех местах и за их пределами этнографа, звонаря, сказочника Ивана Данилова.
Я не буду описывать музей. Он, правда, уникальный, очень большой и, может быть, один из немногих хорошо сохранившихся и поддерживаемых кем-то. Его надо самому увидеть. Там представлено деревянное зодчество разных регионов Архангельской губернии. И Каргопольский, и Онежский, и Пинежский, и… Все. Сами, сами….
Ужин за два месяца заказали в том самом ресторане «Небо». Я хотел поделиться с народом видом на Двину и небо, меняющееся, как при ускоренной съемке, но начался чудовищный дождь, дикие порывы ветра, и рябь поперек реки. С одного берега к другому. А завтра лететь на Соловки. Погода явно нелетная. Это мои волнения. А все довольны. Вот это да! Мы такого не видели! Ну и слава Богу! Давайте еще по одной! А треска в маке вкусная, и камбала. Так можно без отдыха до утра продолжать.
Когда вечером я открыл дверь в номер, то чуть не получил в свой беззащитный лоб дверью, вырвавшейся с порывом ветра из моих рук. Уходя днем, я оставил открытым круглое окно номера. Занавеска ветром была прибита к потолку. «Завтра мы на Соловки не улетим», – с этой мыслью я и заснул.
Проснулся я от лучей солнца.
Самолет был маленький, и, казалось, что он был не в одном бою. В нем дребезжало, визжало, скрипело, пело, тарахтело, гремело, громыхало, стонало. И в тоже время он внушал какую-то уверенность, как старый проверенный друг.
Аэродром на Соловках покрыт металлическими пластинами. Так раньше, как мне объяснили, покрывали военные аэродромы. Сели, как на стиральную доску.
Я помню время, когда на Соловках не было аэродрома. Из Архангельска сюда ходили два пассажирских судна. Я бы даже сказал, лайнера, по-моему, немецкой постройки. Татария и Буковина. С баром, рестораном, танцполом. Шли корабли, ночь. Мы устраивались в каютах команды за разговор и портвейн. На рассвете все пассажиры собирались на палубе и ждали появление монастыря. Солнце светило уже вовсю часов в пять. Белое море было белым. Каменные, выложенные из булыжника стены монастыря появлялись вдруг. Часто бывало, что монастырь солнце освещало, а небо было затянуто черными тучами. Монастырь светился на черном фоне.
На некоторых 500-х купюрах монастырь тот, который был тогда. В семидесятые. А на некоторых – уже подреставрированный. С крестами. Посмотрите внимательно.
Еще из Кеми ходили два кораблика – «Пушкин» и «Лермонтов». Один по четным, другой по нечетным. «Пушкин» с «Лермонтовым» не встречались.
В 1973 году я студентом второго курса Второго Медицинского института с тремя друзьями прибыл на Соловки первый раз. Из Кеми. На «Пушкине».
У меня был мощный бэкграунд, как сказали бы сейчас. Два деда сгинули при Сталине (то, что одного расстреляли сразу, а второго в Норильске через семь лет срока, я узнал позже), отсидевшая в АЛЖИРЕ (акмолинский лагерь жен изменников родины) почти 15 лет бабушка, вернувшаяся из Тюмени (это уж вольное поселение) в 1954, прочитанный частично Солженицын и врожденный нонконформизм. Сталина в семье ненавидели. Но говорить об этом опять было нельзя. Но я был юн. Я слушал Галича. И мы быстро сошлись с сотрудниками турбюро и работниками музея, всё знавшими про СЛОН и ГУЛАГ. Махровые антисоветчики. По вечерам мы с ними пили водку, слушали Галича, курили Беломор, читали стихи и взрослели.
Я был с бородой, с челкой до бровей, в красных вельветовых брюках-клеш (гигантских), с гульфиком, вшитым без клапана и на низком поясе. Брюки были женские. Подарила мне их поклонница из Туркмении, где накануне я был с агитбригадой. Мы там давали спектакли. Я был доктором Альенде. А я еще и пел под гитару. Она была дочкой какого-то русского секретаря местного КПСС. Мы же звезды из Москвы. Будущие врачи. Это был крепкий коктейль.
На Соловках, вместо экскурсоводов, студенток из Архангельска я стал водить экскурсии. Маршруты были по пять-шесть километров. Девушки уставали. Нес я все, что знал, а знал немало. И про то, что нельзя было говорить, про СЛОН, про массовые захоронения, про пытки, про директоров Ногтева, стрелявшего в зэков просто так. И Эйхманса, описанного Прилепиным в Обителе, якобы говорящим на французском, как русский интеллигент. Романтик. Латыш говорил по-немецки. И был довольно холоднокровным убийцей. Туристы интересовались. Многие из них были детьми оставшихся навсегда в соловецкой земле.
Одна группа состояла только из женщин. Они смотрели на меня с опаской и не задавали вопросов. Через несколько дней из Архангельска приехали два сотрудника КГБ. Искали экскурсовода в красных штанах. Меня спрятали на озере в сторожке. Носили мне еду. Несколько дней я просидел не выходя. Никто меня не выдал. НИКТО!!! Сказали, что был здесь такой сумасшедший, выдавал себя за экскурсовода. Видать уехал.
Оказалось, что группа состояла из жен работников райкомов партии Архангельской области. Настучали. А так бы из института вылетел, как пить. И никакого продолжения… А оно будет, конечно, но другое. (см. фото 81–89)
Фото 81–86. «Красоты Соловецких островов», Светлана Архиповская
Фото 87–89. «Красоты Соловецких островов», Светлана Архиповская
Моя Венеция
Я представляю вам главу из моей книги «Моя Венеция». Каждая ее глава начинается в какой-то венецианской точке общепита и носит название того места, где я сижу. Подзаголовок: «Книга с фотографиями и рисунками автора, написанная более чем в 30 венецианских точках общепита, известных ему не понаслышке». Я специально называю это «точкой общепита», потому что в Италии существуют траттории, остерии, бокерии, пиццерии – в этом можно просто запутаться. Первая часть каждой главы посвящена гастрономии: где я ем, что я ем, кто хозяин места, поэтому книгу можно частично использовать как путеводитель по едально-питейным заведениям Венеции. Я даже прикладываю biglietto di visita – визитную карточку ресторана, но умышленно не даю карту, таким образом, будучи сам человеком, придумавшим клуб, защищаю место от непрошеных гостей. За пятнадцать лет жизни в Венеции я хорошо понимаю, кто те люди, которые приезжают туда на автобусе на несколько часов или прибывают на большом круизном лайнере, а кто – те, что на неделю-две снимают квартиру, чтобы пожить, погулять. Эта книга, скорее, для второй группы людей, они сами найдут ресторан по адресу.
Эта глава посвящена acqua alta, о которой так много сейчас говорят. Буквально два дня назад я сидел в большой компании, и Андрей Макаревич мне сказал, что 70 процентов Венеции затопило. Я испугался и тут же позвонил знакомым венецианцам, на что они сказали, что ничего страшного не происходит – обычное наводнение. Еще совсем недавно, когда там находился я, уровень воды был очень высокий – такой бывает раз в 10 лет. Я сделал несколько снимков наводнения, которого нет на фотографиях тех, кто жил только в районе Сан-Марко. На них можно увидеть туристов, передвигающихся по городу, засучив брюки выше колен, босиком или в высоких «собаках», привязывающихся к ремню. Как человек наблюдательный, я ходил за ними, пытаясь понять, что это за люди. Как правило, они оказывались либо англичанами, признанными закаленной нацией, либо немцами. На одной из фотографий вы увидите маму с двумя детьми, стоящими по колено в воде. Первый раз я их встретил около 10 утра, когда вышел из дома, и потом уже вечером, в 6 часов, – они возвращались домой босиком. Представьте себе, что весь день они провели, ходя по воде, температура которой не больше 10 градусов.
Во время наводнения в Венеции состоялся ежегодный кросс, который решили не отменять, несмотря на высокую воду. Участники бежали по дамбе из Местре и, пересекая деревянный мост, сразу же оказывались в воде. Но самое потрясающее то, что первыми ехали инвалиды-колясочники, участвовавшие в кроссе на специальных лежачих досках, крутя педали руками. Пробег включает в себя множество мостов, и венецианцы специально сделали широкие деревянные пандусы, по которым инвалиды скатывались и уходили в воду настолько, что было видна только голова в защитном шлеме. Смотря на них, я чувствовал неподдельную гордость от того, насколько это смелые, сильные люди. Одновременно я не мог не думать и об опасности: венецианская земля очень неровная, и, соответственно, уровень воды везде разный – где-то по колено, где-то по щиколотку, а где-то «по самые, по эти», как говорил главный герой «А зори здесь тихие».
«Аква Пацца» – это настоящий ресторан, вне всяких сомнений. Ресторан Амальфитанский. То есть кухня здесь амальфитанская, южно-итальянская, ближе к неаполитанской, если не вдаваться в подробности. Крупный сеньор, с очками на носу и вторыми на шее – хозяин этого ресторана. Гигантский его сын – его помощник. Рост сына приблизительно 2 метра 20 сантиметров, а вес – больше 150 килограммов уж точно. Когда папа стоит рядом с сыном, папа кажется маленьким. Когда папа стоит рядом с официантами, – папа кажется огромным. Когда сын стоит рядом с официантами, – сын кажется гигантом. Но по сравнению с отцом сын вял, нерасторопен, и создается ощущение, что отец хочет передать ему свое дело, а тот не хочет его взять. Или не может.
Официанты все разбитные и чуть себе на уме. Всегда в этой бригаде есть один официант русскоязычный (белорус, молдаванин или украинец). Порции здесь большие – это надо учитывать. Можно вполне заказывать одно блюдо на двоих. В виде комплимента от ресторана всегда приносят замечательные брускетти. Это такие слегка поджаренные кусочки хлеба, причем хлеба амальфитанского, приготовленного прямо здесь, – с толстой, грубоватой и очень вкусной корочкой, с нарезанными пополам помидорами «черри» и базиликом. Как есть брускетти, я до сих пор не могу понять. Сейчас поясню.
Если их есть ножом и вилкой, то это очень неудобно, потому что хлебцы довольно твердые (они подсушены), особенно корочка, и разрезать их непросто. И при этом всегда помидоры, которые положены в два слоя, сваливаются. Если же брать брускетти пальцами, то, во-первых, пальцы тут же будут испачканы оливковым маслом, а во-вторых, обязательно часть помидоров «черри» упадет на вас. Есть нужно наклонив голову над тарелкой, и все-таки пальцами. Я придумал такую игру: два человека, сидя друг против друга (или вся компания), одновременно берут пальцами брускетти, подносят их ко рту и откусывают кусочек. Проигрывает тот, у кого с брускетти соскользнуло больше половинок помидоров «черри». И тогда он, проигравший, платит за вино. В последнее время стали приносить еще в качестве угощения брускетти с баклажанами и маленькие пирожки в форме полумесяца с рикоттой. То есть на одного человека приходятся три лакомства задаром.
В конце трапезы ресторан угощает ликерами собственного изготовления. Приготовлены они безукоризненно. Подаются в очень красивых бутылочках. Цвет ликеров очень нежный, пастельный: розовый, оранжевый, желтый. Это наверняка известное всем Лимончелло, а также ликеры из дыни и клубники. Некоторые клиенты, зная такую особенность ресторана, заказывают немного еды и выпивки, но зато потом оттягиваются на ликерах. Потому как бутылочки ставят на стол и никто не следит за тем, сколько рюмок этого ликера вы выпили. Считаю своим долгом сказать, как человек с медицинским образованием, что это довольно вредная штука. Ликеры сладкие, тягучие и довольно крепкие. Пьются легко, но последствия непредсказуемы. Халява – вещь опасная!
Теперь несколько слов про еду. Здесь готовят безукоризненно все, но лучше всего – рыбу, причем свежую, которую вам перед тем, как приготовить, показывают. Здесь и морской петух, и бранзино, и дорада, и кода ди роспо. Последняя в переводе на русский – «хвост жабы». В народе еще эта странная мордастая рыба называется «морской черт». А официально – «европейский удильщик». У этой рыбы нежное белое мясо без костей. В ресторане масса разных паст, и есть даже разная пицца. Но рыба!.. Я всегда беру вареную бранзино. Она же лаврак, она же морской волк, она же морской судак, она же морской окунь, и она же сибас. Ее делают в этом ресторане превосходно – с овощами на пару. Нежнейшее блюдо. Не знаю, как можно сварить рыбу так, чтобы она осталась нежнейшей и сочной. Здесь всегда есть мидии, по-итальянски – «коцци». И много всякого другого. Этот ресторан недешевый. Но, по сравнению с московскими и даже с плохими итальянскими, не такой уж дорогой.
Здесь замечательно сидеть в хорошую погоду на воздухе, на площади Сант-Анжело. Как правило, здесь всегда ветерок. Сама по себе площадь очень уютная, камерная, и открываются отличные виды, особенно, если смотреть на сильно покосившуюся колокольню. Есть предположение, что архитектор этой колокольни был одним из архитекторов и Кремля. Однако там, в Кремле, вроде все прямо. И мощная вертикаль. Хотя, нет, кривого и даже очень кривого там предостаточно. Всегда было предостаточно. Правда, в этом итальянские архитекторы не виноваты. Итальянский архитектор уехал в Россию на заработок и не вернулся. Как многие итальянцы тогда. Предполагаю, что их просто не выпустили обратно на родину. Впрочем, возможно, итальянцы полюбили Россию, с ее просторами, снегом, водкой и русскими женщинами, и рассудили не возвращаться в солнечную Италию.
Сегодня в Венеции большая вода и холодно, и я сижу в помещении. Я снял резиновые сапоги, поставил на них ноги в шерстяных носках и шевелю замерзшими пальцами. Жду своей рыбы и своего белого вина и обсуждаю со знакомым официантом венецианскую сегодняшнюю погоду. Официант – человек невысокого роста, если не сказать, маленького, с седой стриженой головой и с повадками шпаны – рассказывает мне, что вода на этот раз очень высокая. И что редко бывает, когда высокая вода и одновременно солнце и снег. Он такое помнит только в детстве.
Высокая вода, как я уже говорил, по-итальянски будет «аква альта». Для туриста это романтическое словосочетание. Для венецианца – проблемное. В тот мой приезд аква альта была каждый день – утром и вечером. И венецианцы говорили только об этом. «Аква альта, аква альта, аква альта» – было слышно повсюду. «Марчелло, ты видел? Да она была вот здесь (показывает уровень воды в своем ресторане). А как у тебя? А у Стефана сгорел холодильник, представляешь?» Паоло – хозяин одного из любимых мною ресторанчиков «Инконтро» (я там еще посижу) – рассказывал, что по площадям Венеции плавали гондолы. Он это видел за несколько дней до моего приезда. Воды было по пояс. Но это, впрочем, как кому. Кому – по пояс, кому – по грудь, а кому – всего-навсего по колено. Это жизнь. Все зависит от твоего в этой жизни веса. В смысле – роста. В общем, и от веса, и от роста.
Эту описанную Паоло только что аква альту, первую такую альту за последние тридцать лет, я застал.
Когда в Венеции аква альта, сирена заставляет тебя вздрагивать. Сирена предупреждает город об опасности. Вечером – ладно. А вот в пять утра – беда. Сначала над всем городом страшный вой, а потом пять раз жуткое покрякивание, напоминающее проезд наших руководителей по Кутузовскому проспекту. Но в Венеции это все-таки сигнал бедствия.
А у нас? Может быть, тоже?
Кстати, совсем недавно «покрякивание» венецианцы заменили на громкий, переливчатый и, я бы даже сказал, нежный звук. Потому что венецианцы гуманные.
В Венеции существует также бесплатный телефонный номер. Набираешь его, и тебе говорят расписание прибытия высокой воды. К встрече этой персоны, «альты», надо серьезно готовиться. Поэтому я пошел первым делом в магазин и купил, чтобы прилично выглядеть, стивалли. Стивалли – это, в переводе с итальянского, сапоги. Я купил себе стивалли альти. Какова персона, таков и наряд. Стивалли альти – это сапоги до того места, где начинаются ноги. Ну, или кончаются, смотря кто как считает. Обязательно зеленого цвета. Цвета венецианской воды. По зеленым стивалли можно определить венецианца. Честно говоря, у меня уже были одни стивалли, но по колено. А я мечтал, как каждый мальчишка, пусть и не очень молодой, о настоящих стивалли. И вот случай.
Слово «стивалли» мне нравится. В нем что-то от фестиваля, а значит – праздничное. А разве не праздник бродить в сапогах по лужам? Конечно, праздник. С каким удовольствием мы это делали в детстве! Мы искали лужи. Лужи – это были наши моря. Я до сих пор помню холод весенней воды через резину детских сапог.
Я надеваю ботфорты, подвязываю их сверху к брючному ремню. Все, готов. Выхожу из дома на улицу, в смысле – в воду. В реку. Нет, не точно. В часть моря. Пошел. Опять неточно. Идти надо плавно, не поднимая ноги, не брызгаясь и не гоня волну, а как бы скользя. Как на лыжах или как на коньках.
Я держу курс на площадь Сан Марко. Там, как я уже говорил, самое низкое место в Венеции, и там всегда самая высокая вода. Вечер. Темно. Дома и фонари отражаются в воде. Вода повсюду. Вода кругом. Сверху, снизу, сбоку. Я медленно двигаюсь, наблюдая жизнь. Я рассекаю. Вот идет пара англичан. Он и она. Они босиком. Они закатали джинсы выше колен. А температура – +5. Англичане смеются. Они вылезают на мост, переходят через него, и их красные ноги вновь уходят в холодную, соленую воду. Самая закаленная нация – англичане! Им всегда жарко. Есть чему нам у них поучиться. Поучиться, поучиться и еще раз поучиться, как говорил крупный знаток английского языка.
Я рассекаю дальше. На улице практически никого. По специальным фрагментарным мосткам движутся испуганные, приехавшие только что, с чемоданчиками и уже мокрыми ногами, китайско-японско-корейские туристы. В барах, однако, выпивают венецианцы в зеленых стивалли. Нет. Я выпью потом. Я тороплюсь на Сан Марко.
Я иду по воде. Точнее, по воде ходил другой. Я же иду по колено в высокой воде.
Вот парень несет свою девушку. Нет, не на руках, как хотелось бы нам, романтикам. Он несет ее на закорках. Судя по выражению его лица, несет он ее давно. Ему не до романтики. Ему бы добраться до базы. Туристы, что называется, попали. Попали в аква альту. В прямом смысле – сели в лужу. И глубокую.
А вот идут два поддатых зелено-стивалльных венецианца. Они поддерживают друг друга. Это – профи. Венецианцы никогда не падают. Талант, что называется, не пропьешь. И не утопишь.
А этот косяк элегантно одетых синьор и синьоров идет в легендарный театр «Ля Фениче», там сегодня «Паяцы» Леонкавалло. Все в сапогах, но в мешочках – сменная обувь.
Боже мой, как меня часто ругали и не пускали на уроки: «Ты опять, Бильжо, без сменки?!» А как мы дрались этими мешочками со сменкой? Мешочки были с длинными, затягивающими их шнурками. Раскручивать над головой такой мешочек, держа его за шнурок, было одно удовольствие. Раскрутил его – и отпустил… Лети, сменка, под потолок, ты свободна! И она летела и часто «приземлялась» на люстре. А мы завидовали этому полету и этой свободе.
Но вот финишная арка, и за ней площадь Сан Марко. Получилась случайная дурацкая рифма. Сейчас это не площадь, а гигантский бассейн. Я спускаюсь в него по четырем ступеням, уходящим в воду. Выхожу на середину этого искусственного водоема. Вода мне повыше колена и чуть ниже того места, где начинается нога. Туристический народ толпится на мостиках. Я на площади один. Если не считать двух очаровательных полицейских, следящих за порядком. Нет-нет, с сексуальной ориентацией у меня все в порядке. Эти полицейские женского пола. Они следят за тем, чтобы кто-нибудь из туристов не утонул. Представляю некролог: «Смерть в Венеции. Утонул посреди площади Сан-Марко накануне Рождества». Неплохой, кстати, способ войти в историю.
Вокруг меня плавают огромные чайки. Сан-Марко – площадь, на которой были всегда хозяевами голуби. Я об этом писал, когда рассказывал про кафе «Флориан». Когда высокая вода, хозяевами на площади Сан-Марко становятся чайки.
Я выхожу из аква альты и захожу в ближайший от Сан-Марко бар. За стойкой китаянка и блондинка. На итальянском прошу налить мне «Амаретто ди Саронно». Помню, в конце 80-х – начале 90-х первую рекламу на нашем отечественном телевидении. Красивые, небритые итальянские мужчины в шубах на голое тело на фоне искрящегося снега, эротично растягивая слова, произносили: «Амаретто ди Саронно». На экране появлялся флакон с квадратной крышкой. Это был период маленьких открытий.
Барменши не понимают, чего я хочу. Я повторяю заказ. Они хлопают глазами. Я обращаюсь к блондинке по-русски. Интуиция меня не подвела. Спрашиваю: «А вы что, не знаете, что такое "Амаретто ди Саронно”?» «Нет», – отвечает она. Вот так в баре, в самом центре Венеции, работают рука об руку китаянка и русская. Слова советской песни материализовались в Италии спустя десятилетия – «Русский с китайцем – братья навек». Но в данном случае, конечно, сестры. Жаль только, что эти сестры не имеют никакого отношения к культуре Италии. Я имею в виду прежде всего культуру употребления алкогольных напитков. Но подозреваю, что и к остальной культуре Италии эти девушки не имеют тоже никакого отношения. Может быть, конечно, это неполиткорректно, но точно честно. Вот это пострашнее, чем аква альта. Это и есть мировой кризис. А вода – что? Вода приходит и уходит. Главное – иметь высокие стивалли.
Я объясняю русской девушке, что бутылка с квадратной крышкой за ее спиной – это как раз и есть известный итальянский ликер под названием «Амаретто ди Саронно». Так один русский научил другую русскую, а та объяснит китаянке на итальянском, что такое «Амаретто ди Саронно».
После наводнения, после аква альты, Венеция очень бесстыжая. Она похожа на пьяную, опустившуюся бомжиху. Все у нее наружу. Все напоказ. Разорванные птицами пакеты с мусором, и кругом валяются прокладки, использованные презервативы, куски ваты, остатки еды. Все вперемешку. Весь интим наружу.
А после ветра и дождя в многочисленных углах города, около мостов, как подстреленные птицы со сломанными крыльями, лежат никому не нужные, отработавшие свое и спасшие кого-то от болезней, сломанные зонтики.
Ну, вот и ликеры, как обычно, принесли разноцветные. В запотевших бутылках. Не буду ликер.
Возьму рюмку граппы.