Секретарь тут же напрягся. «Да, дорогой, – подумал Пе́трович, – в этом уютном доме викторианского стиля ты совсем утратил профессиональную привычку держать себя в руках». Расслабился.
– Понимаете, – аудитор сделал вид, что он смущен и что ему неловко говорить о данном предмете, – ваш массовик организует такие мероприятия, некоторые из них с очень большой натяжкой можно отнести к терапии психических расстройств. Например, варьете. А в расходах на увеселительные поездки можно наткнуться и на оплату ночных телевизионных каналов.
– Когда мы регистрировали клуб, – а секретарь отдал здесь предпочтение официальному тону, – то мы специально сделали акцент на развлекательных мероприятиях, и министерство здравоохранения одобрило это. Вы должны были посмотреть его заключение.
– Я его смотрел. Да, там так и сказано – «развлекательные мероприятия». Но там же не сказано – «стриптиз». Видите ли, если какой-нибудь чиновник наткнется в отчете на варьете и ночные каналы и сделает запрос в министерство здравоохранения, можно ли считать именно эти виды деятельности терапией психических расстройств, то я сомневаюсь, что министерство даст положительный ответ. Оно скорее (получи, сукин сын, – он вспомнил шулера – за мою нервотрепку) согласится с уставным характером выступления «солдата удачи» (вы же заплатили ему гонорар, не так ли?), чем просмотра ночных каналов.
Лицо Оле-Лукойе стало выражать уже тревогу.
– И что это может все означать?
– Финансиста не интересует моральный облик членов клуба. Стриптиз так стриптиз, – здесь Пе́трович уже снял маску озабоченности, и его тон стал профессионально развязным. – Но если это – нецелевое расходование средств, то взносы на эти мероприятия не являются уставными. А это значит, что, прежде чем пойти в варьете, надо с той части взносов, которая идет на оплату этого мероприятия, сначала заплатить налог. Я тут сделал расчет по некоторым из таких, – тут Пе́трович не удержался и хмыкнул, – мероприятий. И сумма налога получается довольно значительной.
Да, эффект превзошел все ожидания. Оле-Лукойе вскочил и стал мерить шагами кабинет. «Спрячься под цветной зонтик, – усмехнулся про себя Пе́трович, – может, станет легче». Наконец секретарь взял себя в руки и сел за стол:
– И что же, нам придется его платить? А может, переговорить с юристом?
– Не торопитесь. Конечно, с юристом переговорить можно. Но, скорее всего, этот вопрос находится за пределами его компетенции.
– Почему?
– Ваш юрист, как и все наши юристы, воспитан на традициях современного гражданского права («Короткого рабочего дня, и в бюро заскочить не получится – ничего, если что, Херманн наверняка подождет его, эта игра стоит свеч», – подумал Пе́трович), но в современном гражданском праве достаточно трудно найти четкие границы понятий «развлекательное мероприятие» и «уставная деятельность». А в среде финансистов уже сложилось негласное правило: если кодекс трактуется неоднозначно, то следует обращаться к прецедентам. Вы же знаете, – тут Пе́трович сел на своего любимого конька истории европейского права, – что у нас право – континентальное, так сказать, писаное. А вот в Англии оно – общее, неписаное, основанное на правовых обычаях. У нас когда-то, в Средние века, было точно так же. И стороны в спорах руководствовались тем, что мы называем «браух», а французы – «кутюм»[30]. Налоговики, особенно когда кодекс не дает однозначного толкования, очень уважительно, хотя это выходит за рамки буквы закона, относятся к ссылкам на прецеденты, имевшие место в прошлом. По крайней мере, в моей практике такой случай был. Вот я и подумал, не сходить ли мне в библиотеку хозяйственного права? Порыться там.
– А такая библиотека есть?
– Да. Я же сказал: у меня был подобный случай. Правда, – Пе́трович опять цинично ухмыльнулся (я вижу, что теперь могу себе это позволить), – не со стриптизом, но с нечто по сути похожим. Я как-то в одной строительной компании смог обосновать расходы на спортивные занятия альпинизмом как расходы на технику безопасности монтажников и отнести их на себестоимость. Я тогда нашел старую (понятно, какое это было время в нашей истории, тогда спорту уделялось особое внимание) инструкцию по подготовке монтажников, в которой в обязательном порядке были прописаны подготовительные занятия по скалолазанию. И это сработало. А нашел я эту инструкцию в архиве библиотеки при департаменте внешней торговли.
– Так, – Оле-Лукойе опять вскочил со стула, – в понедельник идите в эту библиотеку. И не возвращайтесь без победы.
Уже в трамвае он подумал: нет, мастерство не пропьешь. Дурить голову клиенту я еще не разучился. Он знал, где можно будет отыскать подобные случаи. Ведь в начале века, когда пионеры шоу-бизнеса торили себе дорогу в сумерках кальвинистской нравственности, им же как-то надо было получать разрешения на открытия первых варьете, где танцевали, как там у Гашека, «толстые артистки еврейки, обладавшие тем громадным достоинством, что во время танца они подкидывали ноги выше головы и не носили ни трико, ни панталон, а для вящей приманки господ офицеров выбривали себе волосы, как татарки». И эти пионеры наверняка находили чиновников, которые за определенное вознаграждение (та еще была эпоха) подписывали бумаги, где говорилось о поднятии такими заведениями боевого духа, повышения настроения, жизнелюбия и прочей дребедени. А остальное время можно посвятить Фридриху Хиршбюлю. И Гаю Фоксу. В том, что Херманн в этом поможет, у него сомнений не было. Пе́трович пару раз пользовался его услугами. Правда, приходилось соблюдать определенные внутренние порядки департамента, Херманн брал у друга список интересующих его вопросов, заказывал документы на свое имя и усаживал Пе́тровича с ними в свою переговорную.
Но таким профессиональным образом поднятое настроение вмиг улетучилось, трамвай своими перезвонами опять сделал свое дело, когда он вернулся ко вчерашнему разговору с Кристиной.
Точнее, это был не разговор, а монолог. Пе́трович просто сидел на полу у ее ног и слушал. Кристина рассказала о завершении карьеры и об организации мастер-класса актерского мастерства. В столицу она перебралась по просьбе Герберта, старшего брата. Тот был неизлечимо болен и просил (врач сказал, что ему оставалось не больше двух месяцев) после его смерти переехать сюда, в их старый фамильный дом, присматривать за сыном. Переехала не одна, она предупредила брата, что приедет с другом, Рамоном, бывшим жокеем. Он тоже очень болен. У него началась болезнь Паркинсона. «Знаешь, что это такое? Это как у того известного американского боксера». – «Знаю, у Мохаммеда Али». – «Так что его нельзя оставлять одного». А когда, после смерти брата, они приводили в порядок его бумаги, то в сейфе наткнулись на пистолет. Ее друг тогда повертел его в руках и положил на место. А когда мальчик (она сдуру оставила ключ от сейфа на хозяйственной связке) случайно из него застрелился («Она не будет рассказывать детали, – подумал Пе́трович, – не то воспитание, да, сразу перешла к своему другу»), то на пистолете нашли отпечатки пальцев Рамона. Полиция считает, что Рамон специально подложил патрон в ствол. Да, мы знали, что мальчик был членом этого дурацкого клуба, да, дурацкого, племянник сам со смехом про него рассказывал, он и записался туда, чтобы просто поторчать. Мотив у Рамона есть – лечение его болезни стоит очень дорого. Моих средств не хватит, вот они и думают, что это я подбила Рамона засунуть туда эту пулю. Как-то глупо. Так можно заподозрить и нашего младшего брата. Герберт всю жизнь помогал ему, устроил на работу, даже оплачивал его карточные долги. Младший, он у нас всегда был неустроенный, неуравновешенный. У него с головой не все в порядке, в детстве страдал от клептомании, нас даже очень деликатно попросили тогда забрать его из колледжа. Потом вроде вылечился, но все-таки. И потом, одно дело – что-то стырить, и совершенно другое – подложить пулю. В этом же надо еще что-то понимать. А брат и любая механика – вещи абсолютно несовместимые. У него с детства все механические игрушки ломались на раз. Ты только все это, наше семейное, никому не рассказывай. Вдруг и к тебе прицепится полиция. А там такой противный следователь. Скрытный тюфяк. Я ему не доверяю. Кто подложил эту пулю, я не знаю. Может, она там сто лет лежала. И потом – к брату ходили какие-то картежники. Та еще публика. Но интуитивно я думаю, что, так или иначе, это дело того клуба. Мне Любляна сказала, что ты их проверяешь, может, найдешь что-нибудь? Только будь осторожен. Я их опасаюсь. Это же потом выяснилось, что мальчик, смеясь, отписал им все. А если откроется, что они замешаны, то, думаю, суд посчитает такое завещание недействительным. Так что будь осторожен.
Пе́трович участливо коснулся ее колена. Болезнь Паркинсона. Какая тут эротика. Только безнадежное зарабатывание на лечение и подозрение в сговоре. Бедная Кристина.
С этой мыслью он соскочил с подножки, но вдруг повернулся и посмотрел вслед убегающему с перезвонами вагону. Если я когда-нибудь захочу исповедаться, то попрошу это сделать в трамвае. И направился к ярким окнам гостиницы, где они всегда ужинали с Херманном.
Ужин
Херманн уже ждал его. Увидев друга, он встал из-за столика и направился к нему навстречу. Они обнялись (Пе́трович повесил пальто на вешалку в углу ресторанного зала) и направились к столику, на котором стояли большая кружка «Эдельвейса» и тарелка с солеными кренделями[31]. Херманн знаком показал официанту: «Моему другу тоже «Эдельвейс» (привычка так начинать ужины сохранилась еще со студенческих лет) и повернулся к Пе́тровичу:
– Ну, как у тебя дела?
– Прямо так сразу – как дела? Никак. Если честно, то плохо. Международная конкуренция душит. Всем сейчас подавай аудит «большой четверки»[32]. Из наших на плаву держатся только братья Клемен. Я сейчас больше занимаюсь оценкой имущества. Иногда хорошо получается. Это когда речь идет о слияниях и поглощениях. Иногда, когда речь идет о банкротстве, – плохо. А банкротства происходят чаще, чем слияния и поглощения.