В трамвай на очередной останове зашло несколько человек. Ну и что? Сидят два господина и мирно беседуют.
– Это тоже было несложно. Я его раньше водил по девочкам, и тогда на всякий случай сделал копию ключей от дома. Но в последний момент я решил дать ему возможность украсть перчатки у меня. Так было надежнее. Он же был клептоманом, старым пациентом нашего психиатра. А клептоманы, они очень бережно относятся к своим трофеям. К тому же это был хороший театральный эффект.
– Правы были тогда рецензенты. Из Брайтона. В вас всегда было слишком много театральности.
– Вы даже нашли старые английские газеты? Да-а, доктор Пе́трович, вы меня поражаете все больше и больше.
– Страсть к дешевым эффектам и сгубила вас. Зачем было разыгрывать передо мной старого библиофила в матросском бушлате?
– Ну, мы же все воспитывались на Шерлоке Холмсе.
– А сегодня вы прокололись из-за этой страсти. Я же не видел, как брат вытаскивал у вас перчатки. Вы сами мне об этом рассказали – только сейчас.
Лицо собеседника передернулось. Но он тут же взял себя в руки.
– Ошибся. С кем не бывает? Вас же тоже чуть не подвела ваша страсть к истории хозяйственного права. Да, а вы прокололись в библиотеке. Когда мне, – горько улыбнулся председатель, – мистеру Хайду – Пихлер сказал, что вы пойдете туда, то я решил посмотреть, что вы будете читать. И, проходя мимо вашего столика, увидел раскрытой знакомую книгу. Сразу вспомнилось, как вы изящно списали у меня на себестоимость занятия моих монтажников альпинизмом. Я понял, что вы интересуетесь делом мальчика. Может, вы обнаружили что-то в бумагах клуба? Вы опасный противник. И я решил вывести вас из игры.
Собеседники взяли небольшую паузу – мимо них к выходу проходила молодая пара.
– Да, доктор Пе́трович, вы все правильно вычислили. Но доказать это будет очень трудно. К тому же следователь вам сказал, что закрывает это дело. Я же это слышал.
– Только не надо мне повторять, что вас сегодня разбудил звонок Пихлера. Вы сегодня ночевали в клубе. Вы когда-то в Англии подобрали немую Марту и не только пригрели ее. Но здесь пришлось поделиться с Куртом. А сегодня ночью, соскучившись по ее стонам, вы потягивали ее. Когда приехал следователь, вы нырнули в уборную, подслушали разговор – и на такси, чтобы перехватить меня.
– Насчет Марты вы ошибаетесь. Я просто научил ее в случае опасности брать трубку, набирать мой личный номер и выстукивать по микрофону SOS. Вот она мне и простучала сегодня утром. Пока следователь беседовал с Пихлером, я успел заехать в клуб как раз к вашему телефонному разговору и назад – предупредить вас о непоправимости ваших действий.
Вот оно что! Пе́трович вспомнил, как во вторник служанка брала трубку телефона. Она не протирала ее, а выстукивала знак бедствия. Поэтому Гай Фокс и приехал тогда прослушать, что мы там со сказочником говорили о поездках в Рейнензиштадт. Значит, Рейнензиштадт означал знак бедствия. Фридрих Хиршбюль, сейчас будет твой выход.
– Да-да, непоправимости, – продолжал Гай Фокс. – Курта вы допросить уже не можете, Марту полноценно – тоже. Хороший адвокат сразу закроет вопрос о допросе немой. Психиатр? Доктор Джекил с ним даже незнаком. Просто при приеме на работу Пихлер потребовал детальное описание его практики, в котором фигурировал и брат вашей знакомой, и вы. Поэтому – что вы предъявите? Пустую ячейку в камере хранения? Да-да, – его тон становился все увереннее, – я вас позавчера выследил. И с братом вы, наверное, обсуждали его шансы на наследство. Все это только укрепило мою уверенность, что я отдал Курту верный приказ.
– Нет, брат просто шантажировал меня.
– Я же вас предупреждал – неприятный субъект.
– Кто бы это говорил?
– Доктор, вам никогда не понять душу актера. Вы даже себе представить не можете, с каким удовольствием я играл роли доктора Джекила и мистера Хайда.
– И Клавдия.
– Да, – сокрушенно вздохнул Гай Фокс, – мне не удалось в юности сыграть Гамлета, но зато сейчас я поставил его.
«Хорошо, – подумал Пе́трович, – вернемся и мы к театру».
– Вы правы, Марту будет допросить трудно. Но остается еще Офелия.
– А что – Офелия? Да, она скажет, что получала подарки не только от владельца конного завода. Старая история. Вы читали «Идиота» Достоевского? Благодетель Тоцкий, Настасья Филипповна и тут же генерал Епанчин. Но мальчишке Офелию подсунул мистер Хайд. Доктор Пе́трович, неужели вы думаете, что у мистера Хайда есть социальная страховка, паспорт, права? Все, что записано в контракте с клубом, не более чем фальшивка. Мистера Хайда не существует. Он в любой момент может исчезнуть. И никто не будет его искать. Потому что секретарь получит распоряжение – найти нового массовика.
– Исчезнуть, как Ганс Бауэр?
– Вы меня поражаете. И об этом догадались? Знаете, если вы примете происшедшее в Башне как случайное недоразумение, то мы с вами сможем делать очень неплохие дела.
– Конечно, – словно не слыша сделанного ему предложения (здесь можно перейти на профессионально-развязный тон), – это же Ганс Бауэр узнал у психиатра о «терапии» с пистолетом у зеркала, – а сам подумал: «Ну что, Гай Фокс, ты успокоился? Тогда, Фридрих Хиршбюль, на выход». – Скажите, а забирать перчатки вы тоже ездили на машине?
– Вы же знаете, что я ездил на поезде. Это же вы сами и устроили тогда цирк из-за этих билетов.
– Нет, вы ездили на машине. На поезде поехал Курт.
– А что Курту было там делать?
– Сказать вам, – вопросом на вопрос ответил аудитор, – чем меня шантажировал брат? Тем, что я смотрю в архиве департамента сводки о поставках цемента. Те самые, которые смотрел Фридрих Хиршбюль. И которого Курт столкнул под поезд. Вы забрали Курта, а отцу Бонифацию оставалось только потолкаться вечером на вокзале, убедиться, что Курт все сделал чисто, что все говорят только о несчастном случае, и уехать вечерним поездом.
Правая бровь резко поднялась вверх:
– Значит, вам и это известно. Да, доктор Пе́трович, вы мне нравитесь все больше и больше. Но, – председатель откинулся на спинку сиденья и улыбнулся, – и здесь я вынужден вас огорчить. Мне незачем было убивать этого Хиршбюля. У него же ничего не было на доктора Джекила. Не скрою, меня обеспокоили его расспросы там, в Восточной Европе. Но все документы по заводу давно уничтожены. Поэтому Курт на вокзале просто присматривал за ним – как он будет бросаться под поезд. А я, доктор Джекил, в это время был на скачках. Это все могут подтвердить. Мистер Хайд же успел забрать перчатки еще рано утром. Так что допрашивайте Курта и мистера Хайда. Если сможете, – и он рассмеялся.
«Сейчас тебе будет не до смеха», – подумал аудитор, но в это время трамвай остановился. Пе́трович огляделся: в вагоне уже никого не было, а кондуктор встал со своего сиденья и пошел к ним. Все. Второй раз так пригнуться не получится. Но кондуктор, стеснительно улыбаясь, еще издали проговорил:
– Господа, кроме вас в трамвае никого нет. Вы очень торопитесь? Или можете подождать пару минут? Просто скоро конечная остановка, там у меня по расписанию десять минут отдыха, и на этой остановке я всегда заранее покупаю себе теплые булочки и кофе. Для второго завтрака.
Надо же, кого-то еще интересуют теплые булочки и кофе. Собеседники посмотрели друг на друга – нам есть еще что сказать друг другу – и одновременно утвердительно кивнули головой.
Они смотрели в окно, как кондуктор заходит в булочную, как он вежливо, но, показывая на них, что-то объясняет небольшой очереди, как он, сняв фуражку, отирает платком лоб и, в предвкушении второго завтрака, хлопает себя по бокам.
– Видите, доктор Пе́трович, это и есть настоящая жизнь. Без ваших фантазий. Так что забирайте у следователя отчет братьев Клемен и приходите в понедельник на работу.
Пе́трович вдруг физически ощутил эмоции кондуктора – взять кофе, булочки и через несколько минут, когда эти пассажиры наконец выйдут из трамвая, насладиться своей нехитрой снедью. Растянуть удовольствие. Почувствовать кайф от предвкушения. Как перед вольфштунде. И мы растянем удовольствие. Перед решающим ходом. И он спросил:
– А что означает «монокль»?
– Ну, вы же читали Стивенсона. Мистер Хайд, – председатель ласково погладил парик, – стал брать верх над доктором Джекилом. Вот поэтому, чтобы бровь у доктора Джекила не поднималась, я и придумал монокль. Он без диоптрий, но все время ее поддерживает.
Клоун. Все, можно начинать.
– А если Хиршбюль собрал документы о конфликте интересов? О покупке цемента у собственной дочки по завышенной цене? Под льготный кредит правительства. Это же можно определить по бумагам, которые находятся здесь.
– Вы – о себестоимости цемента? Да, мне пришлось ее тогда увеличить за счет амортизационных начислений. Я на этом заработал. Но при этом я снизил цену и самого цемента. Мои друзья в департаменте внешней торговли, конечно, посетуют, но не более того.
Даже этого не боится, подумал Пе́трович и сделал решающий ход:
– Тогда я сейчас вам скажу, почему вы убили его.
Лицо Гая Фокса посерело. Да, игра в открытую. Ты уже знаешь, с какой карты я сейчас пойду.
– В Восточной Европе документов нет. Вы там все подчистили. Но здесь, у нас, остались ваши следы. Ваша официальная дочка, нет, не фонда, а концерна. Ваша страховая компания. А там, в Восточной Европе, остались люди. Которые рассказали Хиршбюлю, что приборы по контролю качества цемента вышли из строя, а страховая компания, ваша страховая компания, сертифицированная изготовителем приборов, вместо того чтобы возместить издержки и обеспечить их ремонт, стала бодаться с заводом, что эта поломка не соответствует страховому случаю. И пока вы торговались, завод продолжал выпускать – уже некачественный цемент. Они боялись потерять заказ. А вас как владельца концерна задушила жаба. По уму, надо было остановить поставки и стройку, но вы их не остановили. И если завтра кто-нибудь подаст иск, например, жители того дома, которые получили компенсацию, но хотели бы получить больше, то подадут они этот иск не к новому правительству в той стране, и не к концерну как генеральному подрядчику государственной программы (наше правительство вообще останется в стороне), и даже не к вашей страховой компании, которая не исполнила договор, что привело и к убыткам, и к одной человеческой жертве. А лично – к вам. Строителю дома, который как владелец страховой компании знал, что прибо