— Я… э-э… я защищался.
— А сегодня он явился сюда? И ты тоже? И никто не сказал ни слова? Ни единого звука. Это почему? — Тони говорит очень агрессивно, играет со мной в доброго и злого полицейского. Постоянно держит меня на взводе, ни на секунду не дает расслабиться.
Я погиб, я знаю. Защитника уже забили до смерти, а строитель падает прямо на тротуар.
— Он угрожал мне. Угрожал, что вырежет мне сердце, если я кому-нибудь скажу, — заикаясь, лепечу я.
Тони на это не покупается. Он хмурит брови.
— Так он теперь перекинулся на сердца?
— Да-а… похоже на то…
Тони смотрит на меня, прямо мне в глаза, и в голове у меня складываются дурацкие стишки: «Дуги, Дуги, дурачок, каждый глаз как пятачок».
— Наконец-то… Кажется, мы к чему-то пришли.
Стишки куда-то исчезают.
— Это же очевидно… Правда?
— Берт запутался. — Неужели я спасен? — Между своей обычной манерой и этой, поддельной. Потому и проиграл.
Я сижу молча, во рту у меня пересохло, но краска начала возвращаться.
Я хочу кивнуть, но шея дико болит.
— Знаешь… Может, где-то ты и прав. Тони.
— Он к тебе еще вернется.
— Ну, я же принял меры… Замки новые поставил. Все инструменты свои спрятал.
— Надо было сразу рассказать, Джун…
Он теперь всегда будет так меня называть?
— Он меня ужасно напугал, знаешь, просто как черную метку прислал…
Тони гогочет, рыгает, пукает, бьет меня по плечу своим здоровенным кулаком. Неужели не понимает, что рука у меня не просто так в повязке?
— Ах ты малек… —Тони, кажется, наслаждается моей притворной слабостью! Все его тело колышется, и он сочувствующе смеется надо мной. Он снова бьет меня по плечу — надеюсь, он прекратит. Мне же больно.
— Так-так. Я знал, что это кто-то из клуба…
— Знал?
— Не думал, что это Берт, но ведь не может же человек никогда не ошибаться, правда?
— Так… Что же… Что мы теперь будем делать?
Тони раздумывает несколько секунд, но у меня складывается впечатление, что он уже принял решение.
— Я оторву ему голову для тебя.
— Это… Это очень мило с твоей стороны, Тони…
— Мне не нравится, когда люди пакостят клубу, Джун. Я прямо бешеный делаюсь, если люди в моем клубе поганят. Столько времени угрохал, чтобы сделать из клуба такой уютный уголок, — он опять бьет меня по плечу и смеется. — Черт, малек… — Тони поворачивается и отпирает дверцу кабинки. — Это будет наш маленький секрет.
Я бешено киваю, хотя это и очень болезненно. Тони останавливается у открытой двери кабинки и поворачивается ко мне — выражение его лица можно назвать философским.
— Я всегда знал, что это случится. Собери несколько киллеров в одном месте, и рано или поздно кому-нибудь придет в голову дурная мысль. С копами то же самое. —Тони выплывает из кабинки. Я сижу там довольно долго, собираюсь с силами, глубоко дышу и убеждаю себя, что я — один из самых искушенных актеров современности. Я чувствую, как радость заполняет мое сердце, на меня накатывает теплая волна эйфории, я встаю и понимаю, что написал в штаны.
У меня уходит двадцать минут на то, чтобы высушить штаны под сушилкой для рук, и, возвратившись на собрание, я обнаруживаю, что клуб уже расходится. Я вижу, что Берт болтает с Бетти и она смеется над анекдотом, который он уже сто раз рассказывал, а потом я вижу, что Тони натягивает свой дождевик, не сводя глаз с Берта. Чак Норрис с видом обольстителя делает какие-то знаки глухой официантке, и она смущенно краснеет. Шер брызгает ароматическим спреем в свой широко открытый рот, а Джеймс Мейсон, допивая последнюю чашку крепкого кофе, бормочет что-то своей умершей матери, выслушивает ответ и начинает дико хихикать. Я пробираюсь к Тони, и он замечает меня краем глаза. Он незаметно кивает мне, пытаясь соблюдать осторожность.
— Если все это окажется правдой, я пришлю тебе голову Берта.
— Спасибо тебе, Тони. Спасибо.
— Я все еще думаю, что это, возможно, что-то личное… Может, ты что-то не расслышал, потому что от страха в штаны наделал.
Я должен точно знать, как обстоят дела.
— А, э-э, что, если так?
Тони смотрит на меня и со всей силы бьет по почти парализованному плечу.
— Тогда я приду к тебе и убью тебя для него. Клуб оплатит мне проезд. — Он хохочет, рыгает и уходит, задерживаясь только для того, чтобы очень злобно посмотреть на менеджера и метрдотеля и столкнуться с одним из посетителей, двигаясь на крейсерской скорости в мокрую и холодную ночь.
От моих мыслей меня отвлекает смех Бетти, и я поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как Берт наклоняется, чтобы поцеловать ей руку, а потом выворачивает запястье, как Фрэнсис Дрейк, говоря: «До встречи, моя принцесса». От этого зрелища меня так тошнит, что я убеждаюсь окончательно: без Берта этот мир станет гораздо лучше.
— Застегивайтесь как следует, мистер Мейсон, ночь просто кошмарная. — Шер гасит сигарету и передает Джеймсу его плащ, а потом берет свой.
Джеймс выглядит совершенно потерянным и очень уязвимым.
— Это конец, Шер?
— Ты имеешь в виду клуб?
— Это Армагеддон?
Шер безнадежно смотрит на Джеймса, помогая ему надеть анорак.
— Не знаю. Я правда не знаю.
— Мне больше некуда идти.
— Как и всем нам.
Джеймс уходит, еле передвигая ноги и повесив голову. Шер идет к бару, чтобы разменять мелочь на сигареты, и я делаю свой ход с Бертом. Я широко улыбаюсь ему и помогаю надеть пальто, хотя у меня работает только одна рука.
— Классная была история, Берт. Смехота. До колик меня довела. Семья Гринфингеров — ой, дружище, я думал, что рожу, так я смеялся.
— О… спасибо. Значит, она тебе понравилась?
— Она меня убила, просто убила. — Я легкомысленно хихикаю в подтверждение своих слов.
Берт довольно кивает.
— Знаешь, мне и самому казалось, что это отличный материал.
Теперь, когда мне удалось завязать этот великолепный суперприятельский разговор, я обнимаю Берта за плечи. Я вижу, что Берт странно поглядывает на мою руку, сжимающую его бицепс, но решаю этим пренебречь.
— Слушай, Берт, вообще-то я давно хотел с тобой поговорить…
Берт несколько подозрительно смотрит на меня.
— Да-а?
Я оглядываюсь и понижаю голос:
— Это насчет Тони.
— Ты имеешь в виду Тони Кертиса?
— Мне кажется, тебе кое о чем нужно знать. Только я не могу рассказать тебе здесь.
— Почему?
— Ну, просто не могу. У меня… У меня пока нет доказательств.
— Каких доказательств? Ты о чем, Дуглас? — От тихого голоса Берта у меня чуть не лопаются барабанные перепонки.
— Подожди, пока у меня будут улики. Дашь мне свой телефон?
Берт немедленно стряхивает мою руку.
— Не дам я тебе своего номера, малявка.
Я серьезно смотрю на него.
— Это вопрос жизни и смерти, — Я выдерживаю взгляд Берта. —Твоей смерти.
Лицо у Берта застывает. Он становится похожим на плохо обработанную статую, начинает что-то говорить, но останавливается. Он совершенно выбит из колеи.
Я наклоняюсь еще ближе к Берту, все время глядя прямо ему в глаза.
— Все это между нами, как ты понимаешь. Но Тони сказал мне, что ты ему не нравишься, Берт. Очень не нравишься.
Понимать — не обнимать
Я отчаянно жду новостей о Берте, но пока что ничего так и не произошло. Уже два дня я не в состоянии спать, я отчаянно нуждаюсь в какой-нибудь информации. Это хуже, чем ожидание Рождества.
Я сижу в зоопарке и тихонько разговариваю по телефону с Бетти. Агент Вэйд следит за мной, но мне удается ускользнуть от него, потому что я вылез из заднего окошка временного туалета и смылся по дорожке, предназначенной только для служащих. На руке у меня больше нет повязки, и я могу почти свободно двигать ею.
— Тони уже выяснил, кто убийца?
— Если и выяснил, он никому об этом не сказал.
Мне очень нужно знать больше, и я давлю на Бетти.
— Почему он никому не рассказывает? Убийца может нанести удар в любой момент.
— Он просто велел мне сидеть тихо… Сказал, что у него есть план.
— Но какой план?
Бетти уже начинает говорить довольно сухо, и я понимаю, что нужно быть осторожным, чтобы не пережать.
— Я не знаю. Как только узнаю, дам тебе знать, хорошо?
— А он… знаешь… не упоминал Берта?
— Берта? Берта Ланкастера? —Да.
— Нет…
Будь он проклят!
— А что — какое отношение к этому имеет Берт?
— Не знаю. Этот парень наводит на меня ужас. На нем заглавными буквами написано, что он убийца.
— Так же, как и на всех нас, Дуглас. Говори за себя, Бетти.
— Успокойся. Ты становишься параноиком. Давай-ка, Дуглас, сделай глубокий вдох. Раз, два, вдох. Вот так, правильно. Раз,«два — тебе уже лучше, Дуглас? Ну, давай — раз, два. Дыши, Дуглас, но смотри, чтобы не было гипервентиляции.
Что-то в том, как Бетти произносит мое имя, заставляет меня покрываться мурашками. Будка, из которой я звоню, завалена телефонными карточками, номерами девочек по вызову и служб секса по телефону. Я смотрю на яркие рекламки и воображаю Бетти в кожаном костюме и с плеткой.
— Ты когда-нибудь снимаешь очки?
— Прости?
Я понимаю, что сказал, и отрываюсь от рекламок, изо всех сил стараясь сосредоточиться. Происходит сразу так много всего, что я чувствую себя боксером, сражающимся с невидимым противником. Я получаю удар и даже не знаю, как и куда бить в ответ.
— Я… я имею в виду… когда ты делаешь то, что делаешь… Ты снимаешь очки?
— Э-э… Нет… Если бы я их сняла, вообще бы ничего не увидела. Я бы даже не знала, какой конец паяльной лампы зажигать. — Бетти смеется, но как-то неубедительно. Она все еще считает меня странным, и мне очень хочется начать разговор. — А почему… почему ты спрашиваешь?
— Ну, просто я иногда ношу очки, когда… Ты понимаешь… Не настоящие, фальшивые. Просто для разнообразия… — Беседа быстро катится в никуда.
— Дыши, Дуглас. Раз, два… Вдох, выдох… Я дышу ради Бетти, и у меня начинает кружиться голова.