Подробностей переписки мне не сообщили, хотя Джоанна намекнула, что там были фотографии. Я достаточно слушаю «Женский час», чтобы ухватить суть. Тупой болван, простите за выражение.
Мы похихикали над этой историей, так что вряд ли ее сердце разбито.
Я слышу, как встает Джоанна, которая прилегла вздремнуть, так что пока прощаюсь. Вы не поверите, я печатаю без звука.
Моя потрясающая малышка счастлива и спит в моей кровати, и еще два нераскрытых убийства. Можно ли пожелать большего?
Джоанна привезла бутылку вина. Какое-то особенное, но каюсь, я забыла чем. Когда она наконец поймет, что особенная – она сама? Так или иначе, я приглашала Элизабет выпить с нами вечерком, но у нее «другие планы».
Можете гадать с тем же успехом, что и я. Наверняка что-то с убийством, ручаться можно.
(ДОПОЛНЕНИЕ, ПРИПИСАНО ПОЗЖЕ: У НЕЕ «АУДИ А4».)
Глава 65
Дорожка к Саду вечного покоя в сумерках смотрится светлой ленточкой. Богдан предлагает ей руку, и Элизабет ее принимает.
– Стефан нездоров? – спрашивает Богдан.
– Да, дорогой мой, нездоров.
– Вы, мне показалось, подложили что-то ему в кофе? Когда мы уходили?
– Мы все тут на таблетках, дорогой.
Богдан понимающе кивает.
Они проходят скамью, где проводит чуть ли не каждый день Бернард Коттл. Элизабет размышляла о Бернарде – при таких обстоятельствах пришлось задуматься. Ей всегда казалось, что он считает себя стражем кладбища. Что он на этой скамье чувствует себя часовым на посту. На территорию он не заходит, но всегда неподалеку. Что потеряет Бернард в случае продолжения застройки? Надо бы с ним поговорить, а еще лучше – попросить, чтобы поговорили Рон или Ибрагим. Может быть, в обход Джойс.
– Он давно не играл в шахматы, Богдан. Мне приятно было это видеть.
– Он хорошо играет. Заставил меня поломать голову.
Они подходят к чугунным воротам Сада вечного покоя. Богдан толкает створку и проводит Элизабет на кладбище.
– Вы, видно, и сами шахматист.
– Шахматы – это просто, – Богдан, шагая между рядами могил, на ходу зажигает фонарик. – Надо просто делать лучший ход.
– А ведь и верно, – признаёт Элизабет. – Никогда так об этом не думала. А если не можешь решить, какой ход лучше?
– Тогда проигрываешь. – Богдан делает с ней еще несколько шагов и останавливается у старой могилы в верхнем углу.
– Вы сказали, вам можно верить, так? – говорит Богдан.
– Безоговорочно, – отвечает Элизабет.
– Несмотря на то что вас на самом деле зовут Элизабет – я видел счета в кабинете?
– Извините, – говорит Элизабет. – Но в остальном – безоговорочно.
– Это в любом деле хорошо. Но если я вам что-то покажу, вы не расскажете полиции? Вы никому не расскажете?
– Даю слово.
Богдан кивает.
– Посидите, пока я копаю.
В такой вечер приятно посидеть на подножии распятия, и Элизабет с удовольствием смотрит, как Богдан, слева от нее, начинает при слабом свете фонаря раскапывать могилу. Она гадает, что он мог там откопать. Какую тайну собирается раскрыть. Она мысленно перебирает варианты. Первыми приходят на ум деньги. Сейчас покажется чемодан или холщовая спортивная сумка, и Богдан положит находку к ее ногам. Банкноты, может, золото, клад, зарытый бог весть кем и бог весть когда. Причем большой клад, иначе Богдан не потащил бы ее сюда среди ночи. Достаточно большой, чтобы за него убить? Пару тысяч, Богдан, конечно, просто оставил бы себе. Кто нашел, тот и взял, тут ничего дурного нет. А вот за чемодан, набитый полусотенными, можно и…
– Ну вот, вы подойдите смотреть, – произносит стоящий в могиле Богдан, вскинув лопату на плечо.
Элизабет, оттолкнувшись ладонями, поднимается, подходит к могиле и видит то, что увидел Богдан в то утро, когда убили Вентама. Казалось бы, из всего, что можно обнаружить в могиле, меньше всего приходится удивляться трупу. Но когда Богдан обводит лучом фонаря кости и гроб, на котором они лежат, она поневоле признаёт, что такого не ожидала.
– Вы думали, деньги, да? – спрашивает Богдан. – Может, я нашел какие-то деньги или что-то такое и не знал, что с ними делать?
Элизабет кивает. Деньги или что-то такое. Богдан очень умен.
– Понимаю. Извините, не деньги. Хотя было бы хорошо. Нет, кости. Кости в гробу. Еще кости, другие кости, снаружи.
– Вы их вчера нашли, Богдан? – спрашивает Элизабет.
– Когда Яна убили, да. Не знал, что делать. Взял день на раздумье. Может, тут ничего такого, как вы думаете?
– Боюсь, что-то тут есть, Богдан, – возражает Элизабет.
– Да. Может, и есть, – мрачно соглашается Богдан.
Элизабет уже сидит, свесив ноги в могилу. И разглядывает крышку гроба.
– Вы его вскрывали?
– Я подумал, так лучше. Проверить.
– Совершенно верно, – подтверждает Элизабет. – Вы уверены, что внутри другое тело?
Богдан, спрыгнув в могилу, снимает часть крышки, открывая кости в гробу.
– Да. Кости, где должны быть кости. Намного старее.
Элизабет задумчиво кивает.
– Так… два тела. Одно на своем месте, а другое, намного свежее, там, где его быть не должно.
– Да. Может, надо было сообщить в полицию, но я сомневался. Вы же знаете полицию.
– Очень даже знаю, Богдан. И вы правильно сделали, что пришли ко мне. Потом, наверное, придется рассказать полиции, но, думаю, еще рано.
– И что нам делать?
– Заройте все как было, если можно, Богдан. На время. Дайте мне подумать.
– Я копаю, я засыпаю, копаю – засыпаю. Все, что нужно, лишь бы сделать дело, Элизабет.
– Мы птицы одного полета, Богдан, – говорит Элизабет, думая, что надо бы позвонить Остину. Он должен знать, как тут поступить.
Она смотрит сверху на огоньки поселка. Почти все уже погасли, но окно Ибрагима ярко светится. Работает, чтобы уснуть. Молодец.
Она переводит взгляд на Богдана, который, весь в грязи и в поту, засыпает могилу землей. Обломок крышки уже прикрыл второе тело, а верхнее он всеми силами старается не потревожить. Она думает, как хорошо было бы иметь такого сына.
Глава 66
– Что-то они тут учуяли, – говорит Рон. – Так всегда бывало. Католическая церковь в любом деле урвет свой кусок.
– И все-таки, – возражает Ибрагим.
Ибрагим с Роном обсуждают, кто бы мог убить Яна Вентама.
Они проходятся по списку из тридцати имен, оценивая шансы. Сегодня здесь одни мальчики – у Джойс ночует Джоанна, а Элизабет куда-то запропала. В такое позднее время это подозрительно, но они решили все равно продолжать.
Рон требует оценивать каждого по десятибалльной шкале, и чем больше он прикладывается к виски, тем выше растут баллы. Вот уже Морен из Ларкина досталось семь из десяти, в основном за то, что она за обедом втиснулась в очередь перед Роном, а это «очень о многом говорит».
– Первая десятка – у отца Макки, Иббси, так и запиши. Возглавляет список. Что-то он закопал в какой-нибудь из могил, с гарантией, зуб даю. Золото, труп, порнографию. Или все сразу, зная, с кем мы имеем дело. И боится, что откопают.
– Неправдоподобно, Рон, – спорит Ибрагим.
– Ну ты вспомни Шерлока Холмса, сынок. Если не знаешь, кто это сделал, то… как он там говорил?
– Действительно, мудрый совет, – соглашается Ибрагим. – А почему бы отцу Макки было самому это не раскопать, Рон? Время бы он нашел. И избавил бы себя от всех хлопот.
– Лопату потерял или не знаю что. Все равно попомни мои слова, – почти ласково тянет Рон. Поздний вечер, виски, нерешенная загадка – вот это жизнь! – Я тебе говорю – десятка!
– Это тебе не «Танцы с отравителем», Рон. – Ибрагиму очень не нравится Ронова система оценок, и все же он вписывает «10» напротив имени отца Макки. Надо сказать, система оценок «Танцев со звездами» ему тоже совершенно не нравится – он полагает, что мнению публики придается слишком большой вес за счет мнения судей. Однажды он послал на Би-би-си письмо об этом и получил дружелюбный, но бессодержательный ответ. Ибрагим находит в списке следующее имя.
– Бернард Коттл. А о нем что ты скажешь, Рон?
– По мне, он тоже из главных, – Рон жестикулирует стаканом так, что позванивает лед в виски. – Ты его видел в то утро?
– Он сильно разволновался, согласен.
– И ты знаешь, сколько он просиживает на той скамье, будто территорию метит, – добавляет Рон. – Раньше с женой там сидел, да? Теперь он там ищет покоя, так? Нельзя лишать человека покоя, тем более в наши годы. Большие перемены не для нас.
Ибрагим кивает.
– Большие перемены, да. Приходит время, когда прогресс уже не для нас.
Что так украшает Куперсчейз в глазах Ибрагима – это что в нем столько жизни. Столько забавных комитетов и смешной политики, споров, движения, сплетен. С каждым новичком что-то незаметно меняется, смещается равновесие. И с каждым прощанием тоже – каждое напоминает, что здесь нет ничего постоянного. Здесь общество, и такое, в каком, по мнению Ибрагима, следовало бы жить всему человечеству. Если хочешь побыть один, просто закрываешь входную дверь, а захочется быть с людьми – просто открой ее снова. Если и существовал лучший рецепт счастья, Ибрагим пока о таком не слышал. Но Бернард потерял жену и, судя по всему, еще не нашел выхода из своего горя. Вот он и сидит на файрхэвенском пирсе или на той скамье, и нечего спрашивать, в чем дело.
– А ты, Рон? – спрашивает Ибрагим. – Где ты находишь покой?
Рон поджимает губы, хмыкает.
– Задай ты мне такой вопрос пару лет назад, я бы расхохотался и вышел вон, верно?
– Верно, – соглашается Ибрагим. – Мне удалось тебя изменить.
– Думаю… – Рон оживился, глаза заблестели. – Думаю…
Ибрагим отмечает, как расслабляется лицо Рона, когда тот решает, что лучше выдать правду, чем ломать голову.
– Честно? Я в голове все пролистал – все, что положено сказать на такой вопрос. Только слушай. Пожалуй, что здесь, в этом кресле, с приятелем, когда пьешь его виски, а на улице темно и есть о чем поговорить.
Ибрагим, сцепив пальцы, слушает не перебивая.