– Кто хочет его снести? – удивленно спрашивает Колин.
– Я спряталась в шкаф, когда дом сегодня показывали покупателям, – объясняю я. – Мерзкой паре дачников в начищенных ботинках и брюках с защипами. – Испуганно кошусь на него. – Без обид.
– Я и не принимаю на свой счет. – Он пожимает плечами. – Мне защипы не идут.
Выдавливаю из себя смешок и качаю головой.
– Глупо. Я знаю, что это глупо.
– Это не глупо, – возражает Колин. Чувствую щекотку, и до меня доходит, что он перебирает волосы у меня на затылке. Пряди выбиваются из пучка и падают мне на лицо. Откидываю их назад. Колин убирает руку и чешет свой локоть, будто это и собирался сделать, а моей головы коснулся случайно.
Кашляю и устремляю взгляд на камин. Отделочный камень гладкий и девственно чистый, будто очагом ни разу не пользовались.
– Знаешь, все говорят, что часть тебя умирает?
– Прошу прощения?
– Ну, после… вместе с кем-то…
– А, – говорит он, улыбаясь. – Это один из сотен перлов, которые я слышу ежедневно. Мой любимый – «Всему свое время». Разве можно позаимствовать чужое? Вот было бы здорово. Если получится, позови меня.
– Обязательно.
Я понимаю, что меньше всего ожидала от себя разговоров на эти темы. Это все равно что прыгать через горящий обруч. Однако, похоже, в самом деле помогает.
– Не знаю, – продолжаю я. – В общем, я жалею, что это не так. Я бы очень хотела, чтобы часть меня умерла с Ноем. Но она не умерла. Я все еще здесь. Целиком. И только порчу себе жизнь. Несмотря на свои многочисленные обещания измениться, стать лучше. В конце дня я прихожу к одному и тому же: снова пытаюсь разобраться со всей этой мерзостью. – Я нервно сплетаю пальцы. – Это несправедливо. Как будто меня вынуждают сдать какой-то экзамен. – Я смеюсь. – Это нормально?
Колин наклоняется вперед и кладет руку на мои сцепленные пальцы.
– Нет ничего нормального. – Он на мгновение сжимает мои пальцы и убирает руку. – И это лучшее из того, что с нами случилось.
Я хмурюсь.
– То есть?
– Ты получила пропуск. Тебе как бы дали право делать что хочешь. – Он опять откидывается и кладет голову на спинку. – Ты можешь чувствовать что хочешь и как хочешь. Если не желаешь вылезать из кровати, можешь не вылезать. Если хочешь что-то изменить, можешь менять. Ты можешь быть такой, какой тебе хочется, и не обращать внимания на остальных. Хотя бы временно.
Я задумываюсь. Его взгляд настолько нестандартный, настолько сильно отличается от всего, чему меня учили. До настоящего момента мне казалось, что все – папа, Джулиет, судья и даже Лула Би – ожидают, что, что моя скорбь примет какую-то определенную форму. Что я буду чем-то занимать себя. Двигаться дальше.
– И как долго длится это «временно»? – спрашиваю я.
– Для меня – почти год, – отвечает он. – Сначала я с головой ушел в работу. Но потом понял, что работа не помогает. Радости не прибавилось, в офисе от меня не было никакой пользы. Мне нужно было просто… сбежать от всех. Понимаешь, люди дают тебе кучу советов, но надо помнить о двух вещах: все хотят тебе помочь. И никто не представляет, о чем говорит. Ни твой отец. Ни Банни. Ни я. Ты единственная, кто знает, что ты чувствуешь или чего хочешь. Доверяй своему знанию. И делай то, что подсказывает сердце.
Рука Колина снова лежит на спинке дивана, и я откидываю на нее голову. Я думаю о тех случаях, когда делала именно то, что хотела. Каждый из них заканчивался катастрофой.
– Помнишь, когда я тебе врезала? – спрашиваю я.
– Врезала? – Колин смеется. – Ну, скажем, слегка тюкнула.
Улыбкой вынуждаю его замолчать и указываю взглядом на пятно крови.
– Ничего подобного, – говорит он. – Видишь ли, все дело в том, что у меня была дикая простуда, и… нос уже был сломан, так что когда я лицом наткнулся на твою перчатку…
Я от души смеюсь.
– Ладно, – смягчаюсь я. – Пусть так. Может, от этого ты будешь лучше спать. Но суть в том, что ты огреб от девчонки.
Колин выпрямляется.
– Ты на что намекаешь? Хочешь реванша? – с вызовом спрашивает он.
– Может быть. – Я пожимаю плечами. – Только нам надо договориться, какое увечье считать достаточным. Чтобы мы были квиты.
Колин притягивает меня к себе.
– Мне синяки жить не мешают.
Я смеюсь и вдруг замолкаю. Я чувствую, что он смотрит на мой профиль. Какая-то сила, как магнит, притягивает меня к нему, и кажется, будто все во мне хочет этой близости. Поворачиваюсь и вижу его лицо. С его щек еще не исчез румянец, взгляд нежный и ищущий. Наши лица рядом, и неожиданно мои руки начинают двигаться сами по себе. Одна опускается ему на колено, другая касается его щеки, теплой и гладкой.
В глазах с золотистыми крапинками что-то мелькает, я чувствую, как сжимаются зубы Колина, как будто он увидел нечто, что испугало его. Однако в следующее мгновение он успокаивается и прижимается к моей ладони, причем так, будто только моя рука и может удержать его на этом свете. Я боюсь дышать, боюсь шевельнуться. Меня давно ни к кому не тянуло. Мне приятно ощущать ладонью тяжесть его головы, это и волнует, и успокаивает. И внове, и очень знакомо.
Нога касается его бедра, он кладет руку мне на талию. Обхватываю его лицо обеими руками и вдруг устремляюсь вперед. Наши рты приоткрываются, губы соприкасаются. В первое мгновение меня смущает стук наших зубов, но потом тело начинает таять, по нему растекается знакомое тепло. Я и не знала, как сильно скучала по всему этому. Как сильно скучала по ласке.
Я все еще тянусь к Колину, когда он внезапно отстраняется. Резкими, неловкими движениями встает с дивана, и я едва не валюсь туда, где он только что сидел, но ухитряюсь удержать равновесие.
Лицо Колина покрывает мертвенная бледность.
– Прости, – говорит он. – Я… это не…
Не сразу понимаю, что происходит, а когда понимаю, мне становится жарко от стыда. Прячу лицо в ладонях.
– Нет, – говорю я, – это я виновата. Это я… я думала… – Я вскакиваю. – Я пойду.
– Нет, – мотает он головой и хватает меня за руку. – Не уходи.
Стряхиваю его ладонь и иду к двери.
– Я предупреждала тебя, – шепчу я. – Я все только порчу.
– Ничего ты не портишь, – говорит Колин. – Просто я… я не хотел, чтобы ты думала… – Он спешит за мной, но я уже у двери. – Пожалуйста, остановись и послушай!
Замираю, держась за ручку двери.
– Я все время думаю о тебе, – признается Колин. – Это не метафора. В прямом смысле: едва у меня появляется какая-то мысль, она обязательно связана с тобой. Я действительно прошу прощения, просто я от этого теряю голову.
Я выпускаю дверную ручку. Чувствую руку Колина на своем плече и непроизвольно прижимаюсь к ней.
– Эй, – говорит он, – прости меня. Только не думай, что я все это спланировал.
– Спланировал? – Удивленно смотрю на него. – Я без приглашения заявилась к тебе. Рыдала у тебя на диване. Поцеловала тебя. А что же сделал ты?
Я не рассчитывала, что мои слова прозвучат как вызов, но они звучат именно так. Я не успеваю опомниться, как Колин обхватывает мое лицо, и мы снова целуемся, только на этот раз без малейшей неуклюжести. Не цепляемся носами. Не стукаемся зубами. Мы целуемся, как должно, словно для нас это абсолютно естественное дело, словно все остальное – это лишь шум и пустота.
Глава двадцать вторая
– Мы будем загорать?
Библиотекарша Карен вылезает из минивэна и смотрит на клочок бумаги с адресом. Такой же адрес я получила в эсэмэске от Банни, и вот сейчас мы все здесь, перед обветшалым домиком в промзоне около аэропорта.
Марта стоит под выцветшей до серости вывеской с некогда желтыми мультяшными солнышками.
– Сомневаюсь, – отвечает она, улыбаясь мне.
Марта добралась первой, я вслед за ней. Мы с Колином приехали по отдельности, хотя послеобеденные часы провели вместе на пляже недалеко от его дома. Теперь, после того дня, когда я заявилась к нему без предупреждения, мы почти всегда вместе. Сидим на пляже, или ходим в экспедиции с Герти (если можно назвать экспедицией неторопливую прогулку в лесу в ожидании, когда коротконогая собачка все обнюхает), или просто бездельничаем у него на террасе. Мне уже трудно представить, что были времена, когда я после уроков занималась совсем другим. Если думать об этом слишком много, становится страшно, но чаще я слишком счастлива, чтобы думать.
Пытаюсь сдержать глупую улыбку, когда Колин останавливает свой старый «БМВ» на поросшем травой пятачке. Банни и Лиза приезжают сразу вслед за ним, и вскоре мы все собираемся у крыльца и ждем дальнейших инструкций.
Банни лезет в свою сумку и достает пять повязок на глаза. Колин смеется, и я незаметно пихаю его в бок. В ответ он щекочет мне ребра, и я стараюсь не ежиться. Негоже флиртовать на собрании группы психологической поддержки вдов.
– Сегодняшняя «Активная скорбь» связана с депрессией, – говорит Банни, раздавая нам повязки, из гигиенических соображений упакованные в прозрачные пакетики. – Я долго думала, как обуздать эту негодницу. Обычно я предпочитаю подбирать тот вид деятельности, который иллюстрирует нужную мне стадию – ну, как вы понимаете, пробуждает ее, что ли. Но у меня такое чувство, что с этой вы все знакомы не понаслышке, и у меня нет желания добавлять вам депрессии.
– Слава богу! – с преувеличенным облегчением вздыхает Карен, и мы смеемся.
– Поэтому я подумала: а почему бы не сделать противоположное? – Банни поднимается по ступенькам.
В одной половине здания – мастерская по ремонту электроники, в витрине выставлены обновленные ноутбуки, планшеты и смартфоны. Интересно, говорю я себе, а вдруг противоположностью депрессии будет новенький айпад или «читалка» «Киндл»?
Банни ведет нас мимо входа в мастерскую ко второй двери, и я снова вижу мультяшные солнышки – с помощью трафарета они нарисованы на стене на уровне глаз. Банни достает ключ, вставляет его в замок и отпирает дверь. За дверью помещение, напоминающее компьютерную лабораторию.