Гомоэротические мотивы явно присутствуют у Льва Толстого. Первым такое подозрение, основываясь главным образом на идеях «Крейцеровой сонаты», высказал Розанов (Розанов, 1990. Т. 2. С. 105). Публикация дневников Толстого (в 1937 г.) это предположение подтвердила. Несмотря на то что в юности писатель вел чрезвычайно интенсивную гетеросексуальную жизнь, а в «Анне Карениной» и «Воскресении» гомосексуальные отношения упоминаются с отвращением и брезгливостью, в дневнике двадцатитрехлетнего писателя (запись от 29 ноября 1851 г.) имеется прямое свидетельство сильных и абсолютно неприемлемых для него гомоэротических переживаний:
«Я никогда не был влюблен в женщин. Одно сильное чувство, похожее на любовь, я испытал только, когда мне было 13 или 14 лет; но мне [не] хочется верить, чтобы это была любовь; потому что предмет была толстая горничная (правда, очень хорошенькое личико), притом же от 13 до 15 лет – время самое безалаберное для мальчика (отрочество): не знаешь, на что кинуться, и сладострастие в эту пору действует с необыкновенною силою. В мужчин я очень часто влюблялся... Для меня главный признак любви есть страх оскорбить или просто не понравиться любимому предмету, просто страх. Я влюблялся в м[ужчин], прежде чем имел понятие о возможности пед растии /sic/; но и узнавши, никогда мысль о возможности соития не входила мне в голову».
Перечисляя свои детские и юношеские влюбленности в мужчин, Толстой упоминает, в частности, «необъяснимую симпатию» к Готье.
«Меня кидало в жар, когда он входил в комнату... Лю бовь моя к И[славину] испортила для меня целые 8 м[еся цев] жизни в Петерб[урге]. – Хотя и бессознательно, я ни о чем др[угом] не заботился, как о том, чтобы понравиться ему...
Часто, не находя тех моральных условий, которых рассудок требовал в любимом предмете, или после какой-нибудь с ним неприятности, я чувствовал к ним неприязнь; но неприязнь эта была основана на любви. К братьям я никогда не чувствовал такого рода любви. Я ревновал очень часто к женщинам».
«Красота всегда имела много влияния в выборе; впрочем пример Д[ьякова]; но я никогда не забуду ночи, когда мы с ним ехали из П[ирогова?] и мне хотелось, увернувшись под полостью, его целовать и плакать. Было в этом чувстве и сладостр[астие], но зачем оно сюда попало, решить невозможно; потому что, как я говорил, никогда воображение не рисовало мне любрические картины, напротив, я имею к ним страстное отвращение» (Толстой, 1992. Т. 46. С. 237—238).Во второй редакции «Детства» Толстой рассказывает о своей влюбленности в Ивиных (братья Мусины-Пушкины) – он часто мечтал о них, каждом в отдельности, и плакал. Писатель подчеркивает, что это была не дружба, а именно любовь, о которой он никому не рассказывал. Очень похожи на любовные и те чувства, которые Николенька Иртеньев питает к «чудесному Мите», Дмитрию Неклюдову. С возрастом такие влюбленности стали возникать реже, но чувствительность к мужской красоте сохранилась и в старости. Толстой категорически не желал признать сексуальную подоплеку своих чувств. Когда 3 августа 1910 г., желая скомпрометировать ненавистную ей привязанность мужа к Черткову, Софья Андреевна напомнила ему старую дневниковую запись. [Толстой] «весь побледнел и пришел в такую ярость, каким я его давно не видала. Уходи, убирайся! кричал он. Я говорил, что уеду от тебя, и уеду…» (Толстая, 1978. С. 167). Возможно, что этот эпизод ускорил уход Толстого из семьи (Клейн, 2002. С. 258). Гомосексуальность Петра Ильича Чайковского, которую разделял его младший брат Модест, была «семейной», пребывание в Училище правоведения лишь усугубило ее и вывело наружу. Близкий друг Чайковского поэт А. Н. Апухтин даже бравировал этой склонностью. В 1862 г. они вместе с Чайковским оказались замешаны в скандал в ресторане «Шотан» и были, по выражению Модеста Чайковского, «обесславлены на весь город под названием бугров» (Познанский, 2009. С. 158—159). Желая подавить свою «несчастную склонность» и связанные с нею слухи, в 1877 г. композитор женился, но, как и предвидели его друзья, брак закончился катастрофой, после чего он уже не пытался иметь физическую близость с женщиной.
«Я знаю теперь по опыту, что значит мне переламывать себя и идти против своей натуры, какая бы она ни была» (письмо Н. Г. Рубинштейну от 23 декабря 1877 /4 января 1878 г.). «Только теперь, особенно после истории с женитьбой, я наконец начинаю понимать, что ничего нет бесплоднее, как хотеть быть не тем, чем я есть по своей природе» (Письмо А. И. Чайковскому от 13 (25) февраля 1878 г. Цит. по: Познанский, 2009. Т. 1. С. 540).
Драма Чайковского усугублялась тем, что его привлекали не взрослые мужчины, а мальчики-подростки. Их было много, они были разными, и отношения с ними складывались по-разному. Дневники и переписка композитора полны откровенными рассказами об этих увлечениях, самым сильным из которых был его племянник, «несравненный, идеальный, очаровательный» Боб (Владимир) Давыдов.
Хотя необходимость скрывать и отчасти подавлять свои чувства, несомненно, отравляла Чайковскому жизнь, в целом он принимал себя таким, каким он был. Романтический миф о самоубийстве композитора по приговору суда чести его бывших соучеников за то, что он якобы соблазнил какого-то очень знатного мальчика, чуть ли не члена императорской семьи, дядя которого пожаловался царю, несостоятельна во всех своих элементах. Во-первых, исследователи не нашли подходящего мальчика. Во-вторых, если бы даже такой скандал возник, его бы непременно замяли, Чайковский был слишком знаменит и любим при дворе. В-третьих, кто-кто, а уж бывшие правоведы никак не могли быть судьями в подобном вопросе. В-четвертых, против этой версии восстают детально известные обстоятельства последних дней жизни Чайковского. В-пятых, сама версия возникла сравнительно поздно и не в среде близких композитору людей. Как ни соблазнительно считать его жертвой самодержавия и «мнений света», Чайковский все-таки умер от холеры (Познанский, 2009; Соколов, 1993).
Гомосексуальная субкультураДо 1832 г. влечение к людям собственного пола было для россиян преимущественно религиозно-нравственной проблемой. Новый уголовный кодекс, составленный по вюртембергскому образцу, включал параграф 995, по которому мужеложство (анальный контакт между мужчинами) наказывалось лишением всех прав состояния и ссылкой в Сибирь на 4—5 лет. Изнасилование или совращение малолетних (параграф 996) каралось каторжными работами на срок от 10 до 20 лет. Это законодательство, с небольшими изменениями, внесенными в 1845 г., действовало вплоть до принятия в 1903 г. нового Уложения о наказаниях, которое было значительно мягче: согласно статье 516, мужеложство (опять же только анальные контакты) каралось тюремным заключением на срок не ниже 3 месяцев, а при отягощающих обстоятельствах (с применением насилия или если жертвами были несовершеннолетние) – на срок от 3 до 8 лет. Впрочем, этот новый кодекс в силу так и не вошел. Известный юрист B. Д. Набоков (отец писателя), для которого эта проблема была отчасти семейной – гомосексуалами были его младший брат Константин и средний сын Сергей (Носик, 1995; Клейн, 2002) – предлагал вообще декриминализировать гомосексуальность (Набоков, 1902), но это предложение было отклонено.
По подсчетам В. И. Пятницкого, с 1874 по 1904 г. в содомии были обвинены 1 066 мужчин и женщин, из которых 440 были осуждены (Пятницкий, 1910. Цит по: Хили, 2008.
C. 387). Чаще всего это были лица свободных профессий, слуги или ремесленники. Представители высших классов составляли только 5% этого числа. Особенно редко попадали под суд государственные чиновники. По справедливому замечанию Энгельштейн, «относительное пренебрежение к содомии со стороны судебных органов свидетельствует больше о неэффективности правопорядка, чем об активной терпимости к сексуальному многообразию» (Engelstein, 1995. P. 158).
Что касается бытовых отношений, то они чаще всего строились по социально-статусному принципу. Помещики имели практически неограниченную власть над своими крепостными, а купцы и заводчики – над подмастерьями и молодыми рабочими. Кроме того, как и в западноевропейских столицах, в Петербурге и в Москве XIX в. существовал нелегальный, но всем известный рынок мужской проституции. Бытописатель старого Петербурга журналист В. П. Бурнашев писал, что еще в 1830—1840-х годах на Невском царил «педерастический разврат».«Все это были прехорошенькие собою форейторы, кантонистики, певчие различных хоров, ремесленные ученики опрятных мастерств, преимущественно парикмахерского, обойного, портного, а также лавочные мальчики без мест, молоденькие писарьки военного и морского министерств, наконец даже вицмундирные канцелярские чиновники разных департаментов» (цит по: Ротиков, 1998. С. 357).
Промышляли этим и молодые извозчики. Иногда на почве конкуренции между «девками» и «мальчиками» происходили потасовки.
Чаще всего мужская проституция локализовалась в банях, где работали целые «артели развратников», в дешевых гостиницах и на определенных улицах (Ротиков, 1998; Хили, 2008). Автор относящегося к 1890—1894 гг. анонимного полицейского отчета прямо писал о «всесословности» порока, «когда нет, можно сказать, ни одного класса в Петербургском населении, среди которого не оказалось бы много его последователей» (Берсеньев, Марков, 1998. С. 109). В длинном списке «теток», «дам» и «педерастов за деньги», с подробным описанием вкусов некоторых из них, фигурируют и представители высшей аристократии (барон Ливен, князь Львов, князь Мещерский, князь Мухранский-Багратион, князь Орлов, граф Стенбок), и богачи, и безвестные солдаты, и гимназисты. Некоторые гостиницы и рестораны специализировались на такой клиентуре.
Полицейский отчет подробно описывает места и обстоятельства гомосексуальных встреч:«Тетки, как они себя называют, с одного взгляда узнают друг друга по некоторым неуловимым для постороннего приметам, а знатоки могут даже сразу определить, с последователем какой категории теток имеют дело.
Летом тетки собираются почти ежедневно в Зоологическом саду, и в особенности многолюдны их собрания бывают по субботам и воскресеньям, когда приезжают из лагеря и когда свободны от занятий юнкера, полковые певчие, кадеты, гимназисты и мальчишки-подмастерья…