И, не дав Майе ответить, стал быстро перемещаться вправо, совершая нечто вроде флангового маневра. Буквально через пару минут она увидела дурацкую шапочку Половцева, которую он так и не сподобился снять, уже с противоположной стороны, там, где у открытого гроба стояли самые близкие родственники Ирины Аршанской.
«Собственно, этот поганец не так уж и не прав, — решила Майя. — Я же здесь не из любопытства или жалости. Я по делу, и делу — важному. А на Половцева нервы тратить не стоит». Чтобы спокойно наблюдать за собравшимися и делать выводы, необходимо было переключиться. Для начала Майя, решительно протиснувшись через три шеренги плотно стоящих фигур в траурных одеждах, избавилась от цветов, положив их в ноги покойной. Завершив мрачную процедуру, она попробовала переместиться поближе к Половцеву, справедливо полагая, что он выбрал наилучшее место для наблюдения. И не ошиблась — основная масса людей теперь была к ней лицом, а в непосредственной близости находились те, кого принято называть родные и близкие.
При более детальном осмотре местности Майя убедилась, что монолитность присутствующих была условной, на самом деле они дробились на несколько больших и маленьких групп, объединенных по какому‑то своему, внутреннему принципу. Группы стояли очень близко друг к другу, но тоненькая граница между ними все‑таки просматривалась. Наиболее отчетливо выделялись когорты родственников Аршанских и сотрудников «Блеска».
Чрезвычайное впечатление на Майю произвел муж Ирины Аршанской. «Вот правильно говорят, человек наиболее полно проявляется не в радости, а в горе», — думала она, глядя, как держится этот высокий красивый мужчина. Он не рыдал, не заламывал рук и не делал попыток упасть в обморок, хотя Майя предполагала, что знаменитый актер, подсознательно повинуясь профессиональным инстинктам, может сыграть перед собравшимися мини‑спектакль «Мужское отчаянье на могиле любимой».
Есть такое понятие — неподдельное горе, так вот Игорь Аршанский был его олицетворением. Он не мог ни говорить, ни даже плакать, просто стоял молча, опустив руки и склонив голову. К нему подходили, говорили слова сочувствия, утешали, призывали крепиться… Он молча кивал в ответ, жал руки — и все. Как будто человек окаменел.
Наступали последние мрачные минуты. Завхоз громко поинтересовался, не хочет ли кто еще выступить, сказать слова прощания. Желающих, как ни странно, оказалось немало — видимо, из числа тех, кто не смог этого сделать дома у Аршанских и приехал прямо на кладбище. Правда, был в этом и плюс — она узнала, что здесь есть также представители радиостанции, на которой Ирина Аршанская вела свою передачу, партнеры по какому‑то неведомому бизнесу, бывшие коллеги с других работ и даже клиенты, которых она консультировала в качестве психолога. Таким образом, картина постепенно прояснялась. Оставалось непонятно лишь, что это за группа из десятка девочек лет по пятнадцать. Девочки стояли на отшибе. Все они были спокойны, не плакали, при этом постоянно перешептывались, толкая друг дружку локтями.
Майя изначально оставила преступную мысль сделать некое подобие фотоотчета, засняв происходящее на мобильник — во‑первых, потому что видимость из‑за погодных условий была ужасной, а во‑вторых, ее манипуляции с телефоном могли вызвать законное негодование окружающих. Поэтому приходилось изо всех сил напрягать слух, зрение и память — Сильвестр не любил общих слов и расплывчатых формулировок. Сейчас она сама себе напоминала сурового пограничника, притаившегося в кустах у реки и чутко внимающего тревожным звукам, доносящимся с противоположного вражеского берега.
И может быть, из‑за того, что она так напрягалась уже более получаса, Майе вдруг показалось, что у нее начались галлюцинации. Среди кладбищенских памятников, на фоне белых сугробов и летящего снега она вдруг увидела зеленый куст. Майя быстро поморгала — куст никуда не делся, наоборот, переместился и стал ближе. Потом еще ближе, а потом еще. Куст, несомненно, двигался, был очень зеленый и не желал исчезать. В этот момент рядом материализовался Половцев, совершавший очередной маневр — Майя видела, как он постоянно перемещался в толпе, осуществляя, вероятно, какой‑то свой план.
— Послушайте, Стас, — дернула она его за кожаный рукав. — Вы должны мне помочь.
— С удовольствием. Думаю, вы уже готовы пить коньяк?
— Идите вы со своим коньяком… У вас бинокль есть?
Половцев вытаращил на нее глаза:
— Бинокль? Милочка моя… Зачем вам бинокль? Хотите кого‑нибудь рассмотреть, подойдите к нему ножками. Я именно так и делаю.
Мне нужно проверить одну вещь. Возможно, у меня начались галлюцинации. Я вижу зеленый куст. И он, знаете ли, перемещается по кладбищу.
— Точно — глюки, это я вам и без бинокля скажу. Какой куст кажется вам подозрительным?
— Зеленый.
— Майя, я сейчас очень занят, но готов оказать немедленное содействие. Дело вот в чем — если тут и есть что‑то зеленое, так это вы. Точнее даже — сине‑зеленое. Вы замерзли, а от коньяка отказываетесь. Если надгробные речи будут продолжаться еще минут тридцать‑сорок, вам и коньяк не понадобится — придется рыть яму по соседству.
— Замолчите немедленно, — задохнулась от возмущения Майя.
— Но, — продолжал Половцев как ни в чем не бывало, — кладбище это, как и было сказано, для элиты, так что вас закопают за забором, как собаку. Так вы хотите коньяка?
Майя лишь обреченно кивнула головой, решив отказаться от сопротивления. Коньяк так коньяк. Одновременно она старалась не выпустить из вида странный зеленый куст, который то появлялся, то исчезал за спинами скорбящих.
— Так что вы там насчет куста и бинокля говорили? — поинтересовался Половцев, пряча фляжку за пазуху.
Майя не смогла ответить сразу. Она прислушивалась к тому, как коньяк горячей змеей проскользнул в ее желудок и завертелся в нем, разогревая кровь. Ей сразу стало тепло, и пар изо рта пошел густой и горький.
— Вон там, — наконец сообщила она приплясывающему от нетерпения Половцеву. — Ходячий куст. Причем зеленый. Среди зимы, обратите внимание.
— А, — разочарованно протянул тот. — У вас, оказывается, куриная слепота. Впрочем, все лучше, чем галлюцинации… В общем, успокойтесь, все в порядке. Это не куст, а человек. Я его тоже заметил. Вообще‑то, его трудно не заметить. Вероятно, это некий запоздавший гость, причем весьма экстравагантный. А вы еще на мою шапку накинулись! Вы на него поглядите! Вот где карнавал… Смотрите, приближается.
Теперь уже и Майя поняла, что ее «куст» — невысокий бесформенный мужчина, одетый не по случаю. На нем были болотного цвета брюки, темно‑зеленое пальто, нежно‑салатовый шарф и изумрудная кепка. Из‑за всего этого буйства зелени лицо мужчины как будто ушло на второй план, растворилось без остатка.
— Кто бы это мог быть? — Майя смотрела на зеленого человека, не отводя глаз.
— Пока не знаю, но очень надеюсь выяснить, — ответил Половцев.
— Может, псих какой‑нибудь?
— И это проверим, — задумчиво пробормотал Половцев и, ничего не добавив, плавно скользнул в траурную толпу.
Сильвестр Бессонов нервно расхаживал по комнате, слушая отчет своей помощницы о проделанной работе. Нервничал он оттого, что отчет получался слишком долгим — после каждых двух‑трех слов Майя надолго припадала к большой чашке с горячим чаем. Поэтому после десятка произнесенных предложений чашку приходилось наполнять вновь, что, естественно, требовало времени. Если бы на месте Бессонова был человек менее сдержанный, он, в конце концов, начал бы стимулировать рассказчицу понукательными возгласами, а потом, вероятно, и вовсе сорвался на крик. Сильвестр же молча наблюдал за своей помощницей, ожидая, когда же она доведет свой рассказ до конца.
Отчет и чайная церемония закончились практически одновременно — Майя устало замолчала и, с сожалением поглядев на чашку, отставила ее в сторону.
— Итак, — подводя итог услышанному, начал Сильвестр. — Если я правильно тебя понял, внимания заслуживают некие браткового вида партнеры по бизнесу и неопознанная группа девушек в цвету.
— Девушки были не в цвету, а как и все — в черном. И вы забыли про ужасного зеленого человека.
— Ох, чует мое сердце, что версия с зелеными зажигалками приведет нас не туда, куда надо. Мужчина в зеленом на похоронах Аршанской… Сама подумай. Тут определенно есть связь.
— Не знаю, что и сказать, — удивилась Майя. — Мне такая мысль даже в голову не пришла.
— Жаль, что ты его не выследила.
— Я, что, должна была прицепиться к заднему бамперу его машины и висеть на нем, пока он не доедет до дома? — с затаенной обидой спросила Майя.
— Странно, что не прицепилась. Ты же у нас все время рвешься в бой. Я давно заметил, что женщин, которые постоянно занимаются домашним хозяйством, очень легко воспламенить какой‑нибудь идеей. А номер его машины и ее марку ты хотя бы запомнила?
— Что бы вы там ни думали, я не героиня сериала «Отчаянные домохозяйки». Зеленый после церемонии сразу свалил, и преследовать его я не стала. Беготня по сугробам и скользким кладбищенским дорожкам, знаете ли, не мое амплуа. Зато я проследила за юными девами.
— И… — подбодрил ее Бессонов.
— И не пожалела. Знаете, что они сделали? Дождались, пока все остальные уйдут, встали полукругом у свежей могилы, расстелили на ней широкую черную ленту с надписью. Потом — не поверите, — принялись фотографироваться. Сделали несколько снимков, свернули ленту и ушли.
— А тебя они не заметили?
— Вроде бы нет. Я довольно удачно расположилась за огромным памятником. Вся промокла, между прочим! Села на такой специальной приступочке, лицо прикрыла ручкой. В случае обнаружения вполне могла сойти за безутешную вдову.
— Роль не по тебе, — тотчас возразил Сильвестр. — Ты еще замужем не побывала.
— Можно считать, что я замужем за вами.
В этой шутке была доля правды. Не потому, что между Майей и ее работодателем существовали какие‑то личные отношения. Никакой романтикой тут и не пахло. Просто ей приходилось присматривать за Сильвестром круглые сутки. Иногда по ночам у него случались приступы удушья, поэтому он боялся оставаться один. Условие проживания в квартире с больным специально оговаривалось с самого начала. Майя нашла это место по объявлению в газете, где было написано: «Требуется человек любого пола для ухода за больным. Больной обслуживает себя сам. Ненормированный рабочий день, плохой характер подопечного и приличный оклад гарантируются».