Она еще никогда не оказывалась в экстремальных ситуациях, касавшихся отношений между людьми. Страсти, о которых Люся читала в книгах, без сомнения, хватали за душу, но при этом всегда были такими красивыми… В реальности все оказалось по‑другому. Люсе стало страшно.
Невесомыми руками она положила папку на край стола и попятилась назад, в безопасную прохладу приемной.
— Закройте за собой дверь, — бросил Клебовников.
На нее уставились два утративших голубизну цинковых глаза. Она кивнула и молча выполнила его требование. После чего секунду или две стояла на месте, не двигаясь — в центре жесткого офисного ковра с консервативным узором. Потом вдруг Люсю окатила жаркая волна ужаса. Что, если Белоярова рассчитывала на ее помощь? А она даже не посмотрела в ее сторону — выскочила из кабинета как ошпаренная!
Нужно перестать паниковать и убедиться в том, что начальница в безопасности. На цыпочках Люся возвратилась к двери в кабинет и прильнула к ней худеньким телом, плотно прижав ухо к шероховатой поверхности. К счастью, дверь была тяжелой и значительной и, когда ее торопливо толкали, не захлопывалась до конца. Только поэтому у Люси появился шанс услышать то, о чем говорят внутри.
Диалог оказался захватывающим и поразил Люсю до глубины души.
— Зачем тебе пистолет? — спросил Клебовников.
Вероятно, это был первый вопрос, который он задал Белояровой после ухода секретарши. Эти несколько секунд оба молчали, приходя в себя.
— Ты забрался в мою сумку. — Голос Белояровой предательски дрожал. Не от гнева. Она пыталась справиться со слезами.
— Мы работаем вместе чертову прорву лет, — продолжал Клебовников. — Я знаю тебя, как облупленную.
— И что? — с вызовом спросила она. — Это дает тебе право брать чужие вещи?
— В дамских сумочках лежат ответы на многие вопросы, — хмыкнул Клебовников. — Я заметил, что ты сама не своя и чуть что — хватаешься за нее.
Люся не могла заставить себя отлепиться от двери, хотя уже поняла, что начальнице больше ничто не угрожает. По крайней мере, Клебовников выступает в роли друга, а не врага.
— Коль, это не твое дело.
— А чье, интересно? Я работаю в журнале, который ты возглавляешь. Если что‑нибудь случится, пострадают все. Ты об этом не думала?
— Да с чего ты взял, будто что‑то случится? — Белоярова постепенно оживала. Голос ее набрал силу и обрел необходимую твердость. — Масса женщин носит с собой оружие.
— Мне только сказки не рассказывай. — Скрипнул пол. Вероятно, Клебовников прошелся по кабинету. После паузы спросил: — Ты кого‑то боишься?
— Я никого не боюсь.
Белоярова сказала это так твердо, что при других обстоятельствах Люся ей поверила бы. Хотя… Она — не показатель. Ее легко может обвести вокруг пальца даже дрессированная лошадь.
Что ответил на это заявление Клебовников, Люсе узнать уже не удалось. Ей показалось, будто кто‑то медленно приближается к приемной, хотя ворсистая ковровая дорожка и проглатывала звук шагов. Не желая быть застигнутой на месте преступления, Люся порхнула к рабочему креслу и, чтобы скрыть смятение, принялась вращаться в нем, отталкиваясь воздушной ножкой от пола.
Она успела сделать лишь два оборота, когда на пороге нарисовался глубоко и гневно дышащий Леонид Карлович Полусветов. Былая сила уже перебродила в нем, но все еще напоминала о себе мощной поступью. Это был крупный старик с завидным разворотом плеч и мшистыми бровями. Впрочем, сильнее всего возраст выдавала редкая тусклая щетина. У охранника Игоря, к примеру, растительность на лице была сочной, жесткой и росла весело, как канадский газон. Лицо же Полусветова напоминало серый валун, обросший бледным мхом. Однако на людей он смотрел остро и зорко, как всегда готовый к драке бродячий пес. Какими путями представитель «старой гвардии» попал в редакцию модного глянцевого журнала, Люся не знала. Зато знала, что Полусветов скоро уволится, потому что уезжает жить к сыну в Лондон.
— Здрасьте, — пролепетала она, притормозив носком туфли. — Алла Антоновна занята. У вас что‑то срочное?
— Срочное, — неожиданно рявкнул на нее степенный Полусветов. — Я жаловаться пришел.
В ту же секунду дверь заветного кабинета отворилась, и на пороге возник Клебовников.
— Жаловаться? — удивленно переспросил он. — Ты — и жаловаться? Сегодня просто день чудес.
Белоярова появилась из‑за плеча своего зама, лицо ее пылало. «Уж не целовались ли они?» — подумала Люся с сомнением. Обычно игривые мысли не приходили ей в голову вот так вот, с лету. Но сегодня случай был особый. Целовались или боролись. Или же словесная перепалка их так взбудоражила.
— Что такое, Леонид Карлович? — деловито спросила Белоярова.
«Нет, вряд ли они целовались, — снова подумала Люся. — Слишком уж быстро она пришла в себя». Если бы ее кто‑нибудь поцеловал, да еще на рабочем месте, она улетела бы к звездам и вернулась дня через два. Впрочем, Белоярова — не она. Белоярова — жесткая, но очень естественная. Люся ей завидовала. Не тому, что у нее фантастическая фигура, яркое лицо, короткие и густые красивые волосы. А вот именно этой врожденной грации и внутренней свободе, которая или есть, или нет. Люся не была дурочкой и понимала, что ей никогда не стать похожей на свою начальницу.
— Что такое?! — переспросил Полусветов. Он отдувался, как закипающий чайник, и слова снарядами вылетали у него изо рта. — Вандалы ворвались в мой кабинет! Разбили мою чашку! Ее подарили мне четверть века назад, я привык к ней! Я не смогу без нее! Разбили вдребезги! Кто‑то прокрался и…
Белоярова озадаченно потерла переносицу и переступила с ноги на ногу. Кажется, она все еще была в замешательстве. Клебовников между тем бросил быстрый взгляд на Люсю Антипову, которая болталась где‑то позади Полусветова, и сразу все понял. Виду секретарши был ужасный. Именно с таким выражением лица драматические актрисы падают в обморок, сотрясая подмостки.
Клебовников не удержался и хмыкнул. Люсю Антипову следовало спасать. Против Полусветова она не выстоит, «чашечная буря» способна перевернуть и потопить утлое суденышко ее самоуважения.
— Слушай, Леонид Карлович, — сказал он, изобразив раскаянье и замешательство. Для пущего эффекта он даже потер затылок. — Ты уж прости, но это не вандалы. Это я. Зашел я, понимаешь, к тебе в кабинет, тут телефон зазвонил. А чашка твоя на краю стола стояла. Опасно так стояла. Ну, рукой я махнул, она возьми и…
— Именно так самое страшное и случается, — неожиданно вмешалась Белоярова. — Ты ни о чем таком не подозреваешь. А потом делаешь один неосторожный шаг — и все, ничего не поправить.
— Так чего ж ты. Даже осколки не собрал! — Грудь Полусветова все еще бурно вздымалась, однако с лица схлынула нехорошая бледность, и оно покрылось нежно‑розовыми пятнами. — Ушел, все бросил… Я думал — вандалы!
— Меня срочно на переговоры вызвали, Лень, — продолжал оправдываться Клебовников, тревожно поглядывая на Люсю Антипову.
Сообразив, что заместитель главной обо всем догадался и теперь ее выгораживает, она пришла в такое волнение, что едва не вылезла из своей дурацкой кофты. Ломая руки и кусая губы, она стояла позади Полусветова, готовая сейчас же выйти вперед, признаться во всем и тут же отправиться на казнь.
Она вообще была девушкой особенной, не из этой жизни. Когда Клебовников увидел ее в первый раз, он даже опешил. Глаза бескорыстные и серьезные, как у щенка, притащившего палку. Именно такие дурочки без колебаний углубляются в темный лес, чтобы угостить бабушку пирожками. Что с этим можно поделать, Клебовников не знал. Зато он знал твердо, что не сегодня, так завтра кто‑нибудь обломает ей крылья. И тогда она или повзрослеет и окрепнет, или совсем пропадет. Клебовникову было жалко, чтобы она пропала.
Стараясь как‑то подбодрить Люсю, он улучил момент и заговорщически подмигнул ей. Она несколько раз судорожно вздохнула, после чего зажала рот рукой и бросилась вон из приемной.
— Что это с ней? — спросила Белоярова, изумленно наблюдая за бегством собственной секретарши. — Она сегодня очень странная.
— Сегодня все очень странные, — сердито ответил на это Полусветов.
Негодование боролось в нем со справедливостью. Вымещать на Клебовникове свою досаду было глупо, да и не с руки.
Люся тем временем неслась к туалету. Ей необходимо было уединиться и выплакать те чувства, которые затопили ее душу. Благодарность к Клебовникову и одновременно жгучий стыд за свой поступок. Конечно, нельзя было позволять ему брать на себя разбитую чашку, но это было так… сладко: сначала испугаться, а потом вдруг совершенно неожиданно оказаться в безопасности. Она никак не могла проглотить комок, застрявший в горле, поэтому спряталась в кабинке, за неимением носового платка оторвала клочок туалетной бумаги и уткнулась в него носом.
Однако поплакать ей не дали. Наружняя дверь открылась, стукнув о стену, и по кафельному полу заклацали шпильки. В редакции практически все женщины ходили на высоких каблуках, и было непонятно, кто вошел. Люся закусила губу, чтобы не всхлипывать. Однако шпильки не двинулись в соседнюю кабинку, они замерли на месте. Почти тут же дверь хлопнула снова, и раздался голос уборщицы Зинаиды:
— Вот ты где, засранка! А ну‑ка, дай ее мне сюда!
Говорила она сердито, прямо как Полусветов, и Люся страшно удивилась: кого это уборщица могла назвать таким пошлым словом. Кого‑то из редакции? Быть не может.
— Уйди, дура! — раздалось в ответ, и Люся с изумлением узнала голос Ирины Аршанской. — Уйди, или я за себя не отвечаю.
— А вот я возьму и все ему расскажу, — выплюнула Зинаида. — Получишь тогда на орехи.
— Я приказываю тебе отвалить! Приказываю!
— Да хоть обприказывайся!
— Отдай, гадина!
Было ясно, что они что‑то отнимают другу друга, и уступать ни одна, ни вторая не собираются. Послышалась возня, сдавленные ругательства, вскрик — и Люся, позабыв про свои заплаканные глаза, неожиданно для всех, и для себя самой тоже, вывалилась из кабинки. Вероятно, у нее в крови жил какой‑то опасный вирус, который заставлял ее — чуть что — бросаться на помощь ближнему.