– Товарищ Жданов!
Ксенофонт Мартьянов, работая локтями, прорывается через плотную толпу на трибуну и суёт тому под нос газету с отчётливо видимым заголовком «Смерть председателя»:
– Товарищ Жданов! Как проводятся расследования подчинёнными этого… Этого гражданина, Вы поймёте из этой статьи! Нашего Анисимова – безусловно убили, а этот… Он покрывает убийц!
Тот, пробежав глазами текст, на пару секунд уставился на побледневшего «Человека в кубанке», как будто впервые его увидев. Затем, переведя взгляд на его заместителя:
– «Ордер на арест»? А имеются ли достаточные основания для ареста?
Абрам Израилевич Кац, глядя в сторону, как бы нехотя уточняет:
– Не ордер, а всего лишь повестка к следователю.
Главный нижегородский мент настаивает, дико быча глаза:
– Я приказываю: товарищ Кац – арестуйте его немедленно!
– Без ордера или веских причин не могу – должна быть соблюдена социалистическая законность.
Сказав это отрешенно-механическим голосом, Кац шагнул в сторону и оказался вне зоны доступа.
Вовремя я подогнал Абраму Израилевичу «Ситроен 5 CV Trefle»!
Если Жданов не ведал происхождение своего «Lancia Lambda», то волостное начальство – прекрасно знало «откуда дровишки». Даже еврей, сбрендивший на карьере в органах и решивший идти по трупам – не может мгновенно стать неблагодарным. Для этого нужно какое-то время.
А что ещё более вероятно – до него дошло, что дело запахло керосином…
У товарища Каца – очень тонкий нюх!
«Палево» за версту чует.
Затем, Жданов с отчётливо видимым на лице интересом, обращается ко мне:
– «Детская железная дорога», говорите? Не расскажите ли про свою затею более подробно, тов… Хм, гкхм… Гражданин Свешников?
Если кто не знал, а потом забыл – «детские железные дороги» (ДЖД) появились в СССР в конце 30-х годов. Это – уникальнейшая система профессионального обучения детей в формате «делаю всё, как взрослый». На ДЖД всё «по-взрослому»: локомотивы, вагоны, рельсы, устройства сигнализации, централизации и блокировки – только в уменьшенном масштабе. Каждый заинтересовавшийся профессией железнодорожника школьник – имел возможность пройти все ступени карьеры: от простого обходчика или проводника – до директора железной дороги.
Обо всём этом, я вкратце поведал Жданову, добавив реальное предложение:
– Среди подарков германского пролетариата, я заметил всё необходимое для этого строительства: «декавильки» – звенья быстросборной узкоколейки на десять вёрст, паровозы и вагоны.
Из-за опережающих ударов Погребинского, все мои прежние планы улетели куда-то в тартарары!
Поэтому приходится импровизировать, выдумывая просто на ходу. Конечно, коммуникации в Ульяновской волости – это очень важно, но ещё важней собственную задницу спасти – которую ужё изрядно припекает.
Видимо Андрей Александрович вспомнил, что на носу XIV съезд Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) – на котором можно было б похвастаться диковинкой, поэтому вмиг уцепился в моё предложение:
– Железная дорога, пусть и детская – это очень серьёзное дело. Срок?
Практически у всех без исключения современных советских деятелей, как заметил – имеется одна очень существенная особенность: им всё хочется осуществить тотчас же, сию минуту – не вставая со стула, а когда выясняется, что это физически невозможно – интерес у них тут пропадает.
Поэтому – рублю рукой, как шашкой:
– Неделя! До годовщины пролетарской революции – должны справиться.
Жданов, прищурившись:
– Вы не переоцениваете свои возможности?
Председатель кооператива «Красный рассвет», стоящий на той же трибуне неподалёку от всего происходящего, бойко-задиристо меня поддерживает:
– Наш Серафим, хоть и на всю голову контуженный на белопольских фронтах – зато шибко башковит мозгами: сказал за неделю сделает… Значит, во что бы не стало сделает! Такой он уж человек.
Смотря на присутствующего здесь же – зло-серьёзного, вмиг ставшего – как-то уж чересчур взрослым на вид Ефима Анисимова, продолжаю:
– Ничуть не преувеличиваю, товарищ Жданов! Строительством, могли бы помочь комсомольцы «Ударных комсомольско-молодёжных строительных отрядов», обучением курсантов и организацией работы «ДЖД» – товарищи железнодорожники.
Начальник местного управления Наркомата путей сообщения, с которым мы до этого неоднократно пересекались по разным железнодорожно-транспортным делам – с ходу ущучив полезность новинки, тут же меня поддержал:
– Товарищ Жданов! А ведь Свешников дело предлагает.
А что Ефим?
Перед ним встала во весь свой рост дилемма: если промолчит – стопроцентно останется главой нижегородских комсомольцев.
А вот если впишется за меня – то, как знать!
Тут уж, куда кривая вывезет…
После едва заметного тычка в спину Братом-Кондратом – Ефим решительно, как грудью на амбразуру:
– Нижегородские комсомольцы верят товарищу Свешникову и, в любой момент готовы поддержать его предложение делом!
Я, как уже об давно решённом:
– Видите, товарищ Жданов? Дело за площадкой под строительство. Вы уж нас не подведите… Хахаха!
Смех получился несколько нервным и его никто не поддержал.
Революционными шароварами покрасневший Погребинский, тычет в меня пальцем:
– Товарищи! Какая «Детская железная дорога»? Кого вы слушаете? Это же – бандит, преступник…
В контрреволюции он меня обвинить пока не решается, так как тогда будет разрушена моя «подпольная промышленная империя» – над которой Погребинский хочет всего лишь перехватить управление.
На трибуне онемели, от столь открытого обвинения, а снизу возмущённо зашумели. Сквозь гул, слышу громкий писк нашего «боевого хомячка» – Василия Васильевича Путина (Пупкина):
– Где ты был, Погребинский, когда нас хулиганы убивали? Когда товарищ Свешников повёл нас в бой с этим позорным явлением?
Ефим Анисимов, указательным пальцем, как стволом револьвера:
– А вот Вам, Погребинский, наши комсомольцы не верят! Вы – лживый и двуличный человек!
Его поддержали гласом народным:
– Он – прав!
– Сам ты – преступник!
– Явился на всё готовое – в самый безопасный от хулиганья и бандитизма город, а теперь на заслуженных товарищей клевещешь!
Звонкий девичий голос:
– Руки прочь от нашего Серафима!
Я, с каменным лицом:
– В нашей стране, назвать человека «преступником» – имеет право только народный суд. Вас не шибко заносит…? Хм, гкхм… Гражданин Погребинский?
Погребинский, меча глазами гром и молнии, от осознания своего бессилия, молча истекал потом из-под кубанки.
Ефим, кого-то ища глазами в толпе:
– Я и другие комсомольцы Ульяновска и Нижнего Новгорода, давно знаем товарища Свешникова как честного и преданного делу партии и Советской Власти комсомольца! Думаю, коммунисты Ульяновска тоже того же мнения.
В ответ, из толпы выкрикнули было:
– Так он же – из попов…
Короткий водоворот человеческих тел и, крик – как в выгребной яме захлебнулся, лишь слышно как кого-то бьют ногами, а взамен голосом бывшего военкома Взнуздаева:
– Волостная партийная организация ручается за члена ВКП(б) товарища Свешникова!
Местный глава ГубГПУ, которого я «шапочно» знал по «Делу Сапрыкина», переводил взгляд с одного выступающего на другого, пока не уставился пристально на переносицу Жданова. Тот, почувствовав это, не спеша, обдумывая каждое слово:
– С арестом придётся несколько повременить, товарищ Погребинский. Я считаю и уверен – товарищи меня поддержат, что надо дать шанс тов… Товарищу Свешникову, искупить свою вину перед Советской Властью и трудовым народом. Если такова имеется, конечно.
После паузы, он:
– А следствию за это время, придётся хорошенько поработать – поискав дополнительные доказательства его вины или напротив – невиновности…
Сунув под нос газету со статьёй «Смерть председателя», резко:
– …Заодно и с этим делом разберитесь!
Тот, возмущённо:
– Да он же подастся в бега!
Со всем презрением бросаю в его сторону:
– Не дождётесь, Погребинский! Я от белополяков и бандитов не бегал, не побегу и от Вас.
При последующей гробовой тишине, вынырнувший откуда-то Кац негромко предложил компромисс:
– Оформим подписку о невыезде и, пусть себе пока строит – не покидая пределы города.
Первый секретарь кивнул:
– Пусть будет так.
Сошедши с трибуны, с очень заметным даже невооружённым глазом вожделением, направился к своей красной «итальянке» – возле которой крутился поджидающий его шофёр и, вскоре укатил «с ветерком».
За окном служебного кабинета товарища Каца в Управлении губернского отдела НКВД, вечерело и было несколько шумновато. Подойдя к нему, хозяин отодвинув шторы, озадаченно глянул на улицу и недовольно прошипел:
– Без демонстрации нельзя было обойтись?
Ногу на ногу закинув, чувствуя себя хозяином положения, отвечаю:
– А вы с Погребинским издайте указ – запрещающий в СССР демонстрации, митинги и дискуссии. Аль, слабо?
Эти права, как и право на забастовку, были записаны в ещё досталинской Конституции. Другое дело, что кроме правящей и направляющей ВКП(б) – организовывать все эти мероприятия в стране было некому.
А здесь всё стихийно, само собой получилось: люди провожали меня до Управления, а теперь ожидали моего выхода – начиная бузить. Я этого контролировать не мог при всём своём желании.
Вздыхает:
– Умный ты больно – оттого и все твои настоящие и будущие беды.
– Ээээ… Да, Вы никак меня уже похоронили, Абрам Израилевич? А не рано, ли? Ведь кажись, уже разок отпевали – а я вот, где!
Не отвечая, Кац сел за стол и достав какой-то бланк с печатью, принялся его заполнять. Сунув мне под нос постановление об ограничении права на передвижение, дождавшись когда я ознакомился и расписался, он продолжил:
– Ты хоть понимаешь, что сейчас он(!) начнёт «суетиться»? Что ты эту неделю под подпиской не проходишь? А если окажешься в «допре» – тебе крышка?