— Вместе с этим дерьмом? Теперь уж давай оставим всё как есть.
Быстро пробежавшись по квартире, проверив не наследил где и, протерев кое-где гладкие поверхности — избавляя берлинских криминалистов от отпечатков собственных пальцев, собрались на выход.
Меня, не оставляло чувство нахождения в какой-то сюрреалистичной компьютерной игры:
«Фраги» завалены, время собирать «лут»!
Без малейших проблем, изъяв после предъявления квитанций чемоданы с купюрами из камер хранения двух железнодорожных вокзалов и, двух же съёмных берлинских квартир (где деньги находились где угодно — в книжных шкафах, в самих книгах, в ящиках письменных столов), мы с Давидом «всерьёз, но ненадолго» обосновались на третьей. Здесь, кроме бумажных банкрот — нашлась пара картонных коробок с николаевскими империалами, весом порядка более десяти килограммов каждая.
А вот шёлкового мешочка с «последними бриллиантами» не нашли, хотя покойный про него упоминал…
Давид, саморучно обшмонав квартиру и, не обнаружив «брюликов» — искренне возмущался:
— Всё-таки надул, поц стрелянный, гореть тебе за это в Аду!
Я, перебирая-пересчитывая «ликвидность», как мог его успокаивал:
— Бриллианты — весьма специфический товар, партнёр! Головной боли с ним может быть ещё больше прибыли, так что давай условимся: «Всё что ни делается — делается к лучшему».
Всего, денег было невероятно много…
Даже не скажу, сколько именно!
Ибо, они были в разных валютах, курсы которых постоянно колебались, изменялись.
Судя по кое-каким найденным финансовым документам, покойный Рейх занимался — не только банальным воровством казённого бабла, но и его «круговоротом»: он активно играл на товарно-сырьевых биржах, спекулировал на валютных операциях и довольно успешно.
Лёйман торопился как голый в баню, но я действовал не спеша:
— Наш пароход отчалит из Гамбурга лишь через неделю. Так чего поперёд него волну гнать, местный электорат смешить? Один неверный шаг, напарник и, мы с тобой не только с голой жоппой — но и на нарах… А там поди, тебя уже давно заждались!
Тот шипел, аки библейский аспид, но вынужден был признать мою правоту и мне же довериться.
Денёк отдохнул-выспался и принялся за дело.
Сперва по объявлениям в русскоязычной прессе, нашёл среди эмигрантов несколько специалистов по финансово-банковскому делу и после беседы с каждым из них, отобрал одного — наиболее внушающего доверие.
Это, уже достаточно пожилой, ещё довоенный «вынужденный» эмигрант — до начала Великой войны имевший дело с николаевскими вкладами в «Дойче банке». После объявления войны между странами, вместе с другими российскими поданными мужского пола — он был арестован и до самого Брестского мира сидел в лагере для интернированных.
По приблизительно такой же схеме нашёл русскоязычного юриста — пронырливого, как глист и поднаторевшего в местном законодательстве.
В присутствии Давида Леймана, который не отходил от меня ни на шаг и, даже у дверей туалета стоял и прислушивался — писцаю я или какаю, объясняю этой «сладкой парочке» весь расклад:
— Господа! Неизвестный даритель пожертвовал «Международной рабочей помощи» крупную сумму денег, с условием, что эта организация официально выйдет из состава Коминтерна…
Бла, бла, бла…
В конце разговора, видя на лицах некие сомнения в конечном успехе этой сомнительной афёры:
— Извините, чуть не забыл сказать самое главное: при успешной реализации этого незначительного дельца, каждому из вас полагается премия в виде одного процента от всей суммы…
С величайшим усилием задушив «жабу», добавил:
— КАЖДОМУ!!!
После ожесточённого «бодалова», процент бонуса пришлось увеличить до двух, но сделка состоялась.
Мой напарник, видимо считая, что эти двое обязаны были трудиться за его красивые карие глазки — был не согласен с таким моим ходом. Он покраснел и надулся большим спелым помидором, но промолчал — хотя и пыхтел от злости.
Ещё день убил на переговоры с Председателем «Межрабпома» ВильгельмомМюнценбергом, опасающегося идти на столь радикальный шаг.
Вдалбливаю ему через переводчика:
— Газеты читаешь, знаешь, что творится? Анализируешь общеевропейские и мировые тенденции? Вот-вот эта обанкротившаяся лавочка под брэндом «Коминтерн» — закроется и ты останешься при куче битой посуде, Вилли!
Не знаю, что больше подействовало — «тенденции» или названная мной сумма бабла, которая пройдёт через кассу «Межрабпома».
Конечно, были у него подозрения, почему бы им не быть…:
— Откуда, из какого источника деньги?
— Жертвует один американский предприниматель.
— Отчего вдруг такая щедрость, Серафим?
— Встретишься с ним в Гамбурге — сам спросишь.
…Но он согласился.
Впрочем, благодаря нашему юристу официальное заявление об выходе из Коминтерна — было составлено в достаточно лояльных к последнему тонах, ни один комиссар — свой горбатый шнобель не подточит. Мол, в связи с текущей обстановкой, в интересах международного рабочего движения и на благо трудящихся всего мира… Бла, бла, бла… Случилась вот такая вот «петрушка» — вынуждены на время расстаться со штабом Мировой революции.
Ну а там, если что — так мы тут как тут!
Главное же в договоре что?
По его условиям, деньги должны быть потрачены на развитие кооперативной промышленности Нижегородской губернии и, каждая финансовая операция могла быть проведена только с согласия двух управляющих: меня — представителя «Красного рассвета» и Вильгельма Мюнценберга — Председателя «Межрабпома».
Те же двое русских эмигранта, составили Контрольный совет, следящий за правильностью соблюдения условий договора.
Конечно же, мой «аппетит» несколько вырос и вместе с предыдущими хотелками, я попросил Вилли поинтересоваться оборудованием для радиопромышленности. Насколько мне известно, Советское правительство — не так давно закупило у французов, уже устаревшие технологии времён Первой мировой войны. Я же, собираюсь с помощью «Межрабпома» — подобраться как можно ближе подобраться к новейшим немецким…
Warum nicht?
Лейман сперва не поняв, такого «хода конём»:
— Что за муйню ты сотворил?
— Всё будет в шоколаде, напарник! Как окажемся в Союзе, выпишем с Вилли чек на всю сумму, предъявишь его начальству… Кто у тебя в начальстве?
«Явно не Ягодка — он лишь посредник, предоставивший подвязки в парижском отделе ИНО ОГПУ и выделивший для операции своих людей. Меня, то бишь — других под рукой не оказалось».
— Не важно!
— Предъявишь товарищу Неважно чек и, получишь если не орден Боевого красного знамени — так красные же революционные шаровары, что тоже просто неимоверная круть.
Тот, играет желваками:
— Иногда мне кажется, что я разговариваю с контрой!
Если забыл упомянуть, товарищ Лейман несмотря на относительную молодость — успел повоевать-покомиссарить в нашу Гражданскую и даже сумел на ней геройски отличиться…
— Лучше такая «контра» — как я, чем «революционер» — типа товарища Томаса, согласись.
Печально кивает:
— Вот здесь, ты как никогда прав, Серафим…
После того как деньги исчезли из квартиры, перекочевав на счёт «Межрабпома» в один из германских банков — Давид Лейман быстро успокоился, снял с меня плотную «опеку» — по крайней мере отпускать одного в магазин за хавчиком, хорошенько выспался и несколько начал скучать. Заскучав, он пару раз ходил в какой-то «особо центровой» берлинский бордель и меня туда звал, но я отказывался под предлогом, что в парижском — свой «свисток почти до кости стёр».
Кроме походов «за хавчиком», под грандиозную газетную трескотню про обнаруженные в берлинской квартире тела «двух комиссаров из Коминтерна», я снял копии с показаний-признаний обоих покойников. Заверив по всем правилам у нотариуса, оставил их в запечатанных пакетах у юриста из Контрольного совета, с распоряжением по моему сигналу — предать их огласке, опубликовав в немецкой прессе:
— Гонорары можете оставить себе или пожертвовать в пользу наших нуждающихся соотечественников.
Делай добро и швыряй его в воду!
Напарник же мой отвязывался по полной, как будто делая это в последний раз.
Уходя в поход по берлинским «жрицам любви» вечером, он возвращался бывало к обеду и в последние разы — с хорошо заметным даже «невооружённым носом» перегарищем, что за ним давно уже не водилось. С самого Минска.
«Раскодировался», сцуко!
За сутки до отъезда в Гамбург, Лейман как-то загадочно лыбясь, вспомнил-заговорил про «Пролетарскую стойкость»:
— Серафим! А сколько ты мне тогда этого порошка всыпал?
Недоумеваю: почему «порошка»? Ведь, средство для повышения потенции — эта жидкая(!) настойка на траве девясиле.
Ах да, вспомнил… Когда я покаялся в своём неблаговидном поступке, то случайно обмолвился: «из самых благих пожеланий — я подсыпал(!) в твой ужин противоротное зелье…». Обстановка тогда такая была, надо понимать, что не только «обмолвишься» — заикаться до конца дней своих будешь.
— Вот ты про что… Ну, себе обычно половину столовой ложки в еду добавлял — так так «стоял», что аж зубы ломило! Тому американцу — целую ложку и, тот «драл» — всё что в том борделе шевелится. Даже случайно зашедшую за милостынею старушку афро-негритянку, что для белого евроамериканца — ужасно не комильфольный мовентон, согласись.
Изрядно преувеличиваю, конечно. Та «старушка» была вовсе не афронегритянка, а похожая на неё мулатка из Алжира.
— А с тобой я обмишулися, сыпанув целых четыре столовых ложки. Неужели до сих пор зло на меня держишь, Давид? После всего, нами двоими вместе пережитого…
Тот, лыбясь до ушей:
— Да нет, забыл уж давно… Так ты идешь к немецким мамзелям? Сегодня — последний день, когда ещё доведётся «конец помочить»⁈
— Нет. Берегу своего «малыша» для будущей настоящей любви: «его» и так после парижских блядей — на раз пописцать осталось.