— Ну что? — выкрикнул, не сдержавшись, Гюнтер. — Когда?
Мамай врезал ему кулаком по загривку, хотя ему и самому хотелось поторопить Летягина, передвигающегося, как назло, вразвалочку.
— У нас полтора часа, — сказал тот, войдя в круг. — Встреча назначена ровно на три.
— Кто приедет? — посыпались вопросы. — Кого ждем? Сколько их будет?
Мамай не останавливал базар, понимая, что бойцов уже не утихомирить.
Летягин развел руки в стороны, словно артист, привлекающий к себе внимание публики.
— Ближе, ближе. Сейчас объясню.
«Тянет одеяло на себя, сучок, — подумал Мамай. — Ничего, Котова завалим, я им займусь, барыгой хитрым».
— Наша цель — Котов, — сообщил Летягин, скользя взглядом по обращенным к нему лицам.
— Чего? — отпрянул Шалый. — Ты что гонишь тут, суслик вшивый?
— Ша! — вмешался Мамай. — Всем слушать. Это наш общий план. Я подписываюсь.
«Болван, — сказал он себе. — Нужно было сказать, что план мой, тогда Летяга на подхвате получался бы».
— Через полтора часа Котов привезет сюда отборную гвардию, чтобы всех нас перебить. — Летягин описал рукой перед собой плавный полукруг. — Решение принято и пересмотру не подлежит. Мне было предложено отсидеться где-нибудь в безопасном местечке, но я успел с вами сдружиться и решил, что не допущу бойню…
— А за что нас? — перебил Рудый. — Мы ж вроде косяков никаких не допустили.
— Это вы так думаете. А папа считает иначе. Он хотел, чтобы вы всех тут за три дня в клочья порвали. — Сделав значительную паузу, Летягин добавил: — От мала до велика. Всех под корень! Не справились? Тогда вас самих…
Он не успел закончить начатый размашистый жест. Головы, окружающие его, начали взрываться.
Плоп! Плоп! Плоп!
Самих выстрелов Летягин не слышал. Только хлопки, вызванные перепадом давления в продырявленных черепах.
Над головой убитых бандитов расцветали алые нимбы, не превращающие их в святых. Один упал, двое только начали валиться на землю, когда остальные кинулись врассыпную.
Их встретил кинжальный огонь из тех самых кустов сирени, где намеревался разместить засаду Мамай. Увидев пляшущий в тени листвы огонь, он понял, что бьют прямо в него. Страха не было. Мамаю показалось, что его отталкивают острыми, горячими прутьями, вынуждая пятиться все дальше и дальше назад, но потом он из упрямства наклонился вперед и рухнул лицом вниз.
Горелый успел дважды выкрикнуть, что он свой, свой… до того, как пулеметные пули вышибли из него мозги и остатки духа. Рядом или несколько поодаль падали остальные, катались в пыли, подергивались, замирали.
Стоящий на месте Летягин увидел, как на площадку выходят двое мужчин, одетые и оснащенные, как бойцы спецназа: в масках, касках, бронежилетах, перчатках и наколенниках. Молча прохаживаясь среди лежащих тел, они производили почти беззвучные выстрелы в затылки и лбы.
Летягин сам не понял, как оказался на коленях, но на него не обращали внимания. Он чувствовал, что под брюками по ляжкам течет горячий поток, и совершенно точно знал, что это не кровь. Как и то, что лично для него все только начинается.
«Лучше бы меня убили», — подумал он, бессмысленно и дико озираясь вокруг. В двух метрах от него валялся оброненный кем-то пистолет, но Летягин не решался воспользоваться им ни для того, чтобы обороняться, ни для того, чтобы пустить себе пулю в висок.
Черных солдат стало больше, на площадку въехал черный тонированный автобус, куда стали забрасывать трупы и оружие. Кто-то посмотрел на Летягина, заржал и показал на него остальным. Продолжая стоять на коленях, он опустил голову, тупо глядя на мокрое пятно под собой. Его толкнули подошвой в грудь, он опрокинулся на спину.
Так стало лучше. Теперь над ним не было ничего, кроме неба, высокого, голубого, с ползущими по нему белыми облаками.
«Как тихо, размеренно и торжественно, — подумал Летягин. — Не так, как недавно все бежали, толкались и падали, не так, как их потом добивали в упор. На небе все иначе, оно другое, не чета нам — высокое, бескрайнее. Почему раньше я так редко смотрел на это замечательное небо? И как хорошо, что я увидел его. Все суета, все ложь, кроме этого неба без конца и без края. Ничего нет, кроме этой синевы. И ничего не будет. Никто не придет за мной… про меня забудут… оставят меня в покое. И я буду все так же лежать здесь, глядя в небо, ища там успокоения. И слава богу!»
Высокие, почти величественные мысли заставили Летягина улыбнуться сквозь слезы. Небо вняло его мольбам. Шаги и голоса черных людей стихли, зарычал мотор, пахнуло бензиновой гарью, автобус покинул площадку, протаранив ворота. Проведя рукой по промежности, Летягин машинально поднес ее к носу и уронил на щебень. Откуда-то он знал, что если встанет прямо сейчас, то волшебство рассеется. Не отпускать, не отпускать это детское ощущение безопасности и неуязвимости!
Сомкнув веки, Летягин стал слушать, как хрустят камушки под колесами приближающихся автомобилей. Сейчас они проедут мимо. Никому дела нет до лежащего на земле Летягина. Он невидим. И вообще все это только сон, просто сон, ничего больше.
Рядом остановилась машина, обдав Летягина пылью и жаром мотора. Он открыл глаза. Над ним было все то же высокое небо с еще выше поднявшимися облаками, сквозь которые виднелась бездонная синева. Он не поворачивал голову и не видел тех, кто, судя по звуку открываемых и закрываемых дверей, выбирались из машины.
— Ну что, Олежка, пообщаемся?
Голос принадлежал Котову. Летягину следовало бы ужаснуться, но он воспринял обращенные к нему слова, как воспринял бы жужжание мухи. В поле его зрения уже возникла массивная котовская фигура, но Летягин смотрел не на него, а на далекое, высокое и вечное небо. Он осознавал, что над ним стоит его шеф, его царь и бог, но в эту минуту Котов представлялся ему столь маленьким и ничтожным в сравнении с тем, что творилось у него в душе.
— Никита Петрович, — сказал он, — не держите на меня зла. Простите. Ради бога, простите.
Ему казалось, что при упоминании бога Котов сейчас же тоже посмотрит на небо, устыдится и протянет ему свою большую сильную руку. И действительно тот, кого Летягин порой называл папой, склонился над ним и спросил участливо:
— Простить, значит? И все?
— И все, — подтвердил Летягин, чуть приподнявшись на локтях, чтобы заглянуть Котову в глаза.
Тот засмеялся и наступил ему на лицо, все сильнее и сильнее давя подошвой.
Летягин почувствовал, как у него лопнула нижняя губа. Он заерзал, издав разжалобивший его самого слабый, болезненный стон.
Страх вернулся одновременно с болью. В десятикратном размере. Небо стало всего лишь бессмысленным голубым фоном, на котором темнел силуэт Котова.
— Заносите вещи, — скомандовал он, не убирая ноги с головы несчастного Летягина. — Машины подгоните к сторожке. Руднев, распорядись там… Я тоже остаюсь, так что кого-то нужно будет послать за вещами, я прикину и скажу, что мне понадобится.
— Не стоит, Никита Петрович, — прогудел невидимый начальник службы безопасности. — Мы сами все сделаем.
— Нет, милый, лимит моего доверия ограничен. Времени в обрез, так что я сам прослежу за всем. Эй, Олежка… — Он убрал ногу. — Ты в каком доме обитал? Там комфортно?
— Удобства во дворе, а в остальном — терпимо, Никита Петрович, — прошамкал Летягин, губы которого распухли, а передние зубы предательски шатались. — Холодильник битком набит, воду я запас, матрас новый завез. Вот этот дом. Под зеленой крышей, видите?
Вместо ответа или благодарности Котов прихлопнул летягинский рот подошвой.
— Вижу, — сказал он. — А теперь заткнись. Дай подумать, что с тобой делать.
«Отпустите! — вскричал Летягин мысленно. — Ничего со мной не делайте. Я больше не представляю никакой опасности».
Туфля Котова исчезла.
— Удобства во дворе, говоришь? — спросил он.
Голос его показался не раздраженным, а скорее заинтересованным.
— Да, Никита Петрович, — сокрушенно подтвердил Летягин. — Но есть выход.
— Да? Какой?
— Прикажите унитаз привезти. Его можно над ямой установить.
— Но яма-то полная, поди?
— Пусть новую выроют. Я сам вырою, хотите?
— Нет, — непонятно усмехнулся Котов. — Новая яма не нужна, пусть будет старая, так лучше. Эй, Руднев! Тащите этого умника в тот двор. — Он показал. — Подержите пока там.
Это представлялось невозможным, но Летягину сделалось еще страшнее.
— Никита Петрович, — быстро заговорил он. — Меня Мамай заставил вам позвонить и вызвать. Я не хотел, но они стволы наставили.
— Врешь, Олежка, — отмахнулся Котов. — Не тужься понапрасну. Ни единому твоему слову не верю. Твой план, тебе и ответ держать по полной программе. Думаешь, тебя просто так пощадили, когда остальных отстреливали? Я приказал. Хочу посмотреть, как ты подыхать будешь.
— Никита…
Не слушая дальше, Котов повернулся спиной и отошел. Двое охранников подхватили Летягина под руки и повели. Ноги у него заплетались, потом начали волочиться, оставляя на гравии волнистые линии. Один охранник взял его за ухо и крутнул с такой силой, что чуть не оторвал.
— Иди сам. Изуродую.
Летягин понимал, что впереди ничего хорошего его не ожидает, но послушно стал переставлять ноги. Штаны уже почти высохли на солнышке, но начали пованивать, и запах этот казался Летягину несказанно родным и близким. Пахло им самим и его жизнью.
— У меня на счету двести тысяч долларов скоплено, — заговорил он быстро и убедительно. — Вы даете мне убежать, я отдаю вам деньги. Идет? Вам ничего не будет.
На этот раз его схватили за волосы. Против своей воли Летягин пробежался по двору, в который они вошли, и врезался лбом в железный столб фонаря. После этого мысли его спутались и он долго не мог придумать, чем еще можно подкупить конвоиров. Наконец, это удалось.
— Вот что, — проникновенно произнес он. — У меня есть другой счет, за бугром. Там… там миллион. — Надо было сказать, что два, мелькнуло в мозгу. — Там миллион, и он ваш. Я могу сказать, где карточка, продиктовать код.