Я говорил и говорил, иногда срываясь в рассуждения, иногда вставляя в картины прошлого наставления и советы. Сыновья слушали молча… В их глазах поблескивали слезы и понимание. Для меня это было прощание с миром, для них — с детством и иллюзиями, которые давала мирная, размеренная жизнь.
За высокими сводами пещеры гасло солнце. Алые лучи красили небо кровавой гуашью и веером падали на серые камни. В закатном свете, мертвые осколки горной породы играли оттенками розового, словно не ограненные рубины. Любуясь на игру свето-тени, я забылся и, потерявшись в воспоминаниях, машинально потянулся к всплывшему перед глазами образу Ины.
«Я здесь», — обдав сознание волной тепла, ответила сестра.
Прошептав что-то, сын наклонился и, поцеловав в лоб, закрыл мои глаза…
DeFatumГений, Генрих и Гармонист
Поздняя осень сорок первого, Западный фронт. Командование спешно перебросило несколько стрелковых рот на юго-запад. Куда именно и зачем, простым рядовым не объясняли. Да тем и не хотелось ничего знать: после пяти ночей тяжелого марша многие мечтали о бое, как об отдыхе.
Показался край деревни. Долгожданный приказ:
— Рота, стой! Занять огневые позиции, окопаться!
Бойцы разбрелись по пригоркам, на ходу снимая с пояса лопатки. Один — совсем молодой и щуплый, будто шинель надели на кол, — уперся руками в колени и нагнулся, тяжело дыша.
Неподалеку уже вовсю орудовал лопатой плечистый парень с кудрявым чубом. Оглянулся на щуплого:
— Притомился, гений? — Сам он махал лопатой так резво, словно до того не шагал, нагруженный, всю ночь вместе с остальными. — Война, брат, это тебе… не клопов на печи давить! И не… героизм всякий, грудью… под пули и все такое. Война — это грязь… — Он мерно выбрасывал землю из ямы. — Пахота… Холод… И вши. — Чубастый энергично почесал шею под шинелью. — Зачем от мамки сбег, а?
«Гений» не отвечал, а медленно вертел головой. Потом побрел куда-то в сторону.
— Я тебе вот что скажу, — продолжал чубастый. — Мозги твои, они на фронте ни к чему. Пуля — дура, слышал такое? Вот то-то.
Его молчаливый собеседник раздвигал носком сапога кучки травы на склоне пригорка — и наконец обнаружил неглубокий, но очень удобный овражек. Окопаться в таком куда быстрее, чем на ровной земле, а места — хоть на троих.
— Эй, Гармонист! Хватит копать где попало, тут уже готовое место есть! — крикнул он.
Гармонист — тот самый, чубастый и широкоплечий — насупился, но снаряжение свое подхватил и перешел. Оба закатали рукава.
Справились быстро: все строго по уставу, сантиметр в сантиметр. Прямо образцово-показательный окоп получился.
Друзья вылезли из окопа, отряхнули гимнастерки.
— Я еще травы сухой нарву, утеплимся! — решил Гармонист. Он любил удобство и не отказывался от своих привычек даже на передовой.
— Эй, кто закончил? — подошел командир взвода. — Соколов, вы с Меркулиным все?
— Так точно, товарищ комвзвода! — Николай Соколов вытянулся по струнке, насколько позволяла натруженная спина.
— Вот и славно, сходите на разведку. Немцы затаились где-то за селом, а где — непонятно. Разобраться!
— Есть! — гаркнул Гармонист.
Комвзвода покосился на задорный чуб Меркулина. Перевел взгляд на Соколова, вздохнул.
— Соколов, ты у нас молодой, да ранний. За старшого будешь. Да, и возьми Потоцкого, он тоже готов.
Подождав, пока командир отойдет, Меркулин больно пихнул друга в бок.
— Что, Гений, доумничался?
Трое красноармейцев перебежками пробирались по пустой деревне. Тяжелые шинели остались в окопах, и на холодном осеннем ветру всех троих била дрожь.
Соколов незаметно косился на Потоцкого. Что он, в сущности, о нем знает? Почему комвзвода не поставил старшим его? Не подведет ли?
В роте Генриха Потоцкого сторонились: то ли за «фрицевское» имя, то ли за еле уловимый западно-прибалтийский акцент и слишком правильную речь. Сам он тоже не стремился в компанию: когда между боями и переходами вокруг весельчака Меркулина собиралась вся рота, послушать разные байки и нецензурные частушки, Генрих держался поодаль, только следил за происходящим черными глазами.
С другой стороны… Именно Генрих первым заметил присыпанный землей снаряд, на котором чуть не развели костерок. Именно Генрих вытащил из-под пуль Калымова, когда тот запаниковал под первым в своей жизни кинжальным огнем и зачем-то полез наверх из окопа.
Нет, Потоцкий свой, и точка.
Кругом было очень тихо. Изредка поскрипывали распахнутые двери и калитки, хлопал на ветру забытый кем-то на заборе домотканый половик. И никаких следов перестрелки. Жителей, похоже, успели эвакуировать до прихода немцев — или же они ушли сами, собрали все пожитки и спрятались в лесу или в тылу.
Меркулин застыл на месте, поднял руку. Соколов с Потоцким замерли — и тоже услышали. Кто-то тяжело переминался с ноги на ногу, топтал сухую траву. «Пойду проверю», — знаками показал Соколов и двинулся налево, в обход Меркулина. Медленно и бесшумно снял с плеча винтовку. Осторожно дослал патрон и скривился, когда в тишине раздался явственный щелчок. Зашел во двор, осторожно переступая сапогами по утоптанной земле.
Сарай. Тяжелая сосновая дверь подперта чурбаном. Соколов пригнулся, подобрался ближе. Да, за дверью кто-то есть.
Бух! Ударом ноги Соколов сшиб чурбан. Распахнул дверь, наугад навел в полумрак дуло.
В ответ обиженно захрюкали.
Навстречу бойцу выбежала молодая, тощая и очень грязная свинья. Практически поросенок. Как она осталась в хлеву? Вероятно, зарылась в груду очистков или сена и там заснула. Укрылась и от хозяев, и от непрошеных гостей.
Соколов опустил винтовку и расхохотался.
— Вот так номер! — хлопнул себя по ляжкам подоспевший Меркулин. — Ну что, берем?
Хрюшка кругами бегала по двору и что-то вынюхивала.
— Погоди. — Соколов остановил руку Меркулина, которая уже тянулась к винтовке. — Давай на обратном пути, а то куда с ней.
И почему-то покосился на Генриха, который терпеливо ждал их за забором. Будто только тот понимал, что обратного пути для кого-то из них, а то и для всех, может не быть.
Они загнали свинью обратно в хлев и закрыли дверь. На пути к выходу Соколов остановился.
— Стой-ка… Гармонист, есть мысль.
— Ну? — прищурился Меркулин.
— Если немцы не услышали нашу подругу, скорее всего, они на другом конце села. Не ближе.
— Ну, так мы туда и идем.
— Подожди. Давай подумаем. Как ты вообще себе представляешь, что будет дальше? Мы идем себе по середине улицы, а фашисты выходят из засады и нам кланяются? Угадай, кто кого раньше увидит.
— Ладно. Что ты предлагаешь?
От пинка несчастная свинья с визгом помчалась вперед.
Сначала ничего не происходило. Хрюшка затрусила медленнее.
Тишину разорвала пулеметная очередь.
Свинья свалилась на бок и застыла.
Еще минут через пять из-за дальнего дома показалась серая фигура в высокой каске.
Соколов шумно втянул носом воздух, повел плечами. Они с Меркулиным затаились за заборами с разных сторон, чтобы кинуться на немца, как только тот нагнется за добычей. Потоцкий по плану должен был их прикрывать.
«Вперед!» — махнул он Меркулину и выскочил из укрытия.
Увы, все пошло как-то не так. «Пойманный на живца» фашист будто только и ждал, что на него кинутся. Налетевшего первым Меркулина он свалил метким ударом в челюсть. Развернулся навстречу Соколову, сшиб в дорожную пыль, навалился сверху. Соколов увидел оскаленные желтые зубы, резко пахнуло чужим одеколоном. Немец схватил его за горло, а другой рукой выхватил из-за голенища нож.
— Гнида! — заорал очухавшийся Меркулин и всем весом обрушился на руку с ножом, сбивая замах. Лезвие только пропороло гимнастерку Соколова.
Раздались сухие щелчки. Немец взвыл и задергался. Над дорогой поплыли облачка пыли. Соколова и Меркулина спасло лишь то, что второй немец явно не решил, то ли защищать товарища, то ли убить его, чтобы не достался русским живьем.
Тем временем Потоцкий преспокойно вышел на дорогу, загородив остальных, и приложил свою «мосинку» к плечу.
— Потоцкий! Назад! — шепотом вскрикнул Соколов.
Наблюдатель выпустил еще одну очередь, но будто вслепую: все пули легли в пыль прямо перед Потоцким.
Тот прицелился и спустил курок как раз в ту долю секунды, на которую удивленный наблюдатель выглянул из укрытия.
Как показала беглая разведка, на посту немцев было всего двое. Первый остался жив, хотя потерял сознание от болевого шока: одна из пуль раздробила ему локоть.
Красноармейцы привели «языка» в чувство и погнали к своим позициям. Меркулин шел позади остальных, кряхтел под тяжестью ноши, но поросенка не бросал.
Вечером «три Гэ», как их уже прозвали после успешной вылазки, сидели в окопе на троих и черпали из одного котелка гороховую кашу со свининой.
— Молодчара ты, Колька! Одно слово, гений! — Меркулин со смаком облизнул ложку.
— Сколько раз говорил, не называй меня так, — поморщился Соколов.
— И то верно! Из института на фронт сбежать — это еще додуматься! — поддел его Меркулин.
Соколов вздохнул.
— Вообще плохо я все продумал. Вон, если б не Генрих, лежали бы мы там до сих пор, вместе с хрюшкой.
— Да, Потоцкий! — оживился Меркулин. — Какого хрена ты полез под пули?
— Услышал по звуку, что пули на излете.
— Ха, «языка»-то подстрелили!
— Случайно, — сухо отрезал Потоцкий.
Соколов, который все это время молча наблюдал и прикидывал, открыл рот. Но задать вопрос не успел.
— Эй, где вы там? — На фоне серого сумеречного неба вырисовалась голова замкомвзвода. — Приказано укрепить окопы накатами, довести до полного профиля и занять оборону. Утром начнется.
— Никак наш «язык» раскололся? — спросил Меркулин.
— А то!.. — закивал заместитель. Он очень гордился повышением (иногда, думая, что никто не видит, трогал новые кубари) и всячески пытался дружить с бойцами. — Их там целый батальон, а нашей роте приказали держаться любой ценой. Ждем подкрепление с огневой поддержкой. Авось успеют!