– А если я ей понравлюсь?
– Вот это уже проблема. Тогда вы поменяетесь с Кляпой местами – и она будет жаловаться, что её захватила Валя.
На этом они снова замолчали. Пауза была тёплая, почти домашняя.
– Знаете, – вдруг сказала Валя, – если бы всё это не было так стыдно, я бы даже нашла в этом что—то… освобождающее.
– Я вас не осуждаю, – ответил дежурный. – Честно. Просто я б на вашем месте написал бы книгу. «Как выжить, когда ты – биоплатформа для межзвёздного секса».
– А что, – кивнула Валя, – идея хорошая. Вторая часть – «Как подать в суд на собственную половую жизнь».
Они засмеялись снова. Громче. И когда в приёмную вошёл психиатр – в строгом костюме, с планшетом и острым взглядом – оба выглядели совершенно спокойно. Как будто разговаривали о погоде. Или о кошках.
Но внутри Вали уже снова зашевелилось знакомое ощущение, как если бы кто—то потянул шторы изнутри головы. Это не был страх, не была паника – это было предчувствие речи. Реплика собиралась, медленно, с расстановкой, с той самой хищной иронией, которая звучала не в голове, а где—то ближе к ключицам. Она знала этот голос. Знала интонацию. Знала, что через секунду он обязательно выскажется, выбрав самый неподходящий, а значит, идеальный момент.
Валя сидела, как натянутая струна, которая почему—то ещё не лопнула. Пластиковая скамейка под ней скрипела, как старая парта, в которую по очереди врезались все уроки жизни. Сумка на коленях сжата, словно контейнер с последней надеждой. Она не двигалась – не потому, что не могла, а потому что любое движение, казалось, могло всё испортить. Вдруг подумают, что она буйная? Или, хуже того, неуравновешенно вежливая?
Где—то за дверью кто—то кашлянул. Потом снова тишина. В голове – гул, будто включили радиоприёмник и забыли поймать волну. И вот на этой частоте страха, стыда и остаточного позора снова включилась та, кого она бы с удовольствием отправила в блокировку на всю жизнь.
– Ну что, дорогуша, устроила шоу? – голос Кляпы был ленивым, тягучим, почти мурлыкающим, как у актрисы, у которой в графике сегодня только вечерний эфир. – Полиция, психиатры… Осталось ещё телешоу, пара подкастов и гастроли по психиатрическим клиникам. Или хотя бы пресс—тур. Ты ж теперь персонаж.
Валя чуть наклонила голову, будто проверяла, не слышит ли её кто—то ещё. Но никто не реагировал. Она шептала губами, едва заметно.
– Замолчи. Просто… замолчи.
– Ой, только не надо этой мученической интонации. Ты выглядишь, как мешок с тревожностью в скидочной упаковке. Я бы тебя сама уложила в каталку. С ленточкой. Но пока скорая едет – ты моя. На все сто. Даже голос. Особенно голос.
Голова Вали чуть дрогнула. Веки налились тяжестью, как будто глаза пытались спрятаться внутри. Каждый вдох шёл с усилием. Горло сжималось, как будто внутри стоял кулак. Она вжалась в спинку скамейки, прижимая сумку к животу, будто это могло остановить бурю.
– Мне не нужен психиатр, – подумала она, – мне нужен экзорцист. Или бабка из деревни. Или хотя бы горячая ванна с солью.
– Валерьянка, – подсказала Кляпа. – Вот это по—нашему. Прямо в вену. Или внутримышечно. Хотя я, если честно, предпочитаю гормональный коктейль с паникой, лёгкой виной и тоской по нормальности. То, что ты сейчас излучаешь, – просто афродизиак. Я чувствую, как где—то в соседней галактике одинокий капитан уже достаёт анкету на тебя.
– Ты испортила мне жизнь, – прошептала Валя, не открывая рта. – Я была нормальной. Я была… невидимой. Никто не приставал. Никто не запоминал. Я могла пройти мимо начальника и остаться статистикой. Это было безопасно.
– И скучно, – перебила Кляпа. – Безопасность – это смерть. Скука – это смерть. А ты теперь хотя бы живая. Живая, мокрая и слегка осатаневшая. Ты больше не строчишь отчёты. Ты проживаешь. Ты действуешь. Ладно, не ты. Я. Но всё равно – аплодисменты.
Валя стиснула зубы. На секунду ей показалось, что всё это можно пережить, если просто сидеть очень тихо. Но дверь с лязгом отворилась. Стук каблуков. Ровный, уверенный, методичный. Кто—то вошёл. Аура «я пришла вас диагностировать» чувствовалась даже сквозь стену.
– Слышишь? – прошептала Кляпа с притворным напряжением. – Кто—то кашлянул. Шаги были? Или это просто вентиляция? Ну вот, я уже в предвкушении. Давай тренироваться. Лицо собери. Чуть тревоги, но без истерики. Брови домиком, глаза – искренние. Мы не клинический случай, мы просто нестандартная соискательница помощи.
Валя закрыла глаза, прикусила внутреннюю сторону щеки. Её тело реагировало, будто она действительно готовилась к кастингу. Плечи выпрямились, спина напряглась. Хотелось уползти внутрь себя, как улитка. Но не получалось. Потому что Кляпа уже диктовала реплики.
– Интересно, – мечтательно продолжала Кляпа, – а психиатр симпатичный? Или опять «мне сорок два, я замужем за диагностикой»?
Сумка на коленях задрожала. Нет, не физически – эмоционально. Её пальцы начали скользить по ремешку туда—сюда. Дыхание участилось. В голове прокручивались слова, которые она не хотела произносить. Как она будет объяснять? Как скажет «во мне живёт инопланетянка, и она любит БДСМ больше, чем суп»?
– Не паникуй, Валя, – почти ласково сказала Кляпа. – Всё будет хорошо. Их там много. С разными диагнозами. Питание трёхразовое. Лекарства разноцветные. И – внимание – бесплатный доступ к телевидению. А ты ж так хотела попасть в телевизор. Помнишь? В третьем классе?
– Отвали, – прошептала Валя.
– Не дрейфь, дорогая, – продолжала Кляпа. – В психушке, говорят, кормят три раза в день и всегда есть с кем поговорить. Правда, с таким же диагнозом, как у тебя, там уже вся палата занята.
Валентина почувствовала это не сразу. Сначала – лёгкое онемение в пальцах, потом – дрожь, будто организм сначала хотел побороться, но передумал. Воздух стал тягучим, плотным, как кисель. Каждое движение давалось с трудом, как во сне, когда пытаешься закричать, а выходит только беззвучное мычание.
Где—то у границы сознания кольнуло: «Она здесь». Холод прошёлся под кожей, как отработанный сквозняк из старого холодильника. Валя попыталась сжать пальцы – не получилось. Попробовала отвести плечо – запоздало осознала, что оно уже не её.
Дыхание стало чужим – ровным, глубоким, сценическим. Мышцы лица натянулись в незнакомую полуулыбку, подбородок поднялся. Валентина внутри закричала: нет, только не сейчас, не перед этим человеком, не здесь, не в форме, не в момент, когда ещё можно было отыграть назад.
Кляпа взяла управление с тем спокойствием, с каким хозяйка выключает свет на кухне перед уходом. Она не произнесла ни слова, не сделала ни одного резкого движения – просто вошла в тело, как человек, открывающий хорошо знакомую дверь. Всё было спокойно, почти буднично.
Ни пафоса, ни вступлений, ни пауз – Кляпа просто перехватила управление, как будто никогда его и не отпускала. Тело отозвалось ей, будто это было естественно. Плечи приняли ровную, уверенную линию, словно кто—то за кулисами натянул невидимую струну вдоль позвоночника, а глаза наполнились особым блеском – не теплом, не злостью, а вниманием, заострённым как лезвие, готовое к диалогу или нападению. Осанка стала театральной, сдержанно сексуальной.
Дежурный сидел один. Он пил воду, щёлкал ручкой и смотрел в экран, явно притворяясь, что не замечает ничего странного. И это было худшее: он не отворачивался, не пялился – он ожидал. Пассивно. Подозрительно вежливо.
Валентина закричала внутри снова. Пыталась подать хоть какой—то сигнал. Но тело стало безвольным актёром, играющим по чужой режиссуре.
Кляпа двинулась вперёд с тем изяществом, какое бывает у женщин, знающих свою силу: сначала один шаг – выверенный, неспешный, точно рассчитанный по траектории взгляда, потом второй – плавный, мягкий, как удар кистью по холсту. На бёдрах появился лёгкий кач – не вульгарный, а уверенный. Руки двигались с отточенной экономией. Пальцы двигались легко, без напряжения, будто точно знали, что делать и куда лечь; спина держалась ровно, словно вдоль неё прошёл невидимый каркас; шея вытянулась с грацией, в которой не было ни напряжения, ни усилия – только намерение быть увиденной. Она подошла ближе, встала на ту границу, за которой начинается «психологическое вторжение».
– Ты просто представь, – проговорила Кляпа внутри, – как красиво это со стороны. Ты – скромная бухгалтерша, а тут вдруг такая метаморфоза. Из Excel – в роковую женщину. Это же почти биографическая драма.
Валентина зажмурилась мысленно. Внутри всё дрожало. Унизительно было не то, что Кляпа делала, а то, как легко тело соглашалось.
Кляпа наклонилась, провела пальцами по лацкану формы дежурного. Словно поправляя пуговицу, которой там не было. Дежурный застыл.
– Ну вот, – прошептала она. – Сцена номер два. Сейчас будет красиво. Эффектно. С лёгким налётом театральной зловещести. Главное – не дёргайся. Всё под контролем. Моим, разумеется.
Валентина пыталась вернуть хотя бы мизинец. Без шансов. Даже дыхание шло по сценарию Кляпы – в нужном ритме, с нужной глубиной.
– Сейчас будет немного стыдно, дорогая, – добавила Кляпа ласково, – но это лучше, чем курс лечения в компании Наполеона и Цезаря.
Кляпа в теле Валентины двигалась с той кошачьей точностью, которая не оставляла шансов даже самым крепким нервам. Взгляд был зафиксирован на дежурном, как на цели – не враждебной, но стратегически полезной. Она не шла – она просачивалась в пространство, делая его своим. Каждый шаг, каждый наклон головы был выверен, как у балерины, репетирующей на грани приличия.
Линолеум под каблуками тихо потрескивал. Воздух между ними сгустился, как перед грозой. Дежурный ещё делал вид, что не замечает её приближения, но глаза его, предательски бегая между экраном и женщиной, выдавали всё. Он моргнул, сделал глоток из пластикового стаканчика – рука дрогнула.
Кляпа замерла в метре от стойки. Её лицо дышало вежливым интересом, но в уголках губ уже намечалась опасная улыбка. Та самая, которую невозможно классифицировать – не насмешка, не ласка, не флирт, а нечто, похожее на начало поглощения. И дежурный, сам того не желая, подался вперёд.