— Завтра в полдень эйлавирцы высадятся на берег и отправятся осматривать захоронения погибших — как им сказали — от эпидемии, — медленно произнес Сэмюэль Солмен; он весь был сейчас, как якорный канат в шторм. — . Старший помощник Сандерс сообщил переговорщикам, что граф Мартильяк намерен забрать останки на родину. Сейчас эйлавирцы настроены миролюбиво. Но первый же череп с раздробленным затылком может привести их в ярость… Поэтому бургомистр Хозбауэр намерен плюнуть на белый флаг. И на родовую клятву. И на здравый смысл. Он надеяться избавиться от команды и захватить «Умницу». Уже заготовлены дюжина бочонков отравленного вина: один — для торжественной встречи завтра у причала, и еще одиннадцать для отправки на судно… Отрава должна убить эйлавирцев быстро, но не сразу — на том строится его расчет. Рон говорит, что действует в интересах города. Но это ложь, Дик. Жаль признавать, но Рон Хозбауэр очень изменился с тех пор, как возглавил городской совет… Он просто трус, который боится за свою шкуру.
— Белый флаг свят для любого солдата, который не хочет превратиться в мясника, — сказал Борген Лефгер. — Это слова генерала Лефгера. Штаб-лекарь Николас Рамоль не затем связал его клятвой, чтобы веком позже утопить здесь все в крови. Он предвидел, что однажды Эйлавир вернется. Даже оставил письмо… Он обязал нас первыми предложить мир не ради нашего унижения, но чтобы не допустить бойни. Пусть даже безумный план Рона сработает — за «Умницей» придут другие! Поумнее. Или нас уничтожат, или начнется новая война, будет гореть небо, люди будут гибнуть тысячами тысяч. Женщины и дети продолжат умирать от колдовских болезней десятилетия спустя, а их мужчины будут бессильны помочь им…
— Я не солдат, но сын солдата. — сказал Сэмюель Солмен. — Он научил меня держать слово. Мы, сыновья и дочери тех, кто исполнил приказ генерала Лефгера, сегодня должны предложить свои жизни в уплату за отнятые когда-то… Но бургомистр Хозбауэр не согласен. Он озабочен своей безопасностью сегодня, а будущее и доброе имя Хемгюра мало волнует его. Поэтому мы ждем полуночи, когда в караул заступит наш человек. Проберемся на причал, возьмем старую яхту «Робби-два-стакана» — она не охраняется — и на ней отправимся к эйлавирцам… А там — будь, что будет, сын. Пусть пошлют небеса капитану Морису Мартильяку больше здравомыслия, чем Рону Хозбауэру!
В комнате повисла тишина. Дик чувствовал, что все — не только отец с матерью — смотрят на него, но не знал, что сказать.
— А если… — неуверенно начал он. Гордость за родителей и страх за них боролись внутри.
— Эйлавирцы — люди чести, — сказал отец. — Но и ракайцы тоже. Если…
Договорить он не успел. Снаружи дома раздались громкие голоса и лошадиное ржание.
— Юмика, Дик, прячьтесь! — приказал отец.
Дик, вставая, опрокинул табуретку — с такой поспешностью и силой Юка потянула его за собой, в пустой комод с треснутой дверцей.
Внутри оказалось невероятно пыльно — пришлось немедленно зажать нос, чтобы на расчихаться — но места хватило бы и на троих; Дик с досадой подумал о Ремерте.
В следующее мгновение в дом ворвались жандармы.
Второй раз за день Дик бессильно скрипел зубами. Несколько жандармов с винтовками остались у двери и снаружи под окнами: они держали всех под прицелом. Те же, что ворвались в комнату, с заговорщиками не церемонились, чуть что пускали в ход кулаки и дубинки.
Дик в ярости стал вставать, когда на мать надели наручники, и тотчас получил тычок в бок: нельзя было себя выдать.
— Все возможные заговорщики здесь? — спросил, сверившись с какой-то бумагой и ни к кому не обращаясь, пожилой жандарм с огромной лысиной, выглядывавшей из-под фуражки — командор Кибтан Нанкер.
— Сержанта Тита арестовали еще час назад, сэр, — откликнулся безусый лейтенант, отиравшийся рядом с командором. — По списку все, сэр.
Дик теснее приник к щели, когда командор подошел к отцу.
— Сэм! Ты знаешь, за что арестован?
— Не думал, что ты окажется дураком и сволочью, Кибтан, — сказал тот, утирая рукавом кровь с лица. — Твой дед тоже был там!
Командор пожал плечами:
— Вам не будут выдвинуты обвинения; вас отпустят, когда все закончится. — Он обернулся к Боргену Лефгеру. — Отдай письмо!
— Какое письмо? — Бронзово-бордовое от морского ветра и пристрастия к выпивке лицо Боргена приняло озадаченное выражение.
— Вы с Сэмом днем сами сообщили бургомистру о письме Рамоля, беспамятный ты пьяница— сказал командор Нанкер. — Не дури, Борг. У меня приказ.
— Можете обыскать меня, нас всех! — Борген показным жестом рванул на груди рубаху. — Знать не знаю никакого письма.
— Да неужели? — Командор сердито оглядел заговорщиков: терять время на обыск явно не входило в его планы. — Хотя, какой вам прок от писем, пока вы в казематах…
Возможно, он отказался бы от своей затеи, но безусый лейтенант тихим кашлем привлек его внимание:
— Сэр, кажется, я догадываюсь, где… Разрешите, сэр?
Командор кивнул; лейтенант уверенным шагом подошел к портрету Селины Лефгер. Борген отчаянно ругался и рвался из рук: трое жандармов едва удерживали его. Лейтенант аккуратно снял портрет со стены. Еще до того, как он положил его на стол, из тайника на обратной стороне картины выпало несколько листов. Командор с довольным видом подобрал их, проглядел и сунул за пазуху.
— Уводите! — приказал он жандармам.
Дик в бессильной ярости сжимал и разжимал кулаки, пока выводили родителей и всех остальных. Через несколько минут комната опустела: только горела на столе забытая масляная лампа. Вскоре стихли и звуки со двора.
— Жаль твою маму: мой-то папаша к ночевкам в казематах привычный… — тихо сказала Юка. — Спасибо Ремерту: если нас ищут, то совсем в другом месте.
— Да уж, спасибо. — Дик выбрался из комода. Опустевший дом Лефгеров производил еще более тягостное впечатление, чем обычно.
Юка смотрела на светлое пятно на стене, оставшееся после портрета.
— Что будем делать? — спросила она.
Дик против воли усмехнулся. Серьезно спросила! И не у кого-нибудь — у него!
Он внимательно осмотрел задник картины. Тайник не был пуст: внутри лежала крохотная, нарисованная без красок портретная карточка с убористой подписью: «Моему другу Йохиму…» С карточки улыбался худощавый мужчина с лихо закрученными усами, в черном мундире и в высокой фуражке с незнакомым гербом.
Дик подумал, что вряд ли когда-нибудь узнает, случайно ли оставил командор Кибтан Нанкер карточку и лампу — или же заметил их с Юкой и захотел помочь, но побоялся открыто ослушаться приказа.
— Хорошую лодку нам не украсть, а с посудиной Робби мы не управимся, — сказал Дик. — Но «Умница» не так далеко от берега; и скоро начнется отлив. Я смогу доплыть.
— Я с тобой!
Дик покачал головой:
— Я лучший пловец, чем ты. Отправляйся к моим на ферму. Или, — выдавил он из себя, — попробуй встретиться с Ремертом.
— Ты это серьезно? — спросила Юка с непонятной обидой.
— Рем — не его отец, — сказал Дик. — Он не знал всего, не все обдумал. Как бы там ни было, уверен, он уже раскаивается в своем побеге, и постарается тебе помочь. А я… Я тоже, я на все для тебя готов, но не собираюсь плыть по течению, как дохлая рыба! — воскликнул он. — Отец прав, честь Ракайя и наших предков — дороже безопасности. Я сдержу клятву. Доверюсь этому Мартильяку. Сила, так или эдак, на его стороне. Если он окажется негодяем — хотя бы правда будет за нами.
Дик перевел дыхание и смущенно взглянул на Юку: речь вышла слишком громкой и пламенной, не сказать — глупой.
Но Юка улыбнулась вдруг и сделала то, чего он меньше всего ожидал: подошла и поцеловала в щеку.
— Ты доплывешь — сказала она. — . Обязательно. Обо мне не беспокойся, Дик. Я тоже… не хочу быть дохлой рыбой. И не буду. До встречи!
— До встречи! — Он поспешно ушел, забрав карточку Рамоля и оставив Юку одну в разгромленной гостиной. Сердце сжималось от мысли об этом, но нужно было торопиться, пока не кончился отлив.
Без труда Дик пробрался неосвещенными переулками к окраинам Хемгюра, обошел стороной пляж, около которого бездельничала пара жандармов, вскарабкался на знакомый утес, клювом нависавший над морем — и прыгнул в темные волны.
Сначала плыть было легко. Прохладная вода освежала, растворяла липкий ком дурных мыслей. Взмах, толчок, взмах! Видимая цель впереди и понятный путь к ней — так не хватало этой в прошедшем дне…
Дик плыл, полностью отдаваясь движению. Но тепло постепенно покидало тело, в мышцах накапливалась усталость: сказывался короткий сон, пропущенный завтрак и скудный обед. Впереди горели бортовые огни «Умницы», позади — фонари на набережной Хемгюра. Дик перевернулся на спину, чтобы передохнуть, и на миг зажмурился от восхищения: небо тоже оказалось усеяно яркими огоньками. Звезды сияли от горизонта до горизонта. Ласковое движение волн убаюкивало, и уже не различить было среди бесконечных огней, куда плыть…
Крик потревоженных чаек привел Дика в чувство. Совсем рядом прошла сторожевая лодка: можно было расслышать плеск весел и даже тяжелое дыхание гребцов.
«Я должен! У меня получится», — Дик дождался, пока лодка отойдет подальше, и изо всех сил поплыл к кораблю. Силуэт «Умницы» становился все ближе: невообразимо громадный, грозный. Огни горели далеко наверху. Дик ткнулся ладонями в железный лист обшивки — и понял, что радовался рано.
Осторожно он поплыл вдоль борта, но не смог обнаружить каната или лестницы, вообще ничего, за что можно было бы ухватиться. Гудели внутри корпуса неизвестные механизмы.
— Эй, наверху! — выкрикнул он. — У меня сообщение!
Но палуба, где стояли — если стояли — вахтенные, была невероятно далеко…
Проклиная себя за глупость и непредусмотрительность, Дик поплыл прочь от корабля, уже чувствуя, что не дотянет до берега. Сил почти не оставалось.
Он развернулся и вновь лег на воду; силуэт «Умницы» загораживал полнеба.